— Выходит, тех людей, которых вы держали в пещере, ты тоже считал родней?

Юный кочевник молчал. Может быть, просто не мог ничего сказать из-за впившихся в горло пальцев. Его била дрожь. Впрочем, Гэрэл и так знал, что он сейчас неприятен на вид: волчий взгляд, кривая усмешка-оскал.

— И каково же было подвешивать к крюку свою род… — начал он и осекся, встретившись взглядом с Юкинари. Мертвец сидел неподалеку от связанной Оэлун, смотрел как всегда безразлично, но в памяти Гэрэла вдруг всплыло: «Я восхищаюсь вами, потому что вы никогда не были по-настоящему жестоки — не более, чем требовала необходимость…».

Непрошеное, совершенно не нужное сейчас воспоминание — так некстати… «Зачем ты это сказал, Юкинари? Ну какого чёрта? Это ведь неправда — и никогда не было правдой…».

И всё-таки — убрал руку и даже подавил желание брезгливо вытереть ее о штаны. Почти спокойно спросил:

— Какие еще племена в союзе с Оэлун?

Мальчишка согнулся в кашле. Вместо него ответил старший, Цагаан:

— Улус Тумур-хана и род Цэлмэг-хатун… Все они пойдут под твою руку, если ты будешь милостив. Господин, пощади моего брата, он сказал, не подумав. Ему нет и пятнадцати…

«Дочери Рыжей не было и десяти», — подумал Гэрэл. Попытка надавить на жалость вызвала у него еще одну вспышку отвращения. Нападая на приграничные города, кочевники никогда не щадили ни детей, ни женщин.

Старший сын Оэлун ждал его ответа и смотрел с надеждой.

Гэрэл снова покосился на мертвеца. Тот уже отвел взгляд от Гэрэла, но как будто замер, прислушиваясь. Словно ждал, что он скажет. Его лицо скрывала тень, и в какой-то миг Гэрэлу показалось, что это прежний, живой Юкинари следит за ним вполоборота и с тревогой хмурится: ну, что будешь делать? как поступишь?

«Тебе-то что? Разве тебя кто-то назначал моей совестью?», — с досадой подумал Гэрэл, но всё-таки сказал:

— Я не казню никого, кроме вашей матери, потому что она безумна. А вы поклянитесь, что не нарушите мир с Чхонджу и больше не тронете пальцем ни одного Чужого.

Мальчишка с облегчением выдохнул. Братья нестройным хором поклялись, что не нападут на Страну Тигра и не причинят вреда ни яогуай, ни их отпрыскам. Гэрэл не особенно поверил их клятвам.

«Глупо. Как же глупо. Зачем я это сказал? Эти дикари не прощают слабости. Из волчат вырастут волки…».

Он снова бросил взгляд на Юкинари. Живой мертвец, почувствовав это, повернулся и посмотрел на Гэрэла долгим взглядом, но в его тёмных странных глазах не теплилось ни искры интереса.

Позднее, прислушавшись к себе, он понял, что южане действительно больше не вызывают в нем злобы. Искры ненависти, которые тлели в нем все эти годы, после пещеры Оэлун-хатун вспыхнули и выгорели дотла. Да — кочевники были дикарями. Они ничего не умели, кроме как убивать и грабить. Они причинили ему много зла. Они почти наверняка нарушат свои клятвы о мире. Но все это больше его не касалось.

Всепрощающая доброта матери всегда казалась ему слабостью, но, может быть, он все это время ошибался, а она была права — то, что не под силу изменить, остается лишь принять.

«Не держи в себе зла, его и так слишком много на свете, — говорила она ему. — Пусть другие ненавидят, а ты — прощай. Поболит — и выйдет».

Простить… Это слово было неуместно по отношению к тому, что он увидел в пещере.

Но, может быть, тут подошло бы слово «смириться».

Рыжая выжила. Ее раны затягивались с нечеловеческой быстротой. Через неделю она уже могла ходить, опираясь на палку. Правда, с ее лица не сходило выражение безразличия.

— Что ты будешь делать? — спросил он ее.

— Если бы я могла помочь тебе с твоими поисками, я бы помогла. Но у меня нет ответов на твои вопросы.

— Ничего. Для начала постарайся выздороветь.

Они сидели на склоне горы и смотрели вниз на степь, которую до самого горизонта покрывали цветущие ярко-красные маки, и еще какие-то маленькие желтые и синие цветочки были там. Рыжая сказала правду — степь весной была очень красива.

— И еще постарайся не сжечь этих людей. Я заключил с ними мир.

Он шутил, но она не улыбнулась.

Марево сна - вязкое, как болото.

Он снова стоит на деревянном пирсе в промокших насквозь сапогах, чувствует на своих щеках соленые брызги, смотрит, как серые волны накатывают на темные скалы. Это тот самый, уже знакомый ему не то сон-не то явь, который Господин Лис назвал его миром-внутри-сердца.

Но сейчас Гэрэл не чувствует себя здесь как дома, потому что сон похож одновременно и на кошмар - на один из тех самых кошмаров, что преследовали его с тринадцати лет.

Опять это ощущение чужого пристального взгляда за плечом, ощущение чего-то мерзкого, гнилого… И запах. Две ниточки запаха, теперь он отчетливо чувствует обе: пряный, перечный запах яогуай - и кровь. Как в той клятой пещере безумной Оэлун. Чудо и смерть всегда идут рука об руку.

Он слышит шорох прямо за спиной. Можно проснуться. Как он обычно и делает, когда ему снятся подобные кошмары: это несложно, когда знаешь, что спишь, а в такие моменты он всегда знает.

Тело, как обычно, наливается тяжестью от страха - не закричать, не вздохнуть. Просто невыносимо чувствовать спиной холод этой темной фигуры, взгляд ее мертвых глаз.

Можно проснуться… Но он не просыпается. Не оборачиваясь, он терпит, стиснув зубы.

И ждет.

И чувствует, как ложатся на его шею холодные неживые пальцы.

Ласково проведя руками по его плечам, тень обходит его - доски пирса поскрипывают под ее ногами - и он наконец видит ее лицо. Он знал, чье это будет лицо - вот только был уверен, что увидит черные дыры вместо глаз и гниющие или рассыпающиеся в прах губы.

Пятнадцать лет он набирался мужества, чтобы прямо взглянуть на это лицо - а оно совершенно обычное. Такое же, как в его воспоминаниях. Такое же, каким было в его детстве. Мамино лицо, а вовсе не окровавленная морда чудовища.

Мама улыбается, положив руки на его плечи.

Гэрэл молча смотрит прямо в ее добрые голубые, как луговые цветы, глаза. Она красивее всех на свете, его мама. Впервые мамино лицо не ускользает, не расплывается, как прежде в его памяти: он видит его четко, как под увеличительным стеклом. Сейчас она выглядит младше него, ей не дашь больше двадцати, и все равно он поражается, как сильно это лицо похоже на его собственное. Мамины волосы - эти фантастические, невозможные в Срединных Государствах белокурые пряди - собраны в косу. Светлая кожа, россыпь едва заметных веснушек на переносице. Все, что у нее было, она отдала ему, даже внешность.

Ее губы чуть подрагивают, будто она пытается найти нужные слова и не находит. А может, просто нет таких слов. Он и сам ведь десятки раз представлял себе встречу и каждый раз не мог придумать, что же сказать: мама, прости, прости меня, я так виноват, я не уберег тебя, я пытался отомстить за тебя всему миру, но не смог, и стать таким человеком, каким бы ты хотела меня видеть, тоже не сумел…

- Мне тебя не хватает, мама, - в конце концов говорит он просто.

Она кивает, и ее голубые глаза наполняются слезами.

- И мне тебя, мое сердечко.

- Мы когда-нибудь встретимся?

- Обязательно. Но не в привычном нам облике. Может, я стану бабочкой или галькой на дне ручья - или у меня даже получится родиться пышным зеленым деревом…

- Я узнаю тебя, как бы ты ни выглядела. Ты станешь самым красивым деревом в лесу, мама, и в твоей кроне всегда будут петь птицы.

Она улыбается, не отрывая взгляда от его лица - словно боится не успеть насмотреться.

- Да. Но не торопись приблизить нашу встречу, Гэрэл. У тебя еще осталось незаконченное дело в этой жизни.

- Ты знаешь?.. - со смущением спрашивает он.

- Ты нашел друга, - кивает мама.

- Я нашел человека, слишком хорошего для этого сломанного мира… похожего на тебя. И потерял его - как и тебя. Даже хуже: тебя я всего лишь не спас, а его - погубил сам.