Окна-дырки забраны толстенными металлическими решетками, которые гнутся, извиваются, превращаются в кудрявые спирали, а на фронтонах гирляндами сидят младенцы среди каменных цветов и фруктов, жирных, как их ягодицы, и целые заросли каменной травы, и каменные пальмовые листья, и маски львов с неправдоподобно широко разинутыми пастями. Миланцы с удовольствием рассказывают, что над входом еще были две бабы, Мир и Изобилие, настолько выдающиеся, что после целого ряда выступлений возмущенной нравственности и серии карикатур они с фасада были убраны. Миланская публика прозвала палаццо Кастильоне Cа di ciapp, что на миланском диалекте значит «Жопий дом». Здание – кулинарный пир, каменный Арчимбольдо, вполне себе захватывающий. Увы, если перейти на другую сторону Корсо Венето и окинуть взглядом палаццо Кастильоне в целом, то конструкция покажется ординарной, а декор слипнется и как-то засохнет. Здание, можно назвать его дурацким, можно – занимательным, несомненно, очень выразительно. Сейчас в Cа di ciapp находится какой-то престижный автомобильный клуб, но по предварительной договоренности даже пускают внутрь для осмотра интерьера.
Перейдя Корсо Венето и издалека полюбовавшись палаццо Кастильоне, надо углубиться в плетение ближайших улиц, где начнется такое – просто фантастика: волнами вывороченные балконы и колонны, гримасничающие маскароны, сияющие разноцветные мозаики, горы надутых цветов и фруктов, бабы, видные собой, с волосами, как на рекламе шампуня, и грудями, как на рекламе бюстгальтеров, а также дети и подростки, спереди и сзади, сплошь голые, в разнообразнейших позах – радость педофила, не каждый гимнаст так изогнуться сможет. Район богатый, дома буржуазные, с богатыми квартирами, видны сады во внутренних дворах (в одном из них фламинго, живые, не каменные) и публика – пожилые мужчины в мягко-коричневую клетку Burberry и дамы: прямая юбка миди и скромный кашемировый свитер, черный, можно глухой и без рукавов, с ниткой жемчуга. Дамы тоже пожилые, выступают с достоинством фламинго, все тихо, нет ни магазинов, ни кафе, ни туристов.
Особенно выделяется палаццо Берри Мерегалли, сотворенное архитектором Джулио Улиссе Аратой на виа Каппуччини. На нем особенно много всего налеплено, и голые дети на фасаде особенно стараются продемонстрировать свою гибкость и ловкость. В этот дворец – на самом же деле дорогой доходный дом – даже можно войти, любезный портье, увидев заинтересованность в художественных достоинствах вверенного ему вестибюля, с удовольствием его продемонстрирует; там много золота, мозаики, росписей, фонарей и витражей; есть и отдельно стоящая скульптура, крылатая женская голова работы Адольфо Вильдта, любимого скульптора Милана времени модерна, очень стильная и, как всегда у Вильдта, с очень открытым ртом. Дом закончен был в 1914 году, в то время когда Первая мировая уже шла, но в Италии был мир, она еще раздумывала, на чьей стороне ей выступить, и представляет собой замечательный образчик позднего цветения миланского либерти.
Либерти – так в Италии называют то, что у нас называется модерн или ар-нуво (это французское название сейчас в русском языке также прижилось). Название забавное, оно происходит не от слова «свобода», а от имени английского торговца Артура Лезенби Либерти, открывшего в 1875 году на Риджент-стрит в Лондоне лавку восточных товаров, успешно торговавшую фарфором, лаками, тканями и японскими гравюрами. Артур Либерти очень точно угадал направление вкуса позднего историзма, его склонность к экзотике, и, увидев сколь популярна всякая китайщина и японщина, он параллельно обратил внимание и на модные начинания в духе Уильяма Морриса. Чистые духовные устремления Морриса, склонного к коммунизму, торговец коммерциализировал, приспособив художественные изыски к вкусу широкой публики. Шелка и сатины Либерти завоевали Европу, и миланское отделение было особенно успешным, тогда еще законы моды диктовал Лондон Милану, а не наоборот, как сейчас. Сам Артур Лезенби Либерти был очень благопристоен, получил рыцарское звание от королевы и никакого отношения к либертинажу не имел, но миланское общество времени Габриэле д’Аннунцио по магазину Либерти сходило с ума. Результатом стала форменная несправедливость – целый стиль получил название в честь торговца, а не творца. Впрочем, справедливость высшая в этом есть – либерти Италии, а особенно либерти миланский, самый выразительный и самый пышный, не является никаким «новым искусством», это декадентское переживание (или пережевывание, что в данном случае одно и то же) все того же историзма, так что черты ар-нуво в том же самом палаццо Берри Мерегалли смешиваются с заимствованиями из маньеризма и барокко. В общем-то самое гениальное произведение либерти в Милане – это маньеристический Каза дельи Оменони. Своей культурной вторичностью итальянский либерти отличается и от модерна, и от ар-нуво, и от венского сецессиона, хотя и испытал сильнейшее влияние их всех.Ярким, почти карикатурным примером либерти является дом на углу виа Джузеппе Сартори и виа Марчелло Мальпиги, веселейшая причуда belle epoque, с выгнутыми балконами и окнами, с фресками на золотом фоне, с голыми дюжими и ражими бабами и мужиками, с сочной зеленью пальм и кипарисов, – бабы с гитарами, мужики с виноградом, все веселые и здоровые, но не без декаданса, с изюминкой, во всю прет Альфонс Муха и киевщина, ведь Альфонс Муха киевщину с парижчиной так перепутал, что время от времени они становятся неотличимы. Прет в глаза тот самый 1913 год, когда киевщина с парижчиной перепутались и который теперь в нашем отечестве столь почитаем. Дом – точь-в-точь расписная сигарная коробка этого веселого времени, а внизу расположен ресторан Panino giusto с лучшими в Милане сэндвичами, столь же сложно скомпонованными, как и архитектура дома. Напротив же – трамвайное модерновое депо, превращенное в библиотеку, и все это располагается практически на территории бывшего Лазаретто, на кладбищах вокруг него, то есть на тех костях, что в Оссарий не попали, – все это донельзя символично и связывает миланский модерн с миланским барокко, так как всеми любимая belle epoque во всей Европе – не что иное, как пир на костях. Символично и то, что дом на углу Сартори и Мальпиги был публичным домом.
Гулять по этим районам либерти все равно что читать «Наслаждение» д’Аннунцио, «Портрет Дориана Грея» Уайльда и «Наоборот» Гюисманса. Занятие старомодное, но достойное. Образы героев этих трех романов бередили души молодых людей не одного поколения, но теперь каждый из них (и даже не стареющий в романе Дориан, причем он-то особенно) – тот самый «в душистых сединах Старик, по-старому шутивший: Отменно тонко и умно, Что нынче несколько смешно». У очень модного всегда есть опасность стать очень смешным, но какие бы они ни были, эти эстетствующие старички не лишены определенных достоинств. Во всяком случае, ныне модные герои Виктор Вард из «Гламорамы» Брета Эллиса и Ник Гест из «Линии красоты» Алана Холлингхерста являются прямыми потомками Флорессаса дез Эссента из романа «Наоборот» и графа Андреа Сперелли из «Наслаждения», хотя – Виктор Вард во всяком случае – и не имеют ни малейшего представления о том, кто это такие. Эти же два душистых старичка, смотря на своих последышей вниз с небес, ужасаются, что стали прадедушками таких ублюдков. Отцы и дети, одним словом, миланский либерти располагает к размышлениям на эту тему: взять хотя бы Жопий дом, Cа di ciapp, – даже еще в 1910 году, после десяти лет со времени его создания, он казался экстравагантным и современным. Через десять лет, в 20-е, хуже ничего уже нельзя было придумать. Еще через десять лет, в 30-е, архитектуру типа Cа di ciapp полюбили сюрреалисты и увлечение подобной пошлостью стало смотреться как экстравагантность. Еще через тридцать-сорок лет, в 70-е, любовь к ар-нуво, а вместе с ней и любовь к либерти стала признаком интеллектуальной изощренности. В 80-е превратилась в общее место, интеллектуальный рейтинг модерна упал, но он прочно вошел в историю искусств и завоевал антикварный рынок. Сегодня, что про него ни говори, сносить Cа di ciapp и заменять его шедевром Захи Хадид или Нормана Фостера, слава богу, никому в голову не придет.
