Могучий вздох ожидания вырвался из груди каждого зрителя, когда началось самое интересное. Джеймс Бакленд, носильщик на вокзале Фенчёрч-стрит, только что поклялся говорить всю правду и т. д. Он сообщил, что в шесть часов вечера 10 декабря поезд 5.05 из Тилбери прибыл к перрону, опоздав примерно на час. В это время на вокзале стоял такой плотный туман, что трудно было припомнить что-либо подобное ранее. Носильщик стоял на платформе, и его подозвал пассажир в вагоне первого класса. Бакленд не различал почти ничего, кроме огромной чёрной шубы и дорожной меховой шапки.

У пассажира было огромное количество багажа, и каждый чемодан – с маркировкой «Ф. С.». Он приказал Джеймсу Бакленду доставить все вещи к четырёхколёсному кэбу^[14], за исключением небольшой ручной сумки, которую оставил у себя. Убедившись, что багаж благополучно размещён, незнакомец в шубе заплатил носильщику и, приказав извозчику подождать его возвращения, направился в сторону комнат ожидания, неся с собой маленькую сумку.

«Я малость задержался, – добавил Джеймс Бакленд, – болтая с кучером о тумане и всяком таком, а затем меня окликнул местный из Саутенда, и я пошёл к нему».

Обвинение самым решительным образом настаивало на уточнении времени, когда незнакомец в шубе, проследив за своим багажом, пошёл к залу ожидания. Носильщик не отступал ни на шаг. «Не позже 6.15», – утверждал он.

У сэра Артура Инглвуда по-прежнему не было вопросов. Вызвали кэбмена.

Он подтвердил показания Джеймса Бакленда относительно того часа, когда джентльмен в шубе нанял его и, заполнив кэб багажом, приказал ему подождать. Так кэбмен и поступил: сидел и ждал в непроглядном тумане – пока не устал и не призадумался всерьёз о том, чтобы сдать весь багаж в бюро находок и поискать другого клиента – но всё равно ждал, пока, наконец, без четверти девять не увидел спешившего к кэбу джентльмена в шубе и шапке, который торопливо залез внутрь и велел извозчику немедленно отвезти его в отель «Сесил». Кэбмен утверждал, что это произошло без четверти девять. Тем не менее сэр Артур Инглвуд воздержался от комментариев, а мистер Фрэнсис Сметхёрст спокойно дремал, сидя в переполненном, душном зале.

Следующий свидетель, констебль Томас Тейлор, заметил бедно одетого человека с лохматыми волосами и бородой, слонявшегося по вокзалу и залам ожидания во второй половине дня 10 декабря. Похоже, он наблюдал за платформой прибытия поездов из Тилбери и Саутенда.

Два отдельных и независимых свидетеля, удачно обнаруженные полицией, видели, как в среду, 10 декабря около 6.15 этот же плохо одетый человек вошёл в зал ожидания первого класса и подошёл прямо к джентльмену в тяжёлой меховой шубе и шапке, который тоже только что появился в зале. Вначале они разговаривали, причём никто не слышал, о чём, а вскоре ушли вместе. И никто не знал, в каком направлении.

Фрэнсис Сметхёрст очнулся от апатии и что-то шепнул адвокату, который кивнул в ответ с мягкой ободряющей улыбкой. Сотрудники отеля «Сесил» подтвердили прибытие мистера Сметхёрста примерно в 21:30 в среду, 10 декабря, в кэбе, с большим количеством багажа, и на этом обвинение завершило свою работу.

Присутствовавшие в зале суда уже видели, как Сметхёрст отправляется на виселицу. Одно лишь беспримесное любопытство заставило элегантную публику подождать и выслушать то, что скажет сэр Артур Инглвуд. Он, без сомнения, самый модный законник нынешних времён. Его расслабленное поведение, его протяжная речь вызывают дикую ярость, золотая молодёжь имитирует его манеры.

Даже в тот миг, когда шея сибирского миллионера буквально и метафорически висела на весах, по рядам зрителей пробежал смешок, когда сэр Артур вытянул свои длинные неуклюжие конечности и наклонился над столом. Он ждал, чтобы произвести впечатление, ибо сэр Артур – прирождённый актёр. И нет сомнений в том, что он добился результата, когда произнёс самым медленным, самым протяжным тоном:

«Что касается предполагаемого убийства некоего Уильяма Кершоу в среду, 10 декабря, между 18:15 и 20:45, ваша честь, я предлагаю вызвать двух свидетелей, которые видели этого самого Уильяма Кершоу живым во вторник днём 16 декабря, то есть через шесть дней после предполагаемого убийства».

Казалось, в суде разорвалась бомба. Даже его честь^[15] был ошеломлён, и я уверен, что дама рядом со мной оправилась от неожиданного потрясения только для того, чтобы задуматься, стоит ли ей всё-таки откладывать званый обед.

– Что до меня, – добавил Старик в углу, с той странной смесью нервозности и самодовольства, которая заставила задуматься мисс Полли Бёртон, – ну, понимаете, я уже давно понял, в чём тут суть, и не был так удивлён, как другие.

Возможно, вы помните удивительный поворот в деле, который совершенно озадачил полицию – да фактически и всех, кроме меня. Синьор Торриани и официант из его отеля на Коммершл-роуд показали, что около 15:30 10 декабря плохо одетый мужчина ввалился в кофейную комнату и заказал чаю. Он был весьма любезен и разговорчив, поделившись с официантом сведениями о том, что его зовут Уильям Кершоу, что очень скоро весь Лондон будет говорить о нём, как он вот-вот благодаря неожиданному стечению обстоятельств станет очень богатым – и так далее, и так далее, чушь без конца.

Допив чай, он выбежал на улицу, и едва успел скрыться за поворотом дороги, как официант обнаружил старый зонт, забытый потрёпанным болтуном. Как принято в этом весьма респектабельном ресторане, синьор Торриани запер зонт в своей конторе на случай, если клиент вернётся и потребует свою потерю, когда обнаружит её. И действительно, почти неделю спустя, во вторник, 16-го, примерно в 13:00, тот же плохо одетый человек вернулся и попросил свой зонтик. Он заказал ланч и снова болтал с официантом. Синьор Торриани и официант описали Уильяма Кершоу, и их показания точь-в точь совпали с описанием, данным миссис Кершоу её мужу.

Как ни странно, посетитель оказался довольно рассеянным человеком, потому что на этот раз после его ухода в кофейной под столом официант нашёл бумажник. В нём были письма и счета, адресованные Уильяму Кершоу. Бумажник предъявили суду, и вернувшийся на свидетельскую трибуну Карл Мюллер легко определил, что он принадлежит дорогому и оплакиваемому другу «Виллиаму».

Это был первый удар, нанесённый обвинению. Довольно жёсткий, согласитесь. Дело начало рушиться, как карточный домик. Однако бесспорная встреча Сметхёрста и Кершоу и два с половиной часа туманного вечера требовали удовлетворительных объяснений.

Старик в углу сделал долгую паузу, удерживая девушку в напряжении. Он возился со своей верёвкой, пока не осталось ни дюйма, свободного от самых сложных и замысловатых узлов.

– Уверяю вас, – продолжил он, наконец, – что в тот самый момент вся загадка для меня стала ясна, как дневной свет. Я только удивлялся, с какой стати его честь тратит своё и моё время, досконально, по его мнению, допрашивая обвиняемого о его прошлом. Фрэнсис Сметхёрст, полностью избавившийся от дремоты, говорил слегка в нос и с почти незаметным намёком на иностранный акцент. Он спокойно отрицал версию Кершоу о своём прошлом; заявил, что никогда не носил имя Баркер, и, конечно же, тридцать лет назад не был замешан ни в каком деле об убийстве.

«Но вы знали мистера Кершоу, – настаивал его честь, – раз писали ему?»

«Простите, ваша честь, – тихо произнёс подсудимый, – насколько мне известно, я никогда не видел мистера Кершоу, и могу поклясться, что никогда не писал ему».

«Никогда не писали ему? – предостерегающе возразил его честь. – Это странное утверждение, поскольку в моих руках находятся два ваших письма к нему».

«Я никогда не писал этих писем, ваша честь, – так же тихо настаивал обвиняемый, – они написаны не моим почерком».

«Что мы можем легко доказать, – тут же вставил сэр Артур Инглвуд, передавая пакет его чести. – Вот несколько писем, написанных моим клиентом с тех пор, как он прибыл в эту страну, и некоторые из них были написаны у меня на глазах».