Я ехал быстро.

Я мчался.

Но мне казалось, что я топчусь на месте. Сражался с демонами. Ни хрена не добился.

Гул шин и рев двигателей только усугубили мою эмоциональную пытку. Мир? Что это было? Я никогда больше не найду покоя, если подведу ее во второй раз.

Блять!

Стрелка спидометра поднялась выше, дразня границы красной опасности.

«Ради бога, быстрее!»

Путь от «Чистой порочности» к «Кинжалу с розой» был бесконечным гребаным марафоном.

Каждый знак остановки был смертельным врагом, каждый светофор — моим главным врагом.

Мы ехали час, но не проехали даже полпути.

Я сжал зубы сильнее, когда сгорбился над байком.

«Мы опоздали».

Мы опоздали, и я был чертовски зол.

Я был в ярости от своей слабости.

Я был в ярости от своего состояния.

И я был охвачен гневом на Мо и Грассхоппера за то, что они не нашли способа исправить эту херню.

Медсестра в больнице предъявила мне обвинение и вызвала полицию. Она сделала все, что в ее силах, чтобы задержать меня, и все потому, что я не мог сдержать свой характер. Она отказалась дать мне формы для выписки. Держала мою гребаную одежду в заложниках. Намеренно разозлила меня до такой степени, что я, вероятно, убил бы ее, если бы Хоппер не затащил меня в уборную, не украл одежду какого-то толстяка и не бросил ее в меня.

Я зарычал себе под нос, тревога и гнев циркулировали в моей крови. Мне нужно было, чтобы это путешествие, черт возьми, закончилось.

«Она нужна мне».

Я задрожал, когда порывистый ветер прорезал ужасную рубашку с гавайским принтом, закрывающую мой широкий торс. Рукава были слишком короткими, грудь слишком узкой, и я не мог смотреть на ужасные спортивные штаны, прилипшие к моим ногам.

Мне не хватало кожи.

Черт, я скучал по собственному чертовому байку.

Обычный «Триумф» Грассхоппера был совсем не такой. Разгон вялый по сравнению с моим зверем. Логотип «Чистая порочность» в виде черепов был нарисован от руки со светящимся пламенем на рамке. (прим. пер.: Триумф — старейший и одновременно самый молодой мотобренд Великобритании.)

Пламя опалило мое сердце.

Клео.

Мой разум бурлил горящими домами, дымящимися останками и обугленными мечтами о том, чтобы когда-нибудь состариться с девушкой, которую я любил.

Она была свидетельницей двойного убийства своих родителей.

Она чуть не сгорела.

Все потому, что у меня не хватило сил спасти ее.

«И я недостаточно силен, чтобы спасти ее сейчас».

Агония непрекращающейся головной боли вопила в знак согласия.

«Я обуза. Я ее не заслуживаю».

Каждую милю, которую мы проезжали, мои травмы становились все более очевидными.

У меня чертовски болела голова.

Мое видение пугающе сузилось.

Мой разум лениво замедлен.

Радость мыслить алгоритмами, скорость работы с числами и уравнениями была… повреждена.

Я был нечетким.

Я был потерян.

Мне не хотелось признавать это, но доктор был прав.

«Со мной что-то не так».

Внутри все бурлило. Я не мог найти этого спокойствия — этого контроля. Я был на грани того, чтобы отомстить — на грани того, что все, к чему я стремился, сбылось.

Я не мог позволить себе сломаться сейчас.

«Я не мог потерпеть неудачу, когда я ей нужен».

Рядом со мной раздался рев другого «Триумфа».

Я посмотрел в сторону.

Мо соответствовал моей скорости, все еще умудряясь выглядеть круто даже с Грассхоппером за спиной.

Я чувствовал себя опустошенным, уязвимым из-за отсутствия моего обычного оружия. Но отказался тратить больше времени на возвращение домой. Вместо этого завладел ножом Грассхоппера и его незарегистрированным пистолетом и сел на его мотоцикл, не спрашивая.

То, что было его, — было моим. Он переживет это.

Он работал на меня. А не наоборот.

Я слишком долго был мертв, полагая, что Клео потеряна. Я бы больше не стал жить в таком аду.

Да, у меня была дерьмовая головная боль. Да, со мной что-то было чертовски не так.

Но все это не имело значения.

«Клео».

«Мне нужно добраться до Клео».

Тогда я смогу беспокоиться о себе.

Тогда я смогу умереть счастливым, зная, что наконец-то отомстил и спас ее.

«Она у них уже пятьдесят четыре часа».

Мой математически настроенный мозг гремел и хрипел — это уже не обтекаемая супермашина, а ржавый гребаный винтик.

«За пятьдесят четыре часа им придется расплачиваться кровью».

Подгоняя байк, я подал еще одну порцию бензина в ревущий двигатель. Мне не нужно было смотреть на спидометр, чтобы знать, что эта скорость убьет меня трижды, если я прогнусь от боли в голове.

Мое терпение оборвалось.

Моя ненависть переполнилась.

Все остальное, блять, не имело значения.

Только она.

«Я иду, Клео».

«Не смей оставлять меня... только не снова».

Глава пятая

Клео

Он все еще придурок.

На прошлой неделе он хотел со мной пообщаться. Теперь же не хочет иметь со мной ничего общего. Я все перепробовала. Испекла ему его любимое печенье с кусочками белого шоколада. Заплела волосы в косички, как он любил. Я даже набила свой бюстгальтер поролоном, чтобы он увидел, что в этом упрямом тринадцатилетнем теле с плоской грудью существует женщина. Но как бы он ни относился ко мне, он не мог скрыть правду. Он действительно заботился обо мне. Я знала, что он всегда придет за мной. Всегда защищает меня. Я знала это, потому что он был моим. Он был моим ангелом-хранителем.

— Клео, запись из дневника, тринадцать лет

За последние восемь лет не было ни единого момента, когда я просыпалась и жалела, что не могу забыть.

Каждое утро было трудно вспомнить.

Каждую ночь битва между необходимостью знать и необходимостью забыть.

Я пыталась заставить свой разум запоминать, но либо я была слишком упряма, либо слишком напугана, потому что у меня ничего не получалось. И… когда дни превратились из ада в рай, и Артур снова полюбил меня, я действительно не возражала, что часть моей жизни пропала.

Я вернула его. Больше, чем жизнь, и даже более совершенное, чем любое воспоминание.

Я была довольна этим.

Но жизнь в серебряном тумане амнезии, без прошлого и настоящего, сопряжена с собственными тяготами и испытаниями. Это означало, что я не могла найти себя, но это также дало необычную свободу. Свободу, потому что я не могла найти себя. У меня была свобода быть сильнее, храбрее — все потому, что я понятия не имела, кем была и чем рисковала, выбирая определенные пути.

Я бы солгала, если бы сказала, что мне не нравится эта снисходительная расслабленность… эта сила.

Это дало мне безмолвную силу преследовать Артура, даже когда он казался непреклонным. И это помогло мне найти правду, которую я упускала все эти годы.

Но теперь, прижатая к столу мужчинами, уставившимися на мою полуобнаженную фигуру, мне хотелось раствориться в пустоте, где мой разум так долго отдыхал.

Я хотела бы удалить все, что должно было произойти.

Я боролась с пальцами на запястьях, не в силах взглянуть на мужчин, удерживающих меня. Моя щека прижата к столу; мои пальцы ног болели, когда я вцепилась в кафельный пол, пытаясь удержаться от скольжения и становясь совершенно беспомощной.

Рубикс стоял позади меня. От тепла его бедер через футболку и шероховатости его пальцев у меня сильнее забилось сердце.

«Пожалуйста, не дай этому случиться».

Рубикс был многим, но насильником? Стал бы он так низко опускаться?

Однозначный ответ раздался в моей голове.

Да.

Особенно, если такая вещь причинит боль тому человеку, которого он ненавидит больше всего. Артур никогда бы не смог простить себе, если бы меня так ужасно оскорбили.