* * *
Вечерело.
Ежи ступил на крыльцо и поежился.
— Да, мороз кусачий… — согласился, вышедший за иезуитом его друг.
— Никак не могу отделаться от чувства, что за мной следят.
— Бесы искушают?
— А пес их знает? — пожал Ежи плечами. — Дурное такое чувство. Вроде как кто в спину глядит. Обернусь — а нет никого. Или обыватели по улице идут, и никто меня взглядом не буравит.
— Может у меня заночуешь? А с утречка в путь?
— Ехать надо. Сам знаешь.
— Знаю… — покивал друг. — А давно у тебя такое ощущение?
— Что следят?
— Оно самое.
— Да как приехал.
— Ты бы осторожнее был.
Ежи скосился на него с немым вопросом.
— За минувший месяц много наших преставилось. Да странно все, чудно. Например, мыслимо ли? Птица в печную трубу попала. Вот уж напасть! Отчего ее перекрыло, словно задвижкой. Ну и угорел Гжегож. Да ты его знаешь. Худощавый такой. Чернявый. В послушниках уже десятый год как ходил.
— Тшмельщикевич?
— Он самый. Седмицу как схоронили.
— Боже! Не знал. Царствие ему небесное!
— Он вот угорел. Хорошо хоть настоятеля в ту ночь не было. Отлучился. А то бы и он преставился. А так — странно все. Наши что-то мрут как мухи. Все по разному. Уже полторы дюжины отошло. И всего за месяц. Может и правда — ощущение твое верно?
— Про бесов, что следят за мной?
— А почему бы и не они?
— Думаешь? Хм. И что же? Никто этих бесов не примечал?
— Да кто их приметит-то? — улыбнулся печально собеседник. — На то они бесы…
— И что — прямо всегда вот такие случайности? Всяко без людей происходило?
— Отчего же? Францишека из Кракова разбойник на ножи взяли. Прознали псы, что он деньги вез. Мы мыслим — сам разболтал где.
— Кабатчиков поспрашивали?
— И даже с пристрастием. Да только не знают они ничего.
Ежи постоял. Подумал. Кутаясь в шубу. И, где-то через пару минут молчания произнес:
— Хорошо. Твоя правда. Переночую у тебя, а может и задержусь на пару дней, если ты не против.
— Так от чего мне быть против? Я же тебе завсегда рад видеть!
— Ну вот и славно! Пойду, пройдусь. Подумать надо.
— Над этой чертовщиной?
— Над ней. Странная она… ой странная. Отчего же черти только тут на нашего брата навалились?
— Колдун может какой проказничает? Или ведьма?
— Есть у меня подозрения на одного колдуна… молодой говорят, да ранний… Ты иди, я по саду прогуляюсь. Подумаю.
— Ну как знаешь. Только не задерживайся. Мороз то какой!..
Час прошел.
Второй.
Друг вышел на крыльцо, позвать Ежи в дом. Но тот сидел на скамейке в дальнем углу сада и не откликался.
Получше укутался в шубу, друг его вышел на тропинку и прогулялся по саду. Благо, что было недалеко.
Подошел.
Тронул Ежи за плечо.
А тот и взял, да и упал. В бок. А потом и на землю в своей скрюченной позе. Уже совершенно замерзший.
— Матка Божка! — перекрестился побледневший как полотно иезуит.
А потом и вообще — чуть сам рядом не опал от испуга.
Потому как рядом, на снегу, что на пару пальцев покрывал траву, отчетливо проступали отпечатки копыт. Крупных, но явно козлиных. Они словно бы выходили с тропинки и потом на нее заходили. И исчезали. Хотя тут было натоптано и толком не разобрать…
— Андрюх, копыта нужно новые сделать.
— А с этими что? Надеюсь, ты их там не потерял и не забыл?
— Да нет. Треснули.
— Что⁈ Опять⁈
— Не опять, а снова!
— Вот черт! Дернул с тобой в пару идти. Поститься тебе надо. Поститься. В прошлый раз чуть крышу не проломил.
— Ой, да брось. Проломил бы и проломил. Придумали бы что-то. Чего такого?
— Руслан, мы все-таки лейб-егеря, а не кирасиры. Вламываться не наш метод… — произнес Андрей и замер, оборвавшись на полуслове. — Черт!
— Что?
— Платок забыл, ядом пропитанный…
[1] Мясоед — период времени между постами, когда употребляется мясная и молочная пища. Зимний идет от Рождества до Прощенного воскресенья. В реалиях книги в России ввели не только летоисчисление от Рождества Христова, но и Новоюлианский календарь, который царевич припомнил и предложил. Отчего и Рождество отмечали 25 декабря, а не в январе.
Эпилог
1710 год, декабрь, 28. Москва
Утром Алексей проснулся поздно.
Он обычно просыпался ни свет, ни заря, а тут — вот — по зиме открыл глаза, а за окном светло. Считай день, если не полдень. Тут так сразу и не разберешь. Давненько такого не было.
Рядом тихо спала супруга.
Сделав то, что должно без лишних промедлений они долго не засыпали и болтали. Просто болтали. Знакомились. Лежа голышом под теплым одним большим одеялом. Так-то им поговорить не давали раньше. А хотелось. Обоим. И вот — наверстывали. От чего и заснули очень поздно. Поначалу Алексею казалось, что Серафима устроит ему какую-то феерию ночью, но она все прошло спокойно и обычно. Нет, конечно, молодая супруга явно знала, что делать и старалась, но… толи тот взгляд намекал на что-то другое, толи она не рассчитала своих сил в первый раз…
Царевич осторожно вылез из-под одеяла, стараясь не разбудить молодую жену. Наспех оделся. Чтобы не появляться перед людьми в неподобающем виде. И вышел в приемную, также тихо.
— Кофе мне сделай, — отдал он распоряжение секретарю. — Крепкий.
— Что-то добавить?
— Нет. Просто горький, крепкий кофе. И ты не заноси. Сам заберу.
— Слушаюсь.
— Новости какие-то важные приходили за ночь?
Секретарь молча протянул вскрытое письмо с визой Миледи. Царевич принял его. Кивнул. И вернулся в свои покои.
Скинул лишнюю одежду.
Сходил в санузел, приводя себя в порядок.
Вернулся.
Принял кофе.
И с обстоятельным видом, отхлебнув немного этого ароматного напитка, развернул письмо. Прочитал. С трудом сдержал смачную матерную реакцию. И откинулся на спинку кресла.
На следующий день после Рождества в Риме была произведена совместная коронация Людовика Бурбона и Иосифа Габсбурга как императоров Запада и Востока. На каких условиях они договорились и что там вообще получилось — не ясно. Никаких территориальных или каких-то еще последствий это не принесло. Пока. Просто им возложили на голову золотые венцы лавровые и провозгласили их новые титулы.
В самом конце письма же шла пометка рукой Миледи:
«Вчера по землям Бурбонов и Габсбургов начались аресты иезуитов. Без лишнего шума. Их просто забирают куда-то. Подробностей пока не знаю. Прислали кратко голубем. М.»
