* * *

В кабинет председателя колхоза, качнувшись, вошел хромой старик Павел Сергеев.

— Пришел спросить, — сказал он, — будет ли мне пособие на переселение?

— На усадьбу? А место выбрал? — Прасолов указал на клеенчатый диван слева от стола. — Садись.

— Место выбрал. Теперь, думаю, стоит того, помирать пора, а там, в лесу, помрешь — и не узнаете. Бригадир будет прогулы писать, а я там лежать буду, — неумело пошутил о том, что, видимо, его глубоко и всерьез беспокоило. — Вот и думаю амбарчик свой перетрясти, он — четыре на шесть, как раз нам со старухой. К смерти ближе, к людям ближе, стоит того…

— Пособие будет. Только амбар мы тебе не дадим перевозить.

— Что так?..

— А так. Зачем же ты будешь поселок нам портить. Надо, чтоб изба по форме была.

— Изба плоха.

— Подрубим.

— Лес надо…

— Дадим лес, все дадим. А только ты переселяйся не помирать, а жить! Перевози избу.

— Венца три, не меньше, — раздумчиво проговорил старик. — Три венца, стоит того, если подрубить… Добрая изба будет. Начинай жить сначала… Значит, будет пособие, Мить?..

— Будет, будет.

— Як тому, что изба, если подрубить, лучше новой будет, куда лучше. Доски повернуть да подстругать…

Прасолов видел в окно, как старик, колтыхая, шел берегом будущего озера к лесу. Он разводил руками и, видимо, по привычке людей, живущих в одиночестве, рассуждал сам с собою. И Прасолов знал, что старик совершенно по-другому обдумывает свое намерение, которое прежде было для него делом приготовления себя к смерти. В новой избе жить нужно, а не помирать.

* * *

Весной Прасолов вместе с гостями — инженером, прибывшим осмотреть плотину, и представителем областной газеты — переехал от центральной усадьбы до самой плотины по новому озеру на лодке. Лодка протекала. От кормы к носу при каждом движении весел перекатывалась под ногами вода. Здесь никогда никто лодок не делал.

Озеро изменило окрестность, вид на усадьбу и сократило расстояние от центра до третьей бригады (здесь уже стояли первые дома нового поселка, крытые драницей). И на середине озера в лодке, и на берегу томило какое-то необычное ощущение, — это было ощущение глубокой и плотной тишины, наступившей от озера. К ней нужно было привыкнуть.

Весной много воды ушло в боковые прорывы. По суткам дежурили на плотине специальная бригада и все правленцы во главе с Прасоловым. Но озеро пополнялось все время ручьями из ключей, и вода была близка к заставам. Только приблизительно можно указать то место, где стояла полуразваленная пунька…

Плотина и озеро создавались ради одной практической цели — установки электростанции. Но как, помимо решения этой основной задачи, украсит жизнь колхоза сооружение плотины! Прасолов всю весну скупал у отдаленных рыболовов поштучно и ведрами живую рыбу. Через немного лет рибшевцы, никогда не заводившие ни сетей, ни удочек, будут ловить свою рыбу.

Так люди только сады садили, чтобы в будущем иметь яблоки.

Инженер, осмотрев готовое сооружение, нашел, что все сделано технически грамотно, тщательно и надежно.

Он с восхищением оглядывал богатый водоем, высчитывал, какой большой запас воды можно создать и как со временем во много раз можно увеличить проектную мощность электростанции.

— Честь и слава, — сказал он, — честь и слава выбравшему это место для постройки плотины!..

Прасолов улыбнулся.

1932–1936

• ПИМЕНОВ

Есть еще такие люди в колхозах: они тоскливо побиваются в правлении, курят без всякой охоты, растягивая это занятие на долгие часы. Эти люди переменили множество работ, побыли всем, чем только можно. Они были конюхами, но их уже прогнали с конюшни; они были сторожами, казалось бы, самая подходящая должность, но и здесь они не могли вынести ночного одиночества — они любители поговорить; потом их пристраивали возчиками молока, потом письмоносцами, пастухами. Чаще всего, отбившись от постоянной работы, они ходят нарочными.

Люди, так или иначе отмеченные такими чертами и свойствами, имеются и в бригаде Пименова, лучшего бригадира Зубцовского района, делегата Всесоюзного съезда колхозников-ударников. При назначении на работу они обычно высказывают болезненные опасения, что эта работа как раз и есть самая невыгодная, на ней ничего не заработаешь, просят другую, но вскоре сомневаются и в той.

Был такой Федор Борисов в колхозе «Победитель». Больше всего он занимался тем, что делал подсчеты, какая может быть самая заработочная работа в колхозе. Остановившись на какой-нибудь, он с жаром добивался ее, брался за дело и даже показывал, что он и работник неплохой, когда разойдется. Так Федор брался за плотничество, брался городить изгороди, вить веревки и за многое другое. Но, вдруг, бросив это, он приходил в правление и, обессиленно рухнув на лавку, с тоской и упреком тянул:

— Работа!.. На этой работе умрешь — больше двух трудодней не выгонишь. А ты дай мне работу, чтобы я семь, а то и восемь выгнал!..

Был Федор и конюхом, но, загубив зимой на водопое жеребенка, был снят с этой работы и осужден к штрафу в 300 рублей.

Еще одним признаком людей, подобных Федору, является неожиданная с их стороны религиозность, которую они вдруг обнаруживают в период наиболее горячих работ. Они проявляют исключительную памятливость, откапывая дни святых с самыми неприметными именами, вроде Анисима, Тимофея и т. д.

Прослышав, что с завтрашним воскресеньем совпадает один из таких опущенных даже в дореволюционных календарях дней, бригадир Пименов повел решительную речь о том, что 16 гектаров подкошенного сена должны быть убраны без всякого промедления. И он уже замечал признаки самого тяжелого для него, подрывающего силы, отчуждения между ним и бригадой. Оно создавалось всякий раз, когда люди, настроенные инициаторами по части праздников, выступали в поход против самих себя, против уже достигнутых результатов сознательного труда, против своего ближайшего будущего… Горько было слышать, как они говорят о своем праве потерять трудодень с четвертью и попраздновать. И зло поднималось против тех, кто понимал, что в иной день, попраздновав, можно потерять не трудодень с четвертью — десятки трудодней, — но, понимая это, не достаточно энергично восставал против безрассудной, недостойной затеи.

Пименов отмалчивался, когда при нем начинали не то шутя, не то всерьез говорить о предстоящем веселье, чтобы только вызвать его, бригадира, на возражение. Он знал по опыту, что иногда таким образом закоперщики, не имея к чему привязаться, утихали, сводили свои слова к шутке.

Одно только затруднялся понять Пименов: как небольшая группка таких людей, как оштрафованный за лодырничество, за отказ от «невыгодных» работ Павел Стрелков или Егор Иванов, снятый весной с пашни по требованию бригады за плохую работу и нехозяйское обращение с лошадьми, — как такие люди могут порой настроить в своем духе всю бригаду. А ведь в бригаде есть прекрасные работники: Агафонов Иван Степанович, Настя Лисицина и многие другие. Одно было ясно: люди еще не до конца честно относятся к колхозному делу, не откровенно, как говорят сами колхозники. Но также было ясно и то, что люди начинают смелее жить, больше себе позволять, видя, что дела идут хорошо.

Если сравнить сегодняшнее состояние колхоза «Победитель» с тем, что было весной 1932 года, хотя и тогда уже колхоз был на лучшем счету в районе, — можно без всякой натяжки увидеть самый настоящий рост благосостояния колхоза, огромные изменения даже во внешнем виде усадьбы. Колхоз растет, укрепляется, богатеет. Об этом свидетельствуют и новые, нынче вступившие в колхоз хозяйства, и несравненно лучшая во всех отношениях работа людей на полях, и переходящее знамя, остающееся все время за колхозом, и новые скотные дворы, кузница, ясли, площадка, которых не было в прошлом году.

Но люди, делатели всего этого, несут в себе привитую и воспитанную годами мелкособственнической жизни — неоткровенность.