В шкафу я ищу нижнее белье. Нахожу – целый ящик, трусы свернуты и плотно утрамбованы вдоль боковой стенки. Я смотрю каждую пару (на моих руках перчатки): все марки Lacoste, исключая одни-единственные, темно-синие с красным поясом, они фирмы Tommy Hilfiger. Этим трусам здесь не место, совсем не место. Я выбрасываю их в мусор. Это оказалось непросто – у тебя стоят четыре контейнера. Ответственно, однако. Только как понять, где что? В торговых центрах есть надписи, а в твоей кухне, понятное дело, никаких надписей нет. Приходится вглядываться. Пристраиваю трусы в крайний правый контейнер, где лежит бутылка из-под игристого вина.

В спальне я кладу под подушку сухой лепесток белой лилии.

Москва, сентябрь 2022 года

– Ты понимаешь, что это давление, Диана? Ты не даешь мне нормально принять решение!

Я старался говорить спокойно. Диана вздыхала в трубку. Это все было спланировано заранее. Едва услышав, в чем именно состоит проблема моей клиентки, я прервал ее и сказал, что мне нужно позвонить.

Клокоча от ярости, спустился вниз, спросил у Светы, когда Людмила Евгеньевна записалась на прием. Света проверила дату и сказала, что три дня назад. Диана заранее предполагала, что я, скорее всего, откажусь. И подготовила запасной вариант. Это просто преследование какое-то! И оттого пугает. И немножечко восхищает.

– Я не давлю, я показываю тебе перспективы, – сказала она. – Вот это дело так же щедро оплатит ПАР. Ты же понимаешь?

Я выдул огромное облако дыма и снова затянулся.

– Я понимаю, что ты затеяла игру, в которую я не хочу играть. Я взрослый человек, Диана. А ты устраиваешь цирк.

– Ну, давай, взрослый человек, сделай свою работу, – сказала Диана. – Человек легально пришел к тебе на прием, записался. Ты ее развернешь?

– Кажется, ты говорила, что у ПАР нет профайлера. А вот юристов, по-моему, как говна за баней. Найдут Людмиле Евгеньевне другого. Все, не звони мне больше. Мой ответ – «нет».

Я положил трубку, выбросил окурок в урну и вернулся в бюро. Нет, связываться с таким игроком я точно не хочу. Диана будет и дальше так же поступать, чтобы добиваться своего. Неплохое качество, наверное, но мне не подходит.

Света встретила меня встревоженным взглядом и стаканчиком кофе в руке. Я взял его, поблагодарил и пошел на второй этаж.

Людмила Евгеньевна говорила по телефону.

– Все, моя дорогая, я вынуждена с вами распрощаться. Я все поняла, я все сделаю. Все, все, все.

Она близоруко прищурилась, нажала на красную кнопку. Я успел увидеть, что разговаривала Людмила Евгеньевна с Дианой Соловьевой.

– Ну что, Людмила Евгеньевна, – сказал я, – не смею вас больше задерживать. По вашему вопросу вам окажут помощь в профсоюзе, у них достаточно компетенции и полномочий…

– Я знаю, мой дорогой, я все знаю, – сказала она. – И также знаю, что наш поступок был очень некрасивым. И я не могу сказать, что у меня безвыходная ситуация, совершенно нет.

– Верно, – ответил я, – и, записавшись на прием, вы лишили кого-то возможности решить свою проблему. Люди сюда приходят, чтобы получить помощь, когда они оказались в очень тяжелом положении. Помощи профсоюза им не видать. А на адвоката денег нет. Диана заигралась.

– А я ей помогла, – ответила Людмила Евгеньевна. Вид у нее был удрученный: кажется, до нее начало доходить, что игра Дианы зашла слишком далеко. – Я скажу последнее и сразу же уйду. С вашего позволения.

Да чтоб вас!

– Я позвоню нашему администратору и, если нет живой очереди, выслушаю вас.

Я набрал Свете. Она сказала, что в живой очереди есть один человек, но его уже забирает освободившийся раньше времени адвокат. Я попросил Свету сообщить мне, если кто-то придет вне очереди.

– До конца консультации есть полчаса. Если придет кто-то, я попрошу вас уйти. Хорошо?

– Да, спасибо, я вас поняла.

Лицо у нее напряглось, словно она готова в любую секунду исчезнуть с лица земли. Мне стало ее жаль. Она не выглядела ни интриганкой, ни манипуляторшей. У нее действительно есть проблема. Вот только вместо реальной помощи Диана воспользовалась ею, чтобы надавить на меня. Людмила Евгеньевна, возможно, даже не поняла, как оказалась втянута в авантюру. Но при этом она не глупа, чтобы отрицать свое участие.

А что чувствует она? Я попытался представить ее чувства, и мне стало стыдно.

Втягивать ее в наши с Дианой разборки – жестоко, у этой женщины есть настоящая боль. Наша задача вообще-то ей помочь, а не прибавить еще и чувство вины.

– Людмила Евгеньевна, простите нас с Дианой. То, что произошло, – совсем не ваша ответственность. Вам нужна реальная помощь, расскажите мне, что у вас случилось, и я подумаю, что могу сделать.

После моих слов Людмилу Евгеньевну, кажется, отпустило напряжение – ее лицо немного расслабилось, она быстро скрестила пальцы и прижала их на мгновение к груди, а потом раскрыла папку и выложила на стол резюме, скачанное с сайта по поиску работы. В заголовке было написано: «Ольга Спиридонова».

– В моем возрасте уже не так хорошо ладишь со всеми новыми штуками, но я изучила сайт, на котором можно следить за рейсом, и каждый рейс Оленьки отслеживала. Она мне писала номер, я его вбивала на сайте и видела. У нас же с ней никого больше не было, только мы заботились друг о друге. Я всегда следила за ее перелетами. Вот моя доченька взлетела, вот села, все хорошо. И в тот день самолет сел в половину первого ночи по Пекину, у нас это половина восьмого вечера. Я ждала сообщение от Оленьки, она всегда писала после посадки – как только выпроводят пассажиров, так сразу ко мне приходило сообщение или даже видео из самолета. Но в ту ночь ничего не пришло. В десять я начала ей звонить. Я звонила, звонила, звонила, никто трубку не брал. Я не переставала набирать, уже чувствуя, что что-то произошло. Я чувствовала это. Знаете, как будто все внутренности превратились в холодный камень. И наконец трубку взяла ее напарница, я ее немного знаю, и сказала мне, что Оли больше нет. Она не хотела сама сообщать, ждала, что это сделает авиакомпания. Те позвонили мне только утром, пригласили в офис, чтобы начать обсуждать какие-то дела. Простите, мне нужна минута.

Людмила Евгеньевна стала неловко доставать платок из сумочки. Плакала она давно, но слез долго не замечала, до тех пор пока они не стали капать на сложенные на коленях руки. Такое бывает, когда много плачешь, – лицо уже не раздражают ни капли, ни ручейки. Четыре года для такого горя – не срок. Я выдвинул ящик стола, вытащил коробку с салфетками, поставил возле женщины. Она кивнула, взяла одну и промокнула глаза и руки.

– Когда я приехала в офис, мне сказали, что возбуждено уголовное дело из-за подозрения, что Олю отравили. Тогда мы еще ничего толком не знали, не понимали, а на самом деле Оля была второй. Может быть, в авиакомпании уже кто-то стал подозревать, что это серийное убийство, но мне тогда ничего такого не сказали.

– Но все же проговорились, что Ольгу отравили? – уточнил я.

– Нет, не так, – ответила Людмила Евгеньевна. – Было сказано вроде: «Есть подозрение, что Ольга могла отравиться». Понимаете? Сама отравиться. Умышленно или нет – черт его знает. Они подозревали, что она либо сама приняла какой-то яд, либо случайно чем-то отравилась. Авиационная безопасность, конечно, у нас на уровне, но самолет – очень опасная штука. Там куча химии, и утечка может умертвить мгновенно. Зачем им паника, что на борту такой уважаемой компании можно получить дозу смертельного химиката? В общем, пока доставляли тело, пока шла экспертиза, минуло два месяца. Я похоронила дочь уже после того, как в июне нашли третью девушку, из Иркутска. Представляете? Два месяца.

– Я очень вам соболезную, Людмила Евгеньевна. Мне очень жаль.

Она кивнула и попыталась улыбнуться, но слезы все еще мешали. Мне было жалко ее так, что разрывалось сердце. С кем она осталась?

– Примерно через полгода арестовали пилота Павла Отлучного. Конечно же, я ничего про него не знала, потому что у них там не принято дружить бортпроводникам с пилотами, и работают они в одной бригаде нечасто. Даже так: редко может совпасть. Это ведь необычная работа, там нет постоянных коллег, нормального режима дня, нет графика. Оля знала свою жизнь буквально на два-три дня вперед. Ничего не могла спланировать, потому что в любой момент ее могли вызвать. Единственное, где бортпроводник подвластен себе, – отпуск да больничный. Вот там да, полная свобода и контроль. А во всем остальном ты подчинен только авиации и ее воле. Ну, меня куда-то отнесло, прошу прощения… Я говорила про пилота. Мы про него ничего не знали. Мы – это родители тех девочек. Мы и сейчас дружим, стараемся друг друга поддерживать. Нас познакомили в профсоюзе, когда открыли дело по компенсации – авиакомпания ведь никому ничего не выплатила, потому что смерть наших девочек наступила не в результате несчастного случая или по вине авиакомпании, а потому, что кто-то умышленно их убил. Компания не видит в этом своей вины. А платят они только тогда, когда дело касается именно авиационной направленности: ухудшение здоровья в связи с осуществлением полета, несчастный случай на борту, травмы из-за турбулентности, аварии. Ничего этого не было. Просто так совпало, что погибшие – бортпроводницы.