Подруги только и успели, что накапать в мензурки по двадцать капель, как в кабинет ворвалась Клавдия Матвеевна. Платок на голове у нее сбился, облепленные снегом валенки оставляли, на совсем недавно помытом ею же полу мокрые пятна, но она не обращала на это никакого внимания, лишь прижимала к груди какую-то коробку.

— Господи боже мой! Это что же на белом свете делается-то?! Да как же так можно-то!? — голосила старушка, не замечая вытаращенных на нее глаз своих старых подруг.

— Клавдия Матвеевна, — несколько напряженно спросила санитарку хозяйка кабинета, со страхом глядя на коробку. Ну а как иначе-то, если даже простейших медикаментов от облздрава не дождешься, зато все стены больницы увешаны грозными плакатами об опасности терроризма. — Случилось что?

— Случилось! Случилось, Машка! Вот что случилось! — Клавдия Матвеевна осторожно поставила на стол коробку, из которой раздались какие-то странные звуки. Доктор побледнела ещё больше и аккуратно заглянула в коробку.

— Твою мать! — эмоционально воскликнула Мария Прокопьевна. — Откуда?! Где взяла!?

— Так на крыльце, коробку уже снегом занесло, хотела убрать, а там… вот.

— Да что там такое-то?! Бомба, что ли? — Сталиниде Кирилловне из-за стола содержимое коробки видно не было.

— Бомба! Как есть бомба, еще какая бомба, — спокойно ответила Мария Прокопьевна, устало опускаясь на стул. — И что нам теперь с этим делать? — и в это же время из коробки раздалось какое-то шуршание, кряхтение, а потом недовольное бурчание. Медсестра всё же умудрилась заглянуть в коробку.

— Боженьки мой! Дитя!

— Дитя-дитя! Вопрос, откуда он тут взялся? Что-то я не помню, чтобы за последние лет пять у нас тут кто-то беременный был. Да и чужих, считай, с самого лета никого не появлялось. Что делать-то будем, бабоньки? Участковому звонить?

— Ага, дозвонишься ему, ироду. Да даже если и дозвонишься, что он сделает? На улице пурга-метель, к ночи еще больше похолодает… Нет, не поедет он к нам на ночь глядя за полсотни верст. Да и в неотложку звонить смысла нет, у них, как всегда, то машин нет, то бензина… Самим как-то выкручиваться пока придется, но участковому в любом случае позвонить надо, в известность поставить. Маш, я позвоню, а ты пока посмотри, что там с ребенком.

Через несколько минут три женщины смотрели друг на друга и не знали, что им делать. Участковый, как и ожидалось, не отвечал, попытались дозвониться до скорой, но там их и слушать не стали, только услышав, что ничего срочного и смертельно опасного нет, коротко сообщив, что машин нет и в ближайшее время не будет, да и не поедет к ним из областного центра за сто с лишним километров никто, раз случай не экстренный, жизни угрозы нет, так что, дескать, справляйтесь сами. Пришлось женщинам заматывать ребенка в замаранные пелёнки, кутать в теплую шаль и быстро-быстро выдвигаться до дому. В больнице даже перепеленать ребенка оказалось не во что и уж, тем более, кормить его тут тоже нечем.

До дома медики добирались согласно всем канонам тактического искусства и векового опыта партизанской деятельности русского народа. В качестве авангарда и боевого дозора шла Матвеевна, которая в силу своего возраста и, чего уж скрывать, немного склочного характера могла застроить любого жителя посёлка. Функции арьергарда и тылового дозора выполняла Кирилловна, способная своей статью остановить взбесившуюся лошадь, а не то что какого-нибудь местного обывателя. В центре, с бесценной ношей на руках, пробиралась Прокопьевна. К сожалению, а может быть и к счастью, на их пути попался матерый профессионал, которого оказалось не так-то легко смутить бессовестным наездом или видом пожилой женщины гренадёрских статей. На пути женщин-заговорщиц нарисовался бравый полковник.

— О, а я-то всё понять не могу, кто это тут решил в казаков-разбойников поиграть, а это, оказывается, мои соседушки. И что это вы, бабоньки, тут задумали? — в этот момент из свертка, крепко прижимаемого к груди доктора Рюрик, раздался недовольный вопль. — О-па, Америка-Европа! О стариках-разбойниках слыхал, а вот о старушках-мафиозницах что-то не приходилось. Что же это вы, Мария Прокопьевна, на старости лет решили киднеппингом заняться?

— Ты, Славка, говори да не заговаривайся! — поперла буром на полковника Матвеевна. — Мы женщины сурьезные и нечего нас во всяких гадостях подозревать! Какой-такой кудепиг, это у вас там в городах всякое непотребство творится, а мы люди, можно сказать, деревенские, темные, и ко всяким этим вашим городским штучкам отношения не имеем. Лучше пробегись-ка до парадной, да последи, чтобы кто ненароком не шлялся где не попадя. А потом к Марии заходи. Три головы, конечно, хорошо, но и твоя, дубовая, глядишь, на что пригодится. — Сухов только улыбнулся, а потом вскинул руку к обрезу шапки и весело ответил.

— Слушаюсь, тащ генерал. Бу сделан!

А через полчаса, выслушав короткий рассказ женщин, что это за ребенок и откуда он взялся, а так же узнав, что медики уже предприняли, он задал самый, казалось бы, простой вопрос.

— И что дальше?

— Как это что?! — взорвались женщины. — Завтра с утра садимся на телефон и обзваниваем всех, кого только можно, скорую, облздрав, полицию, МЧС! Надо найти мать ребенка, а если нет, то ребеночка-то в любом случае куда-то пристраивать нужно.

— Ага-ага, — протянул полковник и вдруг неожиданно спросил: — Прокопьевна, а ты какого года?

— Сорок шестого… — недоуменно ответила женщина.

— Ага. Весенняя?

— Да…

— Ребенок Победы, значит, так же, как и я, — ни к селу, ни к городу сказал Сухов и опять о чем-то задумался. Потом неожиданно встрепенулся и добавил: — Нет. Без толку это все.

— Почему это без толку?! — опять возмутились женщины.

— Посудите сами. На улице метель, сегодня пятница, за выходные дорогу так заметет, что к нам сюда неделю пробиваться будут. Мать ребенка никто искать не будет. Дело, конечно, заведут, да и то далеко не факт. Подержат его с месяц в роддоме, а потом, если его там никто взять не захочет, то определят в Дом малютки, потом в детдом. И появится на просторах матушки-России ещё один сирота, без родины, без флага. Поверьте, детдом, это далеко не то, о чем, а главное, где можно мечтать. Я сам детдомовский. Отец в сорок седьмом умер, мать его всего на три года пережила — воспаление легких. Я ведь тоже… дитя Победы. С пяти лет по детдомам кочевал, и хотя время тогда было тяжелое — послевоенное, но сейчас там еще хуже. Знаю — наслышан. Вот и представьте, что из пацана вырастет.

— Что-то я тебя не пойму, мил человек, ты к чему это клонишь, а? — сузила глаза санитарка.

— К чему, к чему… Мне пятьдесят пять, всю жизнь в казенном проходил, сначала детдом, потом казарма и погоны…Ни семьи, ни двора, ни кола… не хочу парню такой же судьбы… Отдайте мне его, я из него настоящего мужчину воспитаю!

— Как это… отдайте? — удивилась Рюрик. — Он что, вещь?! Да и в скорую мы уже звонили, они там в курсе, что у нас тут новорожденный.

— Нет, малец не вещь! А то, что вы звонили, так это даже и хорошо, лишних вопросов не будет. Чего они там поняли-то, что кто-то родил? А что, Мария Прокопьевна, не сочетаться ли нам с вами законным браком, а ребенка нам уже само провидение обеспечило.

— Это предложение? — окинула медичка оценивающим взглядом мужчину.

— А что, вы вполне привлекательная женщина, я так вообще чертовски привлекательный мужчина, — женщины рассмеялись такой незамысловатой шутке, а Сталинида толкнула подругу в бок.

— Соглашайся, не ломайся, а то я отобью.

— Да ну вас, тут такая проблема, а им все шуточки.

— А я и не шучу, — стал вдруг предельно серьезным Святослав. — Нас тут четверо взрослых, поживших и всякое повидавших людей. Все одинокие, так неужели мы все вместе одного мальца не поднимем, человека из него не сделаем?

— А документы?

— Машка, не глупи! Святослав дело предлагает. А документы? Что мы тебе, обменную карту не заведем, справку о рождении не выпишем? Вон, Славку на рыбалку отправим, завезешь «барашка» в областную, завгинекологии, он тебе все, что надо, и оформит. Вот и будет у тебя сынок, а у меня внучок.