Даже меня нашлось здесь кому обнять — в толпе выбежавших навстречу детей и женщин оказались и Майа, и шаманка, и все мои старушки, которых я вёл через горы по тропе, указанной призрачным барсом из сна.

А потом на мне ещё и ребятня повисла. И Шасти, уже и без того напуганная моей популярностью среди женщин среднего и старшего возраста, впала в священный ужас. Наверное, решила, что видит моих детей от всей этой кучи тёток.

Объясняться я не стал. Обнял её покрепче и повёл в аил, на который мне указал один из незнакомых пока барсов. В лагере было довольно много и мужиков «призывного» возраста.

Это обнадёживало. Я-то решил, что воинов у нас — не больше трёх десятков, а всё остальное — раненые калеки да мальчишки.

Земляной пол на мужской половине аила почти до самого очага был застелен войлоком. Там уже устроились наши барсы — развалились и отдыхали с дороги.

Я не хотел отпускать Шасти, и Темир, ввалившийся следом за мной, указал мне на широкие нары напротив очага.

— Там сядешь, — сказал он. — Там с женщиной можно. Сейчас мясо принесут!

Я пожал плечами, взобрался на нары и плюхнулся на такую же войлочную кошму, как и на полу.

Затащил к себе Шасти, притиснул, запустил ей руку под чёрную шёлковую рубашку. Хорошо!

Что ещё воину надо? Только пожрать.

В аил сунулся волк Темира, но его оттеснил Бурка. Они завозились перед входом, и мой мелкий, но наглый волчара, ввалился внутрь.

Бурка огляделся, принюхался. И прыгнул на нары. Ещё и покружил, «отаптываясь», прежде чем плюхнуться рядом со мной.

Барсы захохотали:

— Твой волк тебя охранять пришёл! Не доверяет, духово отродье!

Я не стал прогонять бандита. Привалился к его шерстяному боку и, ожидая обещанный завтрак, крепко уснул.

Разбудил меня Ичин.

— Вставай, воин! Время твоего поста закончилось, пора принести присягу!

Кому? Какую присягу?

В ушах зазвенело, а в сознании всплыла армейская присяга: «Я, Евгений Алексеевич Кесарев, торжественно присягаю на верность своему Отечеству…»

Вот только рядом были не товарищи, с которыми служил, а смуглое лицо нашего военного шамана. И в ушах звенело от чужих голосов.

Я подскочил и захлебнулся одуряющим запахом жареного мяса. У очага дымился котёл, наполненный здоровенными кусками оленины и баранины. Рядом стоял бурдюк с молочной водкой.

В аиле было полно народу — воины сидели и у очага, и на мужской половине. Было их восемь, и многих я раньше не видел. А вот ни Шасти, ни Темира с Ойгоном, ни тем более Бурки в аиле не было.

А ещё я с удивлением отметил, какая разительная перемена произошла с Ичином — он улыбался, глаза его блестели.

Я что-то проспал жизнеутверждающее? Праздник какой-то?

— А времени сколько? — спросил я растерянно.

— Да вечер уже! — рассмеялся кто-то.

Из дыры вверху аила свет и в самом деле не пробивался, всё освещение было от огня в очаге. Он горел ярко, обрисовывая смуглые лица мужчин.

Из знакомых тут был Аймар, что вёл вместе со мной наш отряд ночью, Ичин и Сурлан — уцелевший командир дюжины. Ну и, пожалуй, всё.

Ичин, посмеиваясь, отошёл к очагу и уселся рядом со здоровенным воином. Этого амбала я раньше не видел даже мельком — не запомнить такую тушу было бы невозможно. Он и сидя возвышался над всеми.

При этом воин был довольно худощавым, но атлетически сложенным. Этакий качок на сушке. Как его только крылатый волк носит?

— Это Майман, — представил соседа Ичин. — Глава горных волков.

Здоровяк улыбнулся мне вполне доброжелательно, но с хитрецой. На простоватого увальня он был совсем не похож. А вот воинов своих уберечь не смог. Я слышал, что мужиков из волчьего рода уцелело хрен да маленько.

— Это тот мальчишка, что привёл в лагерь барсов старух? — раздался голос ещё одного матёрого хищника — невысокого, но квадратного, от распирающей силы.

Оскал у мужика был прямо-таки как у Бурки, а на его кожаной рубахе, как и на рубахе Маймана, я разглядел полоски волчьего меха.

— Да, Ырыс, — кивнул Ичин. — И он оказался прав, несмотря на молодость. И тут ты не смейся. Никто бы из вас не сумел сделать так, как не делали наши предки. Даже если бы вы понимали пользу — решились бы?

— Ну, будь мне пятнадцать зим… — рассмеялся Майман и всмотрелся в моё лицо: — Сколько тебе зим, Кай из рода барса?

Пришлось помотать головой:

— Не помню точно. Двенадцать или тринадцать. Тяжёлые раны лишили меня памяти.

— А меч, значит, руки помнят? — ухмыльнулся Майман.

— Меч помнят.

Я дёрнул головой, проверить, где меч. Забравшись на нары, я положил оба меча к стене. А что, если и спёрли? Шасти-то выкрали так, что я и не услышал.

Выдохнул: оружие было на месте. Но воины засмеялись.

— С нами нет Тенгера, главы рода медведей… — сказал Ичин задумчиво.

— Никто не знает, жив ли он, — отозвался Майман. — Медведи не отступили в битве. Говорят, что погибли все.

— Его тоже могли подобрать на поле боя, однако! — подал голос Сурлан и уставился на меня так, словно я был микроволновкой, а в животе за стеклянной дверцей крутилась курица.

Можно было сказать сейчас, что он видит меня насквозь, знает обо мне то, чего не знаю я сам. Но что?

— Тенгри знает, — кивнул Ичин. — Но пока мы должны рассчитывать на тех, кто здесь. — Он обернулся ко мне: — Садись у огня, Кай. Мы понимаем, что ты ничего не помнишь, но это не будет препятствием. Смотри: здесь главы двух наших родов — волков и барсов. Здесь лучшие из воинов, кто способен вести за собой дюжину: Аймар, Сурлан и Байсур из рода барса, Ырыс, Малта и Тарбаан — из рода волка. Своих ты знаешь по воинским именам. Но те, кто из рода волка, не могут назвать тебе своё воинское имя. Это правильно. Ты можешь назвать имя только тому, кто одного с тобой рода. Лишь когда ты умрёшь в бою — все узнают, с каким именем встанешь ты перед богами. Но если кто-то из волков спасёт тебе жизнь — вы можете обменяться воинскими именами. Запомни, если забыл.

— Запомню.

— Теперь возьми в руки меч.

Я потянулся за мечом и некстати бросил взгляд на котёл с мясом. Кормить-то будут уже или нет? Будь мне и в самом деле тринадцать лет, я бы уже слюной захлебнулся.

К счастью, выдержки мне было не занимать.

Меч Ичин велел взять один, и я выбрал длинный меч Камая.

— Повторяй за мной, — сказал шаман. — Тенгри видит меня и моё оружие и знает все мои имена. Перед ним я клянусь как Кай из рода барсов. И перед Эрликом клянусь, что ждёт меня живым или мёртвым. Пусть душа моя не знает страха. Пусть руки мои не знают усталости. Клянусь, что не оскверню своего оружия и не покину своих товарищей. И буду защищать мир мой, законы моего мира и небесную веру его людей.

Я повторил за Ичином, не очень вдумываясь. Я уже приносил в одном мире присягу. И Камай тоже, наверное, делал это. А Кай… Может, мальчишка всё-таки жив и сам когда-нибудь станет воином?

Перед глазами моими вдруг всё помутилось. И на один долгий миг я снова увидел себя в зале с колоннами. Вот он, мой личный ад. Путь, который я не прошёл.

Моя душа до сих пор там. И уйду я не к Эрлику, и не к Тенгри.

Ичин сообразил, что меня одолевают видения. Он смотрел мне в лицо так, словно надеялся: ну вот сейчас я вспомню себя! Но я не мог сказать ему, что вспомнил.

Присягу положено было запить. Майман встал, подхватил огромный бурдюк и налил араку в большую чашу, украшенную фигурками зверей. Чаша была из жёлтого металла, может, даже из золота.

— Нужно сначала напоить духов, плеснув немного в огонь, — подсказал мне Ичин.

Я сделал, как он велел. Потом глотнул, и шаман указал, кому нужно передать чашу по старшинству.

Удивительно, но воинов совершенно не раздражала моя беспамятность и незнание обрядов. Скорее, наоборот: они улыбались доброжелательно, глядя на мою растерянность. Смотрели с интересом, словно знали обо мне то, чего не знал я.

Потом Майман сгрёб котёл с мясом и протянул его мне.