– Луи, – еле слышно, тихим шепотом, проговорил я, – Робеспьер.
Я посмотрел на пленника и наши взгляды пересеклись. Его безразличный взгляд сменился на… какой-то что ли интересующийся, настороженный. Да, да! Я точно его знаю, но откуда? Не могу вспомнить. И он меня знает, я это чувствую. Нужно его вызвать на допрос в комнату.
– Вот этого, – я ткнул пальцем на одинокого француза, – ко мне в комнату для допроса.
Дежурный встал, попутно снимая ключи с пояса, и устремился к камере с пленником. Ни пленник, ни я за все то время, что дежурный шел к камере, не оторвали друг от друга взгляд. Он знает меня, а я знаю его. Надо лишь вспомнить, да? Дежурный наконец открыл камеру и, схватив под руку француза, повел в допросную комнату. Я пошел за ними следом. Когда мы зашли в комнату, дежурный поспешил вернуться к себе на пост, а телохранителям, которые обычно находятся всегда рядом со мной даже во время допроса, я приказал остаться снаружи у входа. Они были слегка удивлены таким поступком, но сказать ничего против не смели и они остались там, где я им приказал. Пленник все еще стоял там, где его оставил дежурный. Я же присел на стул и жестом руки указал ему сесть на стул, расположенный напротив меня. Он не стал противиться и молча сел на него. Мы опять уставились друг другу в глаза и смотрели в них ровно до того момента, пока он не задал эти два вопроса. После их я вспомнил моментально все…
– Ты ведь Фридрих Кёлер, оui (Да) ? Как поживает тётя Катрин?
Да… да, это он. Мой друг детства. В детстве, когда я жил в Страсбурге, мы были соседями по дому. Его родители жили до нас в этом городке еще во времена власти Франции, но после франко-прусской войны, когда Эльзас вместе с этим городком перешел под контроль нам, немцам, они продолжили в нем жить все равно. Почти все французские жители ушли в свое государство. Почему они остались? Я этого не знаю да и не интересовался никогда этим вопросом. Дружили с ним хорошо, пока не отправились в армию. Там-то мы и перестали видеться, хоть и пытались отправлять послания. Но когда началась Первая мировая война, мы не могли их отправлять друг другу. Тогда я полностью потерял с ним связь. Но… у него тогда еще была рука. Когда он успел ее потерять? Недавно, месяцем ранее, или двадцать с лишним лет назад на той войне? Так хочется обсудить все за чашечкой эрзац-кофе… Но теперь же мы опять по две стороны баррикад. Как иронично. Хотя… что мне мешает обсудить с ним это сейчас? Друг детства все-таки.
– Мама Катрин умерла пару лет назад, инфаркт. А как твои родители? Я думал ты погиб еще во времена Великой войны. И почему у тебя нет руки?
Луи немного приуныл. Видимо, перед его глазами всплывали моменты тех дней. Со мной тоже такое часто бывает, особенно если я вижу предметы или что-то еще, которые вызывают ассоциацию с той войной. Спустя десятисекундное молчание он мне ответил.
– Соболезную по поводу тёти Катрин. Хорошая была женщина. Мои родители сейчас в Америке, там им безопаснее. А руку я потерял во время Великой войны. Это было ужасно. Нет, не обстоятельства потери моей руки, а сама битва. Кстати, ты без одного глаза. Тоже потерял его на той самой войне?
Я краем рта улыбнулся и тяжело вздохнул.
– Да, ты прав. Я потерял его во время битвы на реке Сомма. А ты?
– Верденская мясорубка. Видимо, нам есть что обсудить, Фридрих?
– Верно, но поскольку я здесь допрашиваю, то начнешь ты. Не против?
Луи тоже улыбнулся и даже немного посмеялся. В такие времена трудно выдавить улыбку из человека, а тем более смех…
– Я не в том положении чтобы выбирать. Значит слушай мою историю. Началось все двадцать первого февраля тысяча девятьсот шестнадцатого года…
Глава I: «Кровавая мясорубка»
21 февраля 1916 год. Недалеко от Вердена, Франция.
В семь утра я проснулся на лежаке в окопе. Оглянувшись, увидел своих товарищей рядом с собой. Некоторые просыпались, а кто-то мирно посапывал. Вдоль окопов расхаживали дозорные, ведь без них никуда. На деревянных стенках окопа сонными глазами всматривались в даль солдаты, сидящие в пулеметных гнездах. Я решил встать и тоже пройтись, суставы-то после сна надо размять. Я встал со своего лежака и с интересом посмотрел в даль. В дали не было видно ни единой души, хотя я понимал, что там, где-то вдалеке немецкие солдаты. Хотя что уж там говорить, я даже в какой-то момент почувствовал на себе взгляд врага. Конечно же, мне это просто показалось, но именно в этот момент я почувствовал напряжение. Отвернув взгляд от горизонта, я поплелся дальше вдоль окопов. Я расхаживал вдоль окопа туда-сюда, ибо не мог далеко отойти от своего подразделения. День был необычным, приятный холодок чувствовался по всему телу, запах зимы до сих пор ощущался, хоть она уже кончалась. Солнце вот-вот только вставало из-за горизонта. Как раз там, где засел враг. Ничего страшного не должно было произойти, верно? Но не тут-то было… Видимо, то напряженное ощущение появилось у меня не просто так. Прогремел очень громкий выстрел со стороны вражеского фронта. Мне было страшно? Да, мне было очень страшно, ведь враг по нашим данным располагался довольно-таки далеко, а выстрел был слышен так, будто орудие выстрелило прямо над ухом.
Боже, это был Ад на Земле. Чем дольше мы живем, тем больше человек разрабатывает способов убить самого себя. Сразу же с разных концов послышались крики о том, что нужно прятаться в укрытие. Я их слышал, но тело не двигалось. Надо было уходить и прятаться, ведь начался артобстрел и вряд ли снаряды обойдут меня стороной, но что-то… интерес? Заставлял меня стоять на месте. Я хотел увидеть снаряды этих машин для убийств. Как они назывались-то? Мортиры «Толстушка Берта» и «Большая Берта», да. Это они самые. Возможно, я бы так и погиб от взрывов и осколков, но француз, который пробегал мимо, обвил рукой мою шею и утянул за собой.
– Ты что стоишь!? Смерти ждешь? Она тоже хочет тебя встретить. Всех нас хочет. Но не надо делать ей одолжение. Пошел в укрытие!
Я как будто пробудился. Сначала из-за резкого толчка я чуть не упал, но потом сразу же побежал с общим потоком в укрытие. Кем был тот солдат? Я не знаю… а может его и не было вовсе? Вдруг мне лишь показалось, или это ангел-хранитель решил спасти меня? Так или иначе я больше его не видел. В укрытии собралась огромная толпа, которая чуть ли не выталкивала друг друга. Это были уже не солдаты, а напуганные детишки. Я и сам ведь был такой же. Как людям воевать с живым человеком, если они боятся неживой техники? Мне досталось место с краю. Благодаря этому я видел, как снаряды обрушивались на бедную землю, которая итак до этого впитала в себя много крови и достаточно настрадалась от беспощадных бомбёжек. Это продолжалось очень долго, часов семь или даже восемь. Грохот был невыносимо громким и не умолкал. Солдаты же прижались друг к другу и чуть ли не дышали друг в друга. Они были разных мастей: присутствовали ветераны прошлых военных компаний, которые стойко переживали бомбардировку, были новички как я, которые бегали испуганными глазами по укрытию, были даже и безусые юнцы, которые постанывали и даже плакали от страха перед будущим.
Когда бомбежка стихла, мы все-таки через минут десять или пятнадцать осмелились выйти из укрытия. Соседние подразделения поступили так же. Я начал осматривать обстановку, которая была в плачевном состоянии. Позади себя я услышал крик нашего командира. Оглянувшись, я увидел его разговаривающим по телефону. Наверное, это наш штаб командования. Мне удалось это понять по беседе, которую я не смог полностью услышать из-за разговоров солдат.
– … они провели артобстрел … разведка до этого докладывала об этом, но мы … нам нужно что-то предпринять!..
Дальше я попросту не стал его слушать. Но в окопах лежали тела солдат, которые не успели укрыться во время обстрела. Один такой располагался рядом со мной. Он лежал на спине и смотрел в небо, руки лежали возле раны в районе живота. Глаза были наполнены болью и страхом, а рот слегка приоткрыт. Боже мой… он умирал после ранение осколком, истекал кровью. Я бы не хотел так умереть, хочется быстрой и безболезненной смерти. Мне стало так жалко беднягу, ведь он совсем молод, что у меня стали наворачиваться на глаза слезы и ком подступил к горлу. Смерти не боятся либо психи, либо мертвые. Но я даже не успел задуматься о его боли, как со всех концов нашего фронта послышались крики о подготовке к бою. Бомбежка только стихла и снова в бой? Это что-то интересное. Я прислонился к окопу и приготовил винтовку для выстрела. Немцы мелькали вдалеке на горизонте, эти мелкие человечки с каждой минутой становились все больше и больше. Они шли уверенными линиями. Именно эта тактика жестокого натиска давила психологически. Они идут на тебя, смотрят в твои испуганные глаза, в то время как в их глазах животная свирепость, они готовы заколоть тебя штыками и забить до смерти ногами, но прорвать твой строй. Ко всему этому у немцев была еще и жестокая дисциплина, благодаря которой они были такими храбрыми и напористыми. Когда немцы подошли почти вплотную, была дана команда атаковать. Выстрелы были слышны с обеих враждующих сторон. Плевались пулями винтовки, стрекотали пулеметы, но у немцев было что-то еще… это оружие несли аж целых два человека, один нес ранец, а второй нес ствол. Что это? Я такое оружие еще нигде не видел. И почему они до сих пор не начали пальбу из него? А ведь они уже почти подошли в упор к нашим позициям. Мне удалось понять что это только тогда, когда расчет такого оружия подошел к нам вплотную и… господи, это было очень страшно, мое второе потрясение за день. Эта адская машина выплевывала струи пламени в моих товарищей, которые после этого горели и громко кричали, катаясь по полу в надежде спастись. Но это их не спасало, через полминуты они затихали навсегда, а их тела продолжали догорать… позже выяснилось, что это адское оружие называется огнеметом. После пару таких огнеметных атак мы начали в панике убегать за вторую линию окоп. Я тоже был в числе отступающих, ведь страшнее всего умереть в пламени своего противника, чем от выстрела винтовки. И ладно, если бы это было пламя ярости, но нет… это было пламя в прямом смысле слова. Что я боялся тогда больше всего? Артобстрела? Нет, ведь они могут попасть и по своим тоже, поэтому они не начнут стрелять. Шальной пули из винтовки или пулемета? Нет, ведь я бежал достаточно быстро, да и на них не обращал внимания вовсе. Что же тогда? Верно, я боялся огнемета. Это был животный страх, кровь долбила в виски с необыкновенной силой и скоростью. Казалось, что еще немного и я потеряю сознание, но все равно продолжал бежать. Когда мне удалось добежать до второй линии окопов, меня начали донимать солдаты и их командир о происходящем на первой линии.
