Приеду — будешь мне позировать для очередного портрета. Я их буду рисовать каждый год. Это здорово! К твоему расцвету — 50-летнему юбилею, я напишу твой 32-ой портрет! Ура! Главное, дожить, или, как там? — Выжить…
Что же тебе пожелать? Сама знаешь. Человеком ты всегда будешь. Художником? Ты и так художник. Это у тебя в крови! В общем, приеду и справим семьей твой, мой и мамин дни рождения!
Помнишь читали мы о Крито-Микенской культуре? На вазах и фресках они изображали море, дельфинов, корабли и танцующих девушек-гимнасток, прыгающих через свирепого быка?
Это тебе — Эльке, Эльмирке, изображенной на критской вазе 1700 лет назад…
Холстом прохладного тумана
Я вытер с губ остатки сна.
И в предвкушении обмана
Готовлю пищу для костра…
Зарей воспламенится он
Твоим явлением рожден!
О, этот взгляд парящих глаз!
Улыбки трепетной прыжок!
Шторм рук твоих, взорвав песок,
Швырнул осколки критских ваз…
На них чудесною рукой
Отражена в полете ты.
В смертельном вихре красоты,
Дразня ревущего быка.
Творишь беспечный танец свой!
Сверкают злобные рога,
Копыта в клочья рвут цветы,
Что ты, увлечена игрой,
Его усыпала рога…
(Почти Пушкин…) Твой Шевчук по кличке «Аполлон».
Во дворце «Синтезспирта» в репетиционном зале шумно. «Дизайн» собирается на гастроли в ГДР.
— Ничего не понимаю! Эль, как ехать без тебя? Ты же наш главный козырь! Твои сольные номера! — Элла Перминова разводит непонимающе руками.
— А, чего тут непонятного! Много с Колей ссорились из-за принципиальных вопросов, вот он и решил мне насолить.
— Слушай, а может это ему указание ОТТУДА? А? А что, это вполне возможно.
Может тебе загранка того…
— Ты в виду ту историю с Юркой?
— Да, да…
— Да все может быть… Мы тогда столько подписей собрали под тем письмом в его защиту. По лестницам вонючим бегали. Всякие были — чистые и грязные, а вот люди находились хорошие — подписывались и адрес свой ставили — не боялись!
Его обвиняли черте в чем! В «Ленинце» облили грязью — мол диссидент, предатель… Поиздевались хорошо… Ну, что ж! — заключила Эльмира глухим, каким-то не своим голосом. — Знать судьба моя такая! Поезжайте! А я переживу. Все равно на днях к Юре уезжаю, — она встала, одела на плечо сумку и пошла к выходу из Дворца.
«Мухи, мухи, мухи, тра-та-та-та…
Господи, сколько вас? Одна, две, три… Двадцать одна — тьфу ты! Где сейчас Юрка? Жарко. Воды что ли сходить попить? Поспала на скамейке так хорошо…
Встала, потанцевала — все дробушки повторила…
Теперь сижу и думаю, чем бы заняться еще. Интересно, сколько мне еще придется сидеть здесь, изнывая от мух и жары?
…Во дворе два больших тополя. Их ветви солнце разлагает на спектр. Мириады разноцветных полосок света… Четыре голубя пасутся у мусорных контейнеров. Один из них выглядит этаким «интеллигентом», успевшим прилично «спиться» изобилием пищи наших городских помоек… А вон у того голубя походка, как у маленькой американской ученицы…
Сегодня урок классики вела Черкасская. Какая замечательная женщина! Я в нее влюбилась, хотя девушки в моем возрасте, по идее, уже не должны страдать это болезнью. Но она такой замечательный человек!
Нет, все-таки пойду и попью. Кажется, у меня есть еще три копейки…
…Ненавижу всех, и себя в первую очередь! Что делать? Господи, помоги! Как все пусто, пошло, мелко! Где взять сил, тепла? Мне нужно отогреться. Я осталась одна, одна, одна… Все любят «кого-то», все жалеют «кого-то» — Его, а я, я, я, Я, Я, я, я…
Куда меня несет? Я не выдерживаю, я не разбираюсь в элементарных человеческих взаимоотношениях. Мне не хватает любви, я не люблю никого, только себя… Или, наоборот, я люблю всех, кроме себя, — что одно и тоже.
Где развязка? Дьявол изыди, силенок не хватает изжить его, выдавить из себя. Где кроется причина моей меланхолии, влюбленности, ипохондрии, гнусного ерничества. Где? В недовольстве собой? И этим я хочу отплатить ни в чем не повинным близким…
Диссонанс во всем… В моем внутреннем и внешнем. Как хочется тепла, любви, чтобы просто пожалели… А не жалеют, потому что я никого никогда не жалела — поделом мне!
Осталось только рисовать принцесс. Кому какое дело до меня?»
Город, я лечу к тебе,
Город!
Твои фонари — это мои факелы.
Твои шпили — это мои распятья.
Город…
Вологда…Крыша… Ян Крыжевский.
…Все вокруг волнуется, суетится. Что это?!? Жизнь? Или есть еще что-то, что величием своим снисходит до нас? Когда оно открывается нам? И всем ли? Когда его ждать?
В небе золотом кресты вышиты…
Колокольный звон…
В чисто поле хорошо выйти бы,
И упасть ничком!
Под рукою трава колючая,
Закружилась голова,
Как судьба моя неменучая
Проплывают облака…
III
В мире, где всяк
Сгорблен и взмылен,
Знаю — один
Мне равносилен.
М. Цветаева.
За свадебным столом шумно и весело, и алые розы перед молодыми. Невеста в простом, белом платье, не от местного кутюрье, а позаимствованное от подруги. Сверкает капелька золотого медальона в треугольном вырезе платья, по плечам черная россыпь волос с заплетенной маленькой косичкой от виска. На бледном торжественном личике большие глаза. В них испуг счастья и перелив вспыхивающих лукавых искр.
— Счастья вам и горько, горько! Все, что ни попробуешь на столе — горько!
— Горько, горько! — подхватывает стол.
— Эля, что — будем целоваться?
— Непременно!
Она шаловливо вытягивает губы на встречу поцелую.
— Фотограф! Кончай пить и есть! Работай!
Жених делает соответствующее моменту лицо, невеста благопристойно складывает на колеях руки.
— Ура! Фотография века!
Шутки, смех и поздравления, поздравления…
«Юрк, ты думаешь — я молчу? А вот и нет, это я не молчу, это я говорю с тобой. Знаешь, я буду любить тебя вечно, до самой последней черты. И в той, другой жизни тоже! Вот ты наклонился к своему деду и внимательно его слушаешь, а я смотрю на тебя и люблю тебя!
