— Это хорошо, — сказал я. — Что поминки. Наварили каши — берите с собой. Дольше сможем пройти, не разжигая огня.

Глава 8

Распадок

Не знаю, почему шаманка меня послушала, но через сутки, что ушли на сборы, ранним утром второго дня все, кто мог ходить, снялись со своего места и побрели к горам.

Более печальной процессии я ещё ни разу не видел — богомолье какое-то, только креста не хватало, одни жертвенные агнцы.

Стариков после визита воинов терия Вердена не осталось совсем. Тащились, опираясь на посохи, ветхие старухи, блеяли бараны и козы — не бросать же скотину. Пяти-шести летние ребятишки вели двух-трёх летних.

Боялся, что не смогу угнаться за жителями деревни, но, похоже, я оказался в этой компании ещё из самых крепких. Даже прибарахлился в дорогу — подобрал себе хорошую палку, а Майя раздобыла одежду и мягкие удобные сапоги, подбитые крепкой шероховатой кожей.

Вот только оружия у меня не было. Лишь нож, вроде кухонного. Но из на удивление неплохой стали.

Откуда здесь сталь, я выяснить не сумел. Майа сказала, что оружие — дело мужское, а железный котёл она получила в наследство. И добавила, привязывая на козла своё «сокровище», что такие здесь — очень большая редкость и передаются от родителей детям.

Я покивал, хотя ничего не понял. Ведь не медный же был котёл! Значит, где-то выплавляли железо! Но отчего этого железа так мало, если, учитывая качество мечей, производство было уже не самым примитивным?

И что это вообще за странное место, где первобытно общинный строй соседствует со сталью, призрачный медведь способен разорвать человека на куски, а воины бьются в воздухе на крылатых волках и драконах?

Может, у меня всё-таки галлюцинации и навязчивый бред?

Но даже в бреду я не мог бросить погибать детей и пенсионерок. Если мне всё это приснилось, то посмеюсь потом над собой. А если нет?

В деревне постоянно жили четыре десятка семей, но все, кто мог сражаться — ушли с воинами, а кто мог ходить — скрылись в горах.

Мне непонятно было, почему они бросили детей и старух. Что за мода такая? Ведь здешняя малышня — чьи-то любимые дети, а старухи — матери?

Мать — это же святое у всех народов? Неужели можно думать как-то иначе?

Этот вопрос не давал мне покоя всё утро. Пришлось спросить прямо на ходу.

Шаманка не удивилась.

— Старухи и так помрут через одну или две зимы, — равнодушно отозвалась она. — А детей люди нарожают новых, если сумеют уцелеть сами. Возьми они с собой эту обузу — куда бы дошли? И детей погубили бы, и сами погибли.

— Ничего так себе — мораль, — поморщился я. — Людоедская какая-то.

Шаманка промолчала, не желая тратить дыхание на пустые слова. Улыбнулась отстранённо: мол, мели Емеля…

— И всё-таки ты не стала спорить, когда я сказал, что уходить нужно всем?

Я прищурился, вглядываясь в смуглое малоподвижное лицо женщины. Пытался понять, о чем она думает.

Видел — шаманка что-то втихаря сочинила себе про меня, и теперь то и дело подсмеивается. Но ведь не перечит уже. А почему?

Я не воин — мальчишка, да ещё и со странностями. Поначалу она меня не очень-то слушала, и вдруг…

Вот и сейчас шаманка фыркнула и обогнала меня, зашагав во главу нашего отряда, где впереди шли Майа и самая крепкая из женщин.

Позади отряда мальчишки гнали коз и баранов, навьюченных припасами и деревенскими курами со связанными лапами. А самая старшая девочка шла замыкающей, зорко поглядывая по сторонам.

Собак в аиле не осталось — их перебили ещё первые недобрые гости.

Всего моего воинства было десяток старух, две женщины с грудными детьми, обе в возрасте. Те роженицы, что помоложе и покрепче, — рискнули уйти ещё несколько дней назад.

Со старухами шла целая россыпь ребятишек — от двух до семи-восьми лет.

Дети, даже самые мелкие, не ныли. Те, что постарше, присматривали за самыми младшими и при нужде — легко брали их на руки, тащили какое-то время на спине.

Помогала тащить малышню и Майа. И узел она на спину привязала увесистый.

Только шаманка шла так, словно её ничего не касалось. И то и дело хитро поглядывала на меня.

В горы удобная дорога была одна — через распадок, где призрачный Хозяин разделался недавно с волчьими всадниками. И сворачивать с неё я не собирался.

Именно там, распугав пирующих на трупах ворон, я и выбрал себе хороший меч. И ножны к нему.

Ещё два хороших меча обернул в плащи убитых воинов и спрятал в камнях. Если вернусь — хороший будет запас.

Шаманка покачала головой, остерегая меня от действий с чужим оружием.

— Ты оставишь здесь свою тень для вражьего колдуна! — нахмурилась она. — А если он захватит твой кут? Твою жизненную силу?

— Подавится, — отмахнулся я.

— А если след твой возьмёт?

— Враги всё равно будут нас искать, — усмехнулся я, присматриваясь, что бы ещё стырить. — Пусть хоть за дело ищут, фрицы проклятые! Помоги лучше!

Мне нужно было как-то суметь опоясаться мечом с помощью одной только правой руки.

Шаманка позвала Майю, ей самой помогать мне, верно, Заратрустра не позволял. А вот моя приёмная мать справилась и с перевязью, и мешок приметный помогла вытащить из окостеневших рук колдуна.

Мешок был лёгкий, и это меня порадовало, ведь Майа отказалась его нести. Но я не смог бросить эти хитрые и непонятные штуки, что он с собой носил — костяные пластинки, струганные палочки, пучки трав.

С мечом и мешком колдуна я почувствовал себя гораздо увереннее и почти бодро пошагал к своему старушечьему воинству, расположившемуся на травке.

Поднял, снова погнал в горы.

Старухи уже устали, да и моя бодрость оказалась недолгой. Вскоре мы все уже едва волочили ноги.

Я шёл и бурчал про себя, подбадривая: «Тоже мне придумали — бросать старух и младенцев…»

Нам оставалось сделать последний переход.

До гор было уже рукой подать. Впереди высилось сразу две: одна лесистая, а вторая — с «обнажённым» боком из чёрного камня. Но тут тропа круто пошла вверх, и мы застряли.

Старухи еле-еле тащились по камням. Малышню приходилось всё чаще брать на руки. Но никто не жаловался и не пытался свалиться на камни, пока девочка, что шла сзади, не закричала, показывая вверх.

Шаманка остановилась и стала смотреть в сторону солнца. Старухи тут же уселись там, где пытались плестись. Похоже, им было уже всё равно — умрут они от усталости или налетят волчьи воины, и всех перебьют.

Я тоже вгляделся в небо и различил здоровенных птиц.

— Орлы?

— Волчьи всадники, — рассмеялась шаманка. — Верно, уже заметили нас. Да и не спрятаться тут никуда. Долго ждать не придётся теперь. Хорошо!

Она выглядела обрадованной.

— Так ты что, пошла со мной, чтобы побыстрей умереть⁈ — разозлился я. И повернулся к своему «войску»: — А ну — вставайте! Бегите к обнажению! Вон к той чёрной скале! Там камни! Прячьтесь в камнях!

Старухи послушались. Опираясь на палки, из последних сил заспешили к горе. Ребятишки погнали туда же скотину. Они-то не понимали, что это почти конец.

Горы были уже вот они, рядом, мы почти дошли. К вечеру удалось бы отыскать какое-нибудь укрытие.

Но на перевале мы были, как на ладони.

Я смотрел вверх: «птицы» становились всё крупнее, и на их спинах уже можно было различить всадников.

Не факт, что искали они именно нас, но повезло гадам!

Воинов было семеро. И сидели они действительно на волках — здоровенных крылатых тварях чепрачного окраса, осёдланных на манер лошадей.

Вот первый волк опустился на камни метрах в двадцати от меня. Потом второй, третий. Звери даже не рычали на нас: встряхивались, как собаки, зевали. Похоже, им было просто плевать на несчастных путников.

Воины спешились и теперь переговаривались промеж собой. Голоса их звучали угрожающе. Они видели сверху своих растерзанных товарищей, но пока не понимали, что же случилось. А колдуна у них в отряде не имелось.