Внезапно в моей голове вспыхивает воспоминание о Левине на кровати в отеле после того, как его зарезали, о моих руках, судорожно прижимающих к нему окровавленное полотенце, когда я умоляла его остаться со мной, держаться. Примешь ли ты его, в болезни и здравии, — спросил отец Каллахан, и мне следовало бы ответить, что я уже приняла. В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в горе и в радости. Мы уже прошли через все это. И что я хочу сказать, что я хочу крикнуть Левину, когда он начнет произносить слова, сопровождающие тонкую золотую ленту в его пальцах, так это то, что я была единственной, кто хотел остаться, даже после всего этого. Я та, кто хотел, чтобы он остался.

Он был тем, кто ушел.

— Елена Гваделупе Сантьяго. — Левин начинает, держа одной рукой кольцо на кончике моего пальца. — Прими это кольцо в знак моей любви и верности…

Мне приходится сдерживать эмоции, которые поднимаются в горле. Я и не подозревала, как больно будет слышать от него слова любви, когда он так явно не имеет их в виду. Когда он сказал мне наедине, что не может любить меня. Что он не верит, что я люблю его. Я хочу крикнуть ему, что он не может стоять здесь, перед священником, и лгать. Что он не может говорить "люблю", когда на самом деле он имеет в виду "заботу" — слово, которое я с радостью никогда больше не услышу от него.

Кольцо скользит по моему пальцу, прохладно касаясь кожи, и ложится у его основания. Левин слегка сжимает мою руку, а затем наступает моя очередь.

Я слышу, как придушенно звучит мой собственный голос, когда я начинаю говорить.

— Левин Иосиф Волков, прими это кольцо в знак моей любви и верности…

Я говорю серьезно. Я не могу не говорить. Он может подумать, что мои чувства построены на фантазиях, но я знаю лучше. Я знаю, что чувствовала в том гостиничном номере, когда не давала ему истечь кровью, когда отправлялась на поиски того, что нам было нужно для того, чтобы спасти его жизнь, когда убивала людей ради этого. Я знаю, что я чувствовала каждую минуту каждого дня, проведенного с ним. Я знаю, как это росло и менялось: от любопытного желания, которое я почувствовала, впервые увидев его в кабинете отца, до того, что расцвело между нами в самые темные и отчаянные моменты тех ночей в Рио.

Я не слишком молода, не слишком невинна и не слишком наивна, чтобы не понимать, что я чувствую. И я имею в виду то, что говорю, когда надеваю кольцо на его палец.

Левин ловит мой взгляд, и мне интересно, что он видит на моем лице. Интересно, что он думает об этом. Мне интересно, и я пропускаю мимо ушей, что еще говорит отец Каллахан, пока Левин не берет мою фату, и я понимаю, что мы дошли до той части церемонии, когда можно поцеловать невесту.

Он поднимает фату над моей головой, отбрасывая ее назад, и притягивает меня ближе. Его руки обхватывают мои, когда он наклоняется ко мне, и я жажду его прикосновений, этого поцелуя больше, чем когда-либо думала, что это возможно. Я хочу, чтобы его рука прижалась к моей щеке, его губы к моим, жар его языка в моем рту, а глубина разочарования, которое я испытываю, когда он целомудренно проводит своими губами по моим, кажется мне непостижимой. Настолько, что мне приходится смаргивать слезы, борясь с потоком эмоций, которые грозят захлестнуть меня при этом легком поцелуе.

Мне кажется, он знает, что я чувствую. Но не подает виду. Мы поворачиваемся к гостям, когда отец Каллахан объявляет нас мужем и женой, и, когда мы начинаем идти к алтарю рука об руку, я понимаю, что самая сложная часть вечера еще впереди. Шарада, которая станет остатком моей жизни, начинается сейчас, и для этого нужно пройти через целую вечеринку.

И я даже не смогу выпить во время нее, чтобы снять напряжение.

10

ЕЛЕНА

Я рада, что сказала Изабелле, что хочу небольшую свадьбу и прием. Тем не менее, пока мы с Левином готовимся к выходу, в приемной уже достаточно гостей, чтобы я снова почувствовала тревогу при мысли о том, что мне придется разговаривать с ними, завязывать беседу и притворяться счастливой невестой большую часть вечера.

Словно услышав мои мысли, Левин легонько сжимает мою руку и наклоняется, чтобы прошептать мне на ухо.

— Здесь все привыкли к бракам по расчету, Елена. Никто не ожидает, что ты будешь абсолютной картиной счастья.

Часть меня смягчается от мысли, что он знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, о чем я думаю, а другая часть болит от того, что он называет это браком по расчету, что он ожидает, что я буду несчастлива.

— Что ж, мне придется постараться, — говорю я ему, когда музыка становится все громче, и я слышу, как объявляют наши имена как новых мужа и жену, сообщая нам, что пришло время войти.

Левин не отпускает мою руку. Его пальцы не отпускают мои, пока мы идем под звуки хлопающих нам гостей к столику для молодоженов во главе зала. Помещение красиво оформлено в розовых, красных и кремовых тонах, повсюду разбросана зелень, а перед местом, где расположились музыканты, находится танцпол. Все великолепно, все, на что я только могла надеяться, и я не помню, как все это планировала. Все это как в оцепенении, и я уверена, что большую часть работы взяла на себя Изабелла, потому что я была не в том состоянии, чтобы решить, чего я хочу от свадьбы, которая словно происходила в лихорадочном сне.

Она все еще не совсем реальна. Я сажусь рядом с ним, откидывая в сторону задравшуюся юбку, и смотрю на банкетный зал, заполненный гостями, которые тоже занимают свои места для трапезы. Сервер подходит и наливает Левину бокал вина, а затем меняет его на игристый сидр в моем бокале, еще одно напоминание о том, почему мы здесь.

— Я никогда не любил вино, — говорит он мне низким голосом с намеком на ухмылку, делая глоток. — Я бы предпочел водку, позже вечером.

Я знаю, что он не это имел в виду, но "позже вечером" заставляет мой желудок сжаться в комок, гадая, что произойдет. В тот вечер, когда я вошла к нему, он так ясно дал понять, что этот брак не будет физическим, что он не намерен больше прикасаться ко мне, но я не могу не задаться вопросом, изменилось ли это сейчас. Если вообще что-то изменилось.

Какая-то часть меня хочет, чтобы его охватило такое желание ко мне, чтобы он ничего не смог с этим поделать, а другая часть меня знает, что мы не можем вечно делать то, что делали в Рио. Мы не можем всю жизнь ходить туда-сюда, перетягивать канат между желанием и чувством вины. Это разорвет нас обоих на части, и я не смогу этого вынести.

Еда восхитительна, но я почти не чувствую ее вкуса. Это трио блюд, по небольшой порции каждого, утиное бедро в ягодном соусе, медальон из филе с какой-то глазурью из красного вина и нежно приготовленный лосось с лимоном. Есть взбитый картофель с крошкой горгонзолы, посыпанной сверху, салат с ягодами и винегретом, запеченные овощи, но все это с тем же успехом могло быть пиццей, приготовленной в микроволновке. У меня во рту словно пыль, потому что все, о чем я могу думать, это о том, что нам с Левиным предстоит сегодня вечером, а потом о том, что произойдет или не произойдет после нашего ухода.

Ужин заканчивается раньше, чем я успеваю о нем подумать, и наступает время разрезать торт, возвышающееся над землей изделие из кремовой глазури с помадными цветами и зеленью, идеально подходящими к декору банкетного зала. Левин стоит рядом со мной, его рука лежит на моей, когда нож проскальзывает сквозь нее, открывая нежно-белый торт с малиновой кремовой начинкой. Когда я кладу кусочек на маленькую фарфоровую тарелку перед собой и оцепенело тянусь за кусочком, чтобы подать ему, он делает то же самое.

Неужели сегодня мне придется всю ночь бороться со слезами? Я чувствую, как они обжигают мои веки, когда его пальцы касаются моих губ, а ванильный торт с малиной взрывается на моем языке. Я сдерживаю стон удовольствия, торт просто восхитителен, и протягиваю Левину свой кусочек. Его язык задевает кончики моих пальцев, когда я проталкиваю торт ему в рот, и я чувствую дрожь желания до самых пальцев ног.