Вначале ничего не происходило, и устрица неподвижно лежала на его ладони, не проявляя признаков жизни. Потом она как будто хихикнула и брызнула графу в лицо тонкой струйкой воды. Ганнибал вытер стекающие капли тыльной стороной руки и уже в полный голос обиженно произнес:

– Ну, если ты мне не веришь, можешь сама посмотреть.

Проиграв дуэль собственной любознательности, устрица приоткрыла створку и уставилась на шамана – во всяком случае, так тому показалось.

– Вот видишь, – с укоризной бросил граф устрице, медленно подходя к Шелесту. – Я же тебе говорил: настоящий, потомственный шаман в энном поколении, с чистейшей, как у арабского скакуна, родословной.

А дальше произошло что-то абсолютно невообразимое. Подобно саранче устрица прыгнула на шамана и захлопнула створки раковины, крепко-накрепко защемив тому нос. Шелест взвыл от ужаса и обеими руками вцепился в этот капкан, тщетно пытаясь оторвать его от себя. Боль была такая, что ему чудилось, будто вместе со слезами вытекают его глаза.

– Отпусти-и-и! – взвыл шаман, пытаясь нащупать щель между створкой и раковиной, чтобы разжать тиски, в которых оказался его нос. – Пожалуйста, умоляю, отпусти меня, – гнусавым голосом вопил он, мотая головой из стороны в сторону.

– Ты кого просишь? – любезно поинтересовался Ганнибал, с интересом рассматривая пальцы своих рук, скрытых перчатками. – Меня или мисс устрицу?

– Обоих… обоих прошу: пожалуйста, сними ее с меня, – надрывался ошалевший от страха и боли Шелест.

– А ты больше не будешь себя щипать?

– Не буду. Честное слово! Больше никогда в жизни.

– Хм… И просыпаться больше не будешь пробовать? – уточнил Ганнибал.

– Нееет, – провыл, рыдая, Шелест, – ни за что не буду…

– Ладно, уговорил: завтра сниму.

– Граф, заклинаю, это невозможно, – упав на колени, взмолился доведенный до отчаяния шаман.

– Ну, хорошо-хорошо, уговорил, – сдался наконец граф. – Но, чур, услуга за услугу. Идет?

– Все что угодно, клянусь, только сними ее с меня скорее, – не переставая, канючил Шелест.

– Кого снять-то?

– Устри… – шаман, не договорив, поперхнулся и обеими руками схватился за освобожденный нос. Сжимавшая его стальным капканом устрица как будто растворилась в воздухе, оставив после себя только запах морской воды. По щекам шамана продолжали течь слезы, он держался за нос, бережно ощупывая его, и всхлипывал: – За что? За что? Что я сделал тебе плохого?

Ганнибал уставился на него в недоумении:

– С чего ты взял, что заполучить устрицу на нос можно, лишь обязательно сделав что-то плохое? Глупости какие!

Отточенным движением он снова ловко расстегнул молнию своей фиолетовой кофты и вынул из-за пазухи два блестящих металлических тюбика, похожих на те, что обычно используют для хранения мази. На одном стояла цифра один, на другом два. Больше никаких надписей не было.

– Вот, – граф протянул тюбики Шелесту. – Сначала смажешь нос этим, потом вот этим. И мажь двумя руками, чтобы лучше впиталось, – со знанием дела порекомендовал он.

Шаман послушно намазал распухающий нос содержимым первого тюбика.

– Это что, мед? – учуял он знакомый запах.

– Ага, – заботливо хлопотал вокруг него Ганнибал, – мед. Очень хорошо снимает отечность. Шею тоже намажь, чтобы циркуляцию крови к носу улучшить, быстрее заживет.

Обильно нанеся мед на шею, шаман выдавил липкий наполнитель из тюбика номер два и принялся втирать его в нос. Эта мазь пахла совсем иначе. Запах был не медицинским, а скорее…

– Да это же клей! – вдруг дошло до шамана, но было поздно. Его пальцы уже намертво приклеились к носу.

Он жалобно взглянул на Ганнибала, но тот лишь развел руками:

– Извини… Ничего не могу с собой поделать.

Шелест попятился. Его тонкий слух, привыкший отличать комариный писк от блошиного, безошибочно уловил звук, который он ни при каких обстоятельствах не спутал бы с другим. Так могли жужжать только пчелы. Пчелы, жаждущие возмездия за разграбленный улей. И они приближались.

– Обещаю! Всего лишь пятьдесят кругов вокруг каштана, и я их прогоню, – прижав ладонь к сердцу, постарался успокоить его граф. При этих словах на его плечо села пчела размером с колибри. – Очень больно кусаются, – предупредил граф и погладил насекомое по загривку. – Кстати, и летают достаточно быстро, – добавил он с нотой сочувствия.

Шелест затравленно взглянул на каштан, перевел взгляд на цепь и, увидев приближающееся жужжащее облако размером с баскетбольный мяч, не дожидаясь дополнительных приглашений, рванул что есть мочи.

– Цепь я удлинил, не переживай! – прокричал ему в спину Ганнибал.

Это, конечно же, оказалось неправдой. И через десять минут весь искусанный, с по-прежнему прилипшими к носу руками, шаман, тихо всхлипывая, лежал в луже источника, надеясь, что холодная вода хоть как-то облегчит его страдания от укусов гигантских пчел. Рядом, сцепив пальцы в замок, стоял Ганнибал и сокрушенно причитал:

– Ну как же так, я же точно помню, что удлинил цепь! Мистика, не иначе. Может, пока ты бежал, этот чертов каштан вырос? Ну не могла же цепь просто так взять и закончиться всего за один круг до финиша? – рассуждал он вслух. – Нет, не иначе, мистика. Может, тебе дать лед? – поинтересовался он.

Шаман протяжно всхлипнул и в очередной раз кивнул.

– Да шучу я, шучу. Нет у меня никакого льда. Но ты не волнуйся. Так заживет. Поболит и пройдет.

Шелест повернулся в луже и простонал:

– Граф, но если это сон, то почему мне так больно? Почему я не могу проснуться?

Ганнибал подошел к нему, присел на корточки и участливо погладил по плечу.

– Сильно больно? – поинтересовался он

– Очень, – тяжело дыша и с трудом сдерживая слезы, прошептал Шелест.

– Сочувствую. Мне, правда, очень жаль. Но твой сон сейчас – это на самом деле мой сон. И в этом сне я решаю, что ты видишь и что ты чувствуешь. И я решаю, когда тебе просыпаться и просыпаться ли вообще. Поэтому можешь называть меня не граф, а Хозяин Ганнибал. – Он ненадолго задумался и, махнув рукой, добавил: – Впрочем, к чему эти фамильярности и титулы? Называй меня просто – Хозяин.

ГЛАВА 2

– Джонни, в этом году тебе исполняется шестнадцать. Знаковый возраст для юноши. Надеюсь, у тебя уже есть подружка? – спросила бабушка, пряча лукавую улыбку.

– Пока нет, – немного покраснев, покачал головой Джонни.

Круглый год, за исключением рождественских праздников и летних каникул, Джонни жил в спортивном интернате где, помимо стандартных школьных предметов, занимался боксом и танцами.

«Танцы, – говорил его тренер, шотландец с русскими корнями и специфическим именем Сан Саныч, – это чувство ритма. А чувство ритма, поверь мне, это ключ номер один к успеху. Не важно, боксируешь ты на ринге или идешь на свидание, – чувствуй ритм. Не попал в такт – и тебя унесут с боксерского настила на носилках. Не двинулся в унисон – и уже другой ухаживает за твоей девушкой. Так что боксируй и живи в ритме танца, Джонни».

С чувством ритма в боксе, в весовой категории до шестидесяти одного килограмма, у Джонни проблем не возникало, но на ринге личных отношений он по-прежнему боксировал с собственной тенью.

– Бабуль! А к-куда это отнести? – с детства заикавшийся Джонни вертел в руках две белые подушки, расшитые черными нитками.

– Джонни! Я тебя умоляю! – зашептала бабушка, несмотря на то что они были абсолютно одни. – Сколько раз повторять, чтобы на людях ты называл меня просто Маргарет? Мы же договаривались!

– Простите, Маргарет, так к-куда это отнести? – сдерживая смех, повторил вопрос Джонни.

Его всегда забавлял тот факт, что бабушка скрывала свой возраст. Это делало ее похожей на его маму Хелен, которая так стеснялась быть матерью-одиночкой, что при первой же возможности отправила Джонни учиться в интернат. Впрочем, на расстоянии она не стала любить его меньше и при каждой возможности баловала своего единственного сына подарками, одновременно строя заново свою личную жизнь.