– Не следует прикасаться, – сказала Корнелия.

– Он опасен? – за внешним спокойствием Октавиана проскользнула нервозность, знакомая только приближенным, таким как немой грек.

– Он непредсказуем. Разум Бронзовой Маски есть разум старшего мужчины в нашей ветви рода. – Корнелия указала на дремлющего сына.

– Я до сих пор в раздумьях касательно законности твоего… отпрыска.

– Твоя воля – закон, но Маска чувствует родство крови. С того момента, как Сулла Счастливый определил, кому достанется Маска, он слушается только определенных Корнелиев. Отца. Брата. Теперь – единственного из наследников отцовской крови, маленького Луция.

– Хочешь сказать, им управляет ребенок?

– Да, но Луций живет любовью ко мне, так что Маска слушается и меня. Он примет прямой приказ, а если нет – я заставлю Луция повторить мои слова.

– И что ты предлагаешь? – Октавиан оживился, сделавшись похожим на себя обычного – деятельного, предприимчивого, любознательного.

– Месть, – кратко ответила Корнелия.

Немой грек понял, что Октавиан согласится на любое условие Корнелии. Признает Луция-младшего и забудет о существовании Бронзовой Маски, возвысит женщину при дворе или прикажет выбранному ей государственному мужу взять ее в жены. Повелитель мира не стал бы таковым, не умей он должным образом рассчитываться с обидчиками.

– Я желаю уничтожить все, чего добился варвар, – медленно, делая акцент на каждом слове, выговорил Октавиан. Махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена, и, проводив Корнелию взглядом, добавил греку. – Приготовь таз для бритья.

Стоявшим в дверях преторианцам немой кивнул. Воинов в черной броне сменят. Двери приемных покоев снова откроют для сенаторов и легатов. Чернь выйдет на улицы, чтобы получить бесплатный хлеб и кислое вино, и забудут о катастрофе Квинтилия Вара. Все потечет по-старому, ведь безумие прошло, а гений вернулся. Настало время великих дел.

Сцена четвертая. Падение.

Сегест понимал, что никогда не увидит дочери. Стоя рядом с Бронзовой Маской, он наблюдал за тем, как Туснельд, беззащитную и робкую среди серебристо-красных легионеров, ведут к повозке. Девушка не глядела в сторону отца, не ведала о том, по чьей вине лишается свободы ради безопасности. Ее сын – внук Сегеста – будет рожден в неволе. Но римляне позаботятся о его судьбе. Так обещано, и так будет.

Когда безмолвный гигант в позеленевших от времени бронзовых доспехах явился к нему, звеня, лязгая и поскрипывая, германец испугался. Он моментально вспомнил засаду в лесу, разгром Вара и приказ Арминия отвести гиганта вместе с его умиравшим хозяином палатку вождя. Однако бронзовый нападать не собирался. Его привело к Сегесту послание от первого гражданина Рима.

Мы никогда не станем покровителем херусков вновь, – писал Октавиан Август. – Лишь хозяином. Но даже среди рабов имеются любимые, имеются вольноотпущенники. Мы не забудем о преступлении Арминия, но закроем уши, если кто-то назовет имена его соратников и их родственников. Жди вестей от Бронзовой Маски, направляй его и помогай ему.

Лаконичность римлян всегда наводила на Сегеста страх. Южные захватчики умели угрожать, делая это красиво, намеками и недомолвками, но одновременно и внушать надежду, хвалить и обещать. Октавиан знал о главном унижении Сегеста, его величайшем просчете. Выбрав в жены дочь единственного человека, способного оспорить трон вождя, Арминий связал Сегесту руки. Туснельд осталась заложницей при Арминии, почетной пленницей. Еще больнее Сегесту стало от смирения дочери. Она предпочла мужа отцу.

Бронзовая Маска получил от Сегеста заверения в верности: кровавое пятно на папирусе Октавиана – и исчез, чтобы вернуться через некоторое время с новым посланием, на сей раз от римского полководца, возглавлявшего карательную экспедицию. Сегесту был дан приказ действовать. И Сегест повиновался.

Как отреагирует Арминий на потерю цвета своего войска и пленение любимой жены? Сегест предполагал, что вождю будет больнее, чем ему самому. Знание дарует покой, а старого германца согревали обещания римлян. Вождю же уготовано было неведение. Арминий никогда не узнает о предательстве Сегеста, о том, как он заманил отряд херусков в ловушку римлян и позволил пленить собственную дочь.

Одним памятным вечером Арминий выпил на пиру больше обыкновенного и произнес вдохновенную речь, в которой пообещал убить себя, случись ему познать бесчестие. Тогда Сегест только усмехнулся. У римлян Арминий позаимствовал многое, но всяко не готовность совершить самоубийство. Сегест знал, что вождю не хватит смелости. Он не был смелым, этот Арминий. Расчетливым – да, но не отважным.

– Что теперь, Бронзовая Маска?

Воин-великан скрипнул, поворачивая голову к Сегесту. Рубиновые глаза, как и всегда, блеснули, хотя солнечный свет не падал на их грани. Он все понимал, этот посланец далеких и могущественных богов, но не мог ответить. Германец чувствовал родство с Бронзовой Маской. В конце концов, разве не такой же бессловесной игрушкой был он сам в руках Октавиана и его ставленников?

Арминий сидел в большом доме во главе длинного уставленного ковшами, медными кубками и деревянными блюдами, на которых еще дымились снятые с вертелов лебеди и поросята. Богам угодно, чтобы воины пировали после побед, а вождь только что усмирил восставшие племена. Губы Арминия кривила улыбка, но в глазах таилась неутихающая боль.

Сегесту было приятно наблюдать за падением соперника. Только узнав о пленении Туснельд, вождь начал созывать соратников, выступил в поход, но не смог разбить даже отстающие части римлян, укомплектованные новобранцами и сдавшимися германцами. Туснельд оказалась вне досягаемости Арминия, и он сильно сдал, осунулся и взял в обыкновение подолгу коротать время в пустом зале, лелея, словно младенца, верный меч. Он еще был грозен и уважаем, но часть племен уже отказывалась посылать воинов для атак на римские позиции, а иные осмеливались бунтовать. Так шли годы. Сегест старел и ждал, Арминий матерел, но все глубже погружался в черную тоску, не достойную вождя.

– Пейте, братья! – рявкнул Арминий.

Сегест прикоснулся усами к кубку. На пирах Арминия старик уже давно ничего не пил и не ел, соблюдая только угодные богам ритуалы. Поднять пиво за успех оружия – священная обязанность, быть отравленным собственным зятем – недопустимо. Римляне обещали, что избавят Арминия от страданий, когда его отчаяние дойдет до высшей точки, а Сегест хотел увидеть смерть вождя своими глазами.

– Нездоров я, – сказал Сегест соседу, выходцу из какого-то северного племени, как только захмелевшие воины затянули песни славы и прощания. – Пойду подышу.

Старик вышел из-за стола, пробрался к распахнутой двери, вышел. Никто не обратил на него внимания, лишь сновавшие близ большого дома слуги коротко поклонились, прежде чем вернуться к своим обязанностям. Сегест поморщился. Желудок свело от голода. Уйти голодным с пира, бояться за свою жизнь, умереть от поганого яда вместо честной стали – разве такое можно было представить в старые времена? Арминий разогнал римлян, но римские повадки сохранил, слишком уж многие внезапно ушли к богам, отведав кушаний вождя.

– Воды принеси, – попросил Сегест мальчишку-раба. – Из колодца.

Подождал, пока раб вернется, с наслаждением смочил пересохшие рот и горло, погладил заурчавший живот и сел близ дверей. Внутри пели. Красиво, дружно, как подобает настоящим германцам. Сегест невольно заслушался, прикрыл глаза, прислонился затылком к холодной стене. Протяжная песня подхватила его, понесла, убаюкала. Старик и не заметил, как задремал, а очнулся от голоса Арминия.

– …все боишься, старый пес, брезгуешь гостеприимством, – с презрением говорил вождь. Поняв, что Сегест услышал его, Арминий улыбнулся, словно и задумывал нанести соплеменнику оскорбление.

– А ты все пьешь. Пристрастился против своей воли. Думаешь, не помню, как рабы Квинтилия Вара допивали за тобой вино?