Ильин, не вульгаризируя специальную дисциплину, сделал её понятной самым широким кругам читателей. И это было работой не популяризатора, заменяющего термины общепонятными словами, а художника, создающего образ науки, о которой он написал свою книгу.

Страницы, посвящённые, например, изучению высших слоев атмосферы, — это в то же время увлекательный рассказ об отваге и упорстве исследователей, об их находчивости. Снова создаёт Ильин гимн человечеству, его гению и мощи, теперь отказавшись от патетичности стиля, характерной для многих страниц книги «Как человек стал великаном».

Человеку надо узнать, что происходит над землёй. Он «пытается ухватиться за клубы пара, вылетающие из кратера вулкана, за огненный след метеора, за электрический луч радиопередатчика, за светящийся занавес полярного сияния».

Менделеев поднимается на аэростате выше облаков и потом гениально обобщает свои наблюдения над солнечным затмением.

Советские стратонавты достигают высоты в девятнадцать километров, потом в двадцать два километра. За последнее достижение исследователи заплатили жизнью.

А учёным необходимо выяснить, что делается выше. Но подняться на стратостате выше тридцати километров невозможно. Тогда человек посылает ввысь на тридцать шесть километров радиозонд. Тут потолок и для прибора.

«Что послать вверх, если не только сам человек, но и его приборы оказались слишком тяжёлыми? Надо послать то, что не имеет веса».

Послали звук. Он достиг высоты в шестьдесят километров, и после сложных вычислений оказалось, что на этой высоте температура выше, чем в Сахаре.

Пар, вырвавшийся из кратера вулкана, помог установить, что на высоте восьмидесяти километров температура снова падает ниже пуля.

Сверкающий след метеора дал возможность узнать, какой ветер дует на высоте в сто двадцать километров.

Наблюдая яркость сумеречного неба, советский учёный В. Г. Фесенков вычислил плотность воздуха на высоте в двести пятьдесят километров.

Исследования полярного сияния доказали, что есть воздух на высоте в тысячу километров.

Всё выше и выше проникают учёные, и вот они уже ощупывают радиолокатором поверхность Луны^[21].

«Нет пределов человеческой мысли. И нет в мире такого потолка, за которым ей уже нечего было бы познавать».

Величественный вывод вытекает естественно из материала главы, вернее, из способа организации этого материала. Его естественность и простота — результат сложной работы писателя над композицией произведения, сложных поисков стиля. Достаточно было, например, взять два-три факта, которые не удалось бы изложить лаконично, и потерялось бы ощущение головокружительного подъёма, а оно-то и создаёт эмоциональное напряжение рассказа. Казалось бы, в главе почти нет образов — в ней рассказывается «деловым» языком о научных достижениях, о том, как постепенно проникал взор исследователей в самые высокие слои атмосферы. Но подъём на каждую новую ступень требовал всё большей изобретательности, а часто и отваги.

Темой главы оказывается не только «подъём» в прямом смысле этого слова, но и поразительный взлёт человеческой мысли. Это сопоставление подъёма физического и взлёта мысли, ясно ощущаемое читателем, составляет образную основу рассказа.

Рассказ о мастерской погоды Ильин строит на системе образов, удачно найденной для этой темы. «Круговорот воды и круговорот воздуха — это колёса одной и той же машины, которую приводит в ход могучий двигатель — Солнце».

Назвав главу «Машина планеты», автор говорит о двигателе, котле, холодильнике, колёсах, системе центрального отопления. Образ машины, механизма погоды — образ точный, почти как термин, — проходит по всей книге. Он чередуется с другими, более вольными.

Мы читаем о жизни и приключениях воздушной массы: о битвах циклонов, о путешествиях ветра, в которых он сменяет то имя, то облик, становясь из свежего и влажного сухим и горячим. И неожиданно эта система образов переплетается с «машинной»: колесо планетной машины захватывает ветер в его путешествии и несёт с собой.

Особенность этих образных характеристик в том, что каждая из них влечёт за собой другие, того же смыслового ряда. Потому я и говорю о системах образов. От машины — ко всему, что связано с представлением о машине: её деталям, двигателю, охлаждению и, наконец, к перебоям в механизме планеты, вызванным пылью, которую выбросило в воздух извержение вулкана на Аляске.

А образ приключений ветра вызывает целую цепь образов, связанных с этим понятием, — путешествий, сражений, «переодеваний».

Нигде образ не ощущается как чуждый материалу, случайный, развлекательный. Нет, он органичен, потому что в него легко и естественно укладывается материал.

Разнообразие выразительных средств в этой книге, может быть, больше, чем в других произведениях Ильина.

Неожиданные характеристики и сравнения превосходно определяют предмет, о котором идёт речь. Когда читаешь о температурном пейзаже Земли, о том, что погода на уровне нашего носа иная, чем у наших ног, что новая весна не повторение предыдущей, а рифма к ней, или о том, как проветривается океан и какая погода у рыб, то, право же, трудно остаться равнодушным. Мы все знаем, как важно для урожая количество выпавшего за зиму снега. Но совсем, казалось бы, незначительный словесный поворот — вопрос, «кому нужен прошлогодний снег», вызывающий ассоциацию с известной поговоркой, заставит улыбнуться и с любопытством прочесть, что об этом сказано в книге.

Метеорология оказывается такой интересной наукой, что, вероятно, у многих молодых читателей «Человека и стихии» появилось желание заняться ею как профессией. И это одно из очень существенных достоинств книги. Его хочется подчеркнуть потому, что у нас ещё мало книг о науке, пропагандирующих различные профессии, помогающих молодежи сделать выбор между тысячью возможностей.

«Человек и стихия» доказывает, что вовсе не обязательно писать книги специально ради пропаганды определённой профессии. Увлекательный рассказ о какой-либо науке или отрасли техники — это и есть лучшая пропаганда профессий, связанных с ними. А о том, что интересна любая наука и каждая отрасль техники, говорить не приходится. Всё дело в умении раскрыть её поэзию и романтику, иначе говоря — в художественном даровании и мастерстве автора, его взволнованности темой. И конечно, в овладении методом и материалом науки.

Мы видели, что в некоторых главах книги «Как человек стал великаном» небольшая, казалось бы, неточность в отборе материала и характере изложения приводит к недостаточной чёткости философской позиции, к затемнению основной идеи главы и воспитательной цели, ради которой она была включена в произведение.

В книге «Человек и стихия» философская позиция автора выражена отчётливо.

Постижение законов, управляющих погодой, имеет не только теоретическое, но и важнейшее практическое значение. Оно даёт возможность предсказывать погоду, а значит, и предотвращать некоторые вредные для человека последствия её изменений. Изучение общих законов природы и развитие техники позволят в будущем непосредственно влиять в известных пределах на погоду.

А эти пределы указаны Энгельсом в «Диалектике природы»: «… Так на каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над нею так, как кто-либо находящийся вне природы, — что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри её, что всё наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать её законы и правильно их применять.

И мы, в самом деле, с каждым днём научаемся всё более правильно понимать её законы и познавать как более близкие, так и более отдалённые последствия нашего активного вмешательства в её естественный ход. Особенно со времени огромных успехов естествознания в нашем столетии мы становимся всё более и более способными к тому, чтобы уметь учитывать также и более отдалённые естественные последствия по крайней мере наиболее обычных из наших действий в области производства и тем самым господствовать над ними».