Следующий плач – предсмертный. Игорь Ольгович, предчувствуя готовящееся на него покушение, «ничего не предпринимает, чтобы предотвратить опасность <…> отправляется в церковь монастыря святого Федора и здесь, вздыхая и проливая слезы, ищет утешения в благочестивых размышлениях и молитве»67. То же самое делает Андрей Боголюбский. Эти плачи совпадают буквально:
(31) и въздохноувъ из глоубины срд̑ца скроушеномъ смиреномъ смысломъ, и прослезивсѧ, и помѧноу всѧ Ииѡвова (1147 г.)68.
(32) и вьздохнувъ из глубины срд̑чныæ, и прослѣзисѧ, и помѧну всѧ Иє̑вова (1175 г.)69.
Оба раза используется не встречавшийся в ПВЛ глагол просльзитисѧ.
Плач Кузьмища Киянина над Андреем Боголюбским – единственный в КЛ, следующий после смерти, но предшествующий погребению:
(33) И нача плакати над нимь Кузмище: «Гс̑не мои! Како єси не ѡчютилъ ск̑вѣрныхъ и нечс̑тивыхъ пагубооубииственыихъ ворожьбитъ своихъ, идущихъ к тобѣ? Или како сѧ єси не домыслилъ побѣдити ихъ, иногда побѣжаæ полкы поганыхъ болъгаръ?» И тако плакасѧ и, и прииде Амбалъ (1175 г.)70.
В следующей реплике Кузьмище говорит: болгарѣ, и жидовѣ, и всѧ погань <…> болма плачють по тобѣ71. Два из трех употребленных глаголов – невозвратные.
Следующий тип плача – погребальный. Простых упоминаний о плаче, к которым возводил «повести» И. П. Еремин, в КЛ всего семь. С одной стороны, в них заметна опора на традицию ПВЛ: четыре из них в точности повторяют стандартную модель. С другой стороны, эта традиция начинает расшатываться. Погребальные плачи уже необязательно народные, плакать над умершим может и один человек. Например, слова великъ плачь створити, выражавшие в ПВЛ скорбь всего Киева (8), в КЛ применяются для обозначения плача двух человек: приѣхаста надо нь брат̑ два, Борисъ и Глѣбъ, и створиста плачь великъ (1146 г.)72.
Завершают «циклы плачей» плачи князей, получивших весть о смерти. Князья, пользовавшиеся симпатией летописца, изображались со склонностью к повышенной слезливости. Узнав «о вероломстве союзника или о смерти родственника», они должны были «прослезиться и даже воздеть руки к небу»73:
(34) [Изяслав Мстиславич], слыша Изѧслав[а] [Давыдовича] плачющасѧ надъ братомъ своимъ Володимеромъ, и тако ѡставѧ свою немочь, и всадиша и на конь, и ѣха тамо, и тако плакашеть над ним̑, акы и по братѣ своєм̑, и долго плакавъ, и рч̑е Изѧславу Двд҃вичю: «Сего нама оуже не крѣсити, но се, брате, Бъ҃ и Ст҃аæ Прчс̑таæ ворогы наша побѣдилъ» (1151 г.)74.
(35) Ростиславъ же [Мстиславич] то слышавъ, и тако ѡставѧ полкы своæ, а самъ гна Києву, и тако плакасѧ по ѿц҃и своєм̑ (1154 г.)75.
(36) ѡнъ [Давыд Ростиславич] же, слышавъ, быс̑ печаленъ велми. Плача, поѣха борзо к Смоленьскоу, и оустрѣте и єпс̑пъ Костѧнтинъ съ крс̑ты, и со игоумены, и с попы, вси смольнѧни (1180 г.)76.
В каждом из этих случаев узнавший о смерти буквально срывается с места (ср. гна; поѣха борзо), чтобы успеть оплакать умершего. Ростислав и Изяслав плачут уже над умершим, но не во время погребения; Давыд же, по-видимому, начинает плакать сразу, как узнает о смерти, и попадает прямо на похоронное шествие. В трех из пяти случаев снова употреблен невозвратный глагол.
В КЛ представлены также плачи, вызванные бедствием или разлукой, однако подавляющее большинство все же включено в повествование о чьей-либо смерти. В плачах КЛ заметна оглядка на традицию ПВЛ – используются ее выражения, модели и формулы, но воспринимается она как основание, на которое опирается новая традиция. Количество плачей увеличивается, они становятся более литературными, в них начинают проникать черты, свойственные житийным текстам. Появляются новые обозначения, широко употребляется невозвратная форма плакати. Слово сльзы теряет жесткую семантическую связь с молитвой – им обозначаются даже народные погребальные плачи, например:
(37) вси вопьæхуть, ѿ слезъ же не можаху прозрити, и вопль далече бѧже слышати77.
Владимиро-Суздальская ветвь
Суздальская летопись (СЛ), продолжающая ПВЛ по Лаврентьевскому списку с 1111 до 1304 года, содержит сорок три упоминания плача. В ней летописец обращается с традицией ПВЛ значительно осторожнее: он не развивает ее, а заимствует почти без изменений. Приведем наиболее характерный пример – плач Юрия Всеволодовича, узнавшего о взятии Владимира в 1237 году:
(38) Яко приде вѣсть к великому кнѧзю Юрью: «Володимерь взѧтъ, и цр҃къı зборънаæ, и епс̑пъ, и кнѧгини з дѣтми, и со снохами, и со внучатъı ѡгнемь скончашасѧ, а старѣишаæ сн҃а Всеволодъ с братом̑ внѣ града үбита, люди избитъı, а к тобѣ идут̑». Ѡн же, се слъıшавъ, възпи глс̑мь великъıм̑ со слезами, плача по правовѣрнѣи вѣрѣ хрс̑ьæньстѣи <…> И нача молитисѧ, гл҃ѧ: «Оувъı мнѣ, Гс̑и <…>» И сице ѥму молѧщюсѧ со слезами, и се внезапу поидоша татарове (1237 г.)78.
Этот плач словно по трафарету списан с плача Глеба из ПВЛ, летописец просто заменил прямую речь и имена собственные:
(22´) Вѣсть приде ему, æко «Не ходи: ѡц҃ь ти оум҃рлъ, а братъ ти оубитъ ѿ Ст҃опока». И се слышавъ, Глѣбъ вьспи велми сь слезами и, плачасѧ по ѡт҃ци, паче же и по братѣ, и нача молитисѧ со слезами, гл҃ѧ: «Оувы мнѣ, Гс̑и! <…>». И сице ему молѧщюсѧ сь слезами, и внезапу придоша послании ѿ Ст҃ополка… (1015 г.).
Хотя Глеб и Юрий получают совершенно разные известия, их реакция не отличается (за исключением того, что в СЛ применена невозвратная форма причастия). Оба раза сообщается не только об уже случившемся несчастье, но и о личной угрозе, которая настигает плачущих тут же – с приходом будущих убийц в конце молитвы. В СЛ этот эффект создается искусственно: Юрий был убит не на месте молитвы, а позже – в битве на реке Сити, однако о его гибели сообщается почти сразу же после плача. СЛ содержит множество следов подобного переосмысления ПВЛ79.
Новгородская ветвь
Синодальный список Новгородской первой летописи (НПЛ), содержащей записи за 1016–1352 годы, насчитывает всего семь плачей, большинство которых вызвано бедствиями: поражением, голодом или пожаром. Некоторые из них обозначены риторическими вопросами, аналога которым нет ни в ПВЛ, ни в КЛ, ни в СЛ:
(39) Кто не просльзиться о семь? (1230 г.)80
(40) И кто, братье, о семь не поплачется? <…> Да и мы то видѣвше, устрашилися быхомъ и грѣховъ своихъ плакалися съ въздыханиемь день и нощь (1238 г.).
Глагол просльзитисѧ (39) – единственное в НПЛ упоминание слез. Употребление стандартного для ПВЛ глагола плакатисѧ в (40), встречающегося в НПЛ лишь дважды, полностью расходится с традицией раннего летописания: субъект выражен личным местоимением 1‐го лица, а глагол имеет беспредложное генитивное управление.
