Девушка покачала головой.

– Приятно?! – заверещала оскорбленная мать. – Боже, да я в жизни не путешествовала так мерзко! Этот пират напустил полный корабль каких-то отбросов и преступников, а мы…

– Фрау, – холодно ответил Левин. – У меня есть валерьянка.

Женщина задохнулась от возмущения.

– Господи боже, – вдруг хрипло сказал Шрайбер и сел, обхватив голову руками. – Что со мной? Ничего не помню…

Поэт выхватил из кармана блокнот и застрочил в нем со скоростью дятла. Учительница, энтомолог и священник озадаченно переглянулись.

– Вам стало плохо от качки, – осторожно ответила фройлен Донстер.

Полковник басовито фыркнул.

– Мне? От качки? Плохо? Ха! – И тут же, наморщив лоб, впал в задумчивость. Последние несколько часов попросту испарились из его памяти. Такого с ним прежде не бывало.

– Скажите, герр Шрайбер, – спросил Левин, – кто позвал вас, когда вы вышли из салона?

Полковник пригладил усы. Собственно, как он покинул салон – он помнил, но дальше… дальше…

– Говорят, вас увела какая-то дама, – с натужной игривостью заметил фат.

– Дама? – Шрайбер посмотрел на Эльзу, отрицательно покачал головой, покосился на мать и дочь, слабо вздрогнул. – Нет, эти не похожи. Но кто-то был, это я точно помню.

– Капитан считает, что на борт прокрался преступник, – поежился столичный красавец. – И поэтому запер нас в салоне.

– Черт по… простите, фройлен. Мои револьверы остались в каюте, – огорчился полковник.

– Мне кажется, там начинается шторм, – встревоженно добавила Эльза. – Как бы с капитаном чего-нибудь не случилось.

– Он моряк, шторма ему привычны. – Левин вздохнул. – Другое дело, что на палубе небезопасно…

Патер снова обменялся выразительным взглядом с девушкой и энтомологом. Полковник, чувствуя, что от него скрывают некие сведения, сурово насупился. И тут поэт, осененный сильнейшим приступом вдохновения, громко продекламировал:

– И дама, взор ее пылает и мрак небесный пронизает, уста горят, а крылья реют, но холод сердца не согреют!

Герр Левин, не обделенный чувством прекрасного, вздрогнул и поморгал. Современная поэзия нередко вводила его в ступор.

– Точно! – басом рявкнул Шрайбер, хлопнув себя по лбу. – И пылают, как сигнальный фонарь! Была тут такая!

В этот миг «Аберрейн» столь сильно дала крен на правый борт, что пассажиры покатились по полу, как горох.

Дождь шуршал по палубе «Аберрейн». Старушка усердно карабкалась на одну волну за другой, следуя заданным курсом. Кеннет знал, что она проведет корабль через любую бурю, убережет и бриг, и экипаж, и пассажиров от моря и ветра, но разобраться с последствиями своей жадности он должен сам. Как семь лет назад, когда он купился на щедрые посулы и обещания морских сокровищ. Тогда он смог одолеть безумных фанатиков и к рассвету вынес Аберрейн на руках к берегу моря. Она исцелила его раны и почему-то осталась.

«А сейчас до рассвета еще далеко», – подумал Бреннон. Он стоял перед салоном. Ему не нравилась эта качка, ему не нравился кисель вокруг, и больше всего не понравился слабый звук, который принес ему ветер. Сквозь скрип снастей капитан отчетливо разобрал тихий, довольный смех.

Хихикает, забери его дьявол!

Но разве дирдайле смеются? Легенды красочно живописали душераздирающий вой, жуткие крики и кровожадные хрипы. Смех, к тому же женский, там не упоминался.

Она соскользнула откуда-то сверху, из-под парусов, и опустилась на палубу в круг света от фонаря. Серая бархатная юбка без кринолина, белоснежные пышные рукава сорочки, черный тугой лиф – на нее не упало ни капли дождя. Волосы гладкие, как черный шелк, нежно-сиреневые, мерцающие глаза и лик, прекрасный, как с иконы старых мастеров. Кеннет сглотнул. Ему никогда, ни за что в жизни не пришло бы в голову, что дирдайле так прекрасна.

– Забавно, – сказала она и сделала шажок к капитану. – Интересно, это глупость или бесстрашие?

Тонкие прохладные пальцы коснулись его щеки. Ее лицо светилось изнутри, словно жемчужина. От нее захватывало дух, как от короткой пронзительной мелодии, отрывка песни, принесенного ветром. Едва понимая, что делает, Кеннет взял ее руку и поднес к губам. Ее кожа оказалась нежной, будто пена на дорогом пиве. Бледно-розовые губы женщины тронула торжествующая улыбка, воздух вокруг слабо зазвенел.

Однако «Аберрейн» была слишком ревнива, чтобы оставить это безнаказанным: такелажный блок со скрипом сорвался с места и кометой понесся вниз. Нежный звон разбился вдребезги, и дирдайле взмыла ввысь, спасаясь от удара, блок просвистел перед носом Кеннета, стирая последние следы очарования. Капитан с благодарностью улыбнулся и украдкой утер лоб. Фух, чуть не пошел на закуску…

Женщина опустилась на перильца фальшборта, балансируя на них с ловкостью птицы. Ветер и дождь обтекали ее, будто вода – каменный риф.

– Что, еще не наелась? – неожиданно для самого себя спросил Кеннет.

– Я хочу жить, – ответила дирдайле. – Почему ты мешаешь?

Бреннон поднял дробби. По губам дирдайле пробежала снисходительная улыбка.

– Не бойся, моряк, я больше не буду никого выпивать до дна.

– Я боюсь только людей, – ответил Кеннет. – А ты – нелюдь. Чего тебя бояться?

Она удивилась и соскользнула с перил на палубу. «Аберрейн» угрожающе скрипнула.

– Любой из нас когда-то был человеком.

Бреннон снова пожал плечами:

– Считай это поблажкой в честь того, что когда-то ты была человеком. Если сама прыгнешь за борт, то стрелять не стану.

– Потрясающее милосердие, – усмехнулась дирдайле и чуть сощурилась на салон. – О! Они уже провели экзорцизм! Они не так беззащитны, как ты думаешь.

– Значит, упырем полковнику не стать. Так старалась – и все вхолостую…

– Упырем? Дурак. Я всего лишь сделала его своим вассалом. Кто он такой, чтобы предлагать ему бессмертие?

– А! Так это, оказывается, бессмертие! А я-то думал…

– Разве тебе не жаль умирающую от голода женщину? – спросила дирдайле, не рискуя, однако, приблизиться. Возьмут ли ее серебряные пули с такого расстояния? Или лучше в упор?

– Нет.

– Ты можешь напоить меня сам. Не бойся, я обещаю, что не буду пить до дна. Довези меня до города, и я уйду.

Кеннет потер подбородок.

– То есть предлагаешь отвезти тебя в Шеллингхерст, к людям, чтобы ты наконец как следует пообедала?

– Какое тебе до них дело? Ты спасешь своих пассажиров – об этом мы можем договориться?

– Нет, – ответил Бреннон и, вскинув дробби, выстрелил из обоих стволов. Дирдайле с криком боли и ярости метнулась прочь – вверх, в паруса. На палубе осталась пурпурная лужица.

Говорят, серебро – кровь ушедших богов, и потому оно сжигает плоть лишенных тени. Так в Риаде частенько называли всякую нежить и нечисть. Дирдайле была голодна и ранена, и ему не стоило покидать пост перед дверью салона. Тварь могла броситься в любой момент, и потому Кеннет поспешил перезарядить дробби. Дирдайле получила в грудь две серебряные пули – разве она сможет удержаться, когда жертва совсем рядом? Если не от голода, то из мести.

«Нужно стрелять ей в голову», – подумал капитан, и «Аберрейн» полностью одобрила эту мысль. Дождь превратился в ливень, заливающий палубу, в небе клубились черные тучи, видимость сжалась до прыгающего по палубе круга света от фонаря, который болтался на крюке у двери салона. Вдруг взвыл ветер.

Бреннон ощутил резкую смену курса за миг до того, как бриг швырнуло на правый борт. «Аберрейн» почти закричала, застонал такелаж, и беспомощно захлопали паруса. Кеннета влепило в правый борт так, что ребра захрустели. Он упал на четвереньки, хватая ртом воздух. По груди быстро разлилась жгучая боль.

Капитан поднялся, ухватившись за декоративные перильца фальшборта, нагнулся, чтобы не сдуло, и упрямо двинулся к салону. К счастью, оружие Кеннет не обронил, но хватит ли двух серебряных пуль в башку, чтобы угомонить эту тварь? Сколько он уже в нее всадил… но крови она теперь не получит, подкрепиться некем.