Рукопись возвращаю с некоторыми моими пометками при чтении.

Попробуйте прислать что-нибудь и из Вашей прозы, а новые стихи — само собой.

Желаю успеха.

21 ноября 1958 г.

Я И. Г-ву

Уважаемый Я. И.!

Вашу «Повесть о земляке» мы напечатать не сможем: при очень посредственном стихе такой объем — дело безнадежное. Главная беда вещи — просчет в отношении ритмическом. Различные стихотворные размеры не «освоены» Вами, не стали Вашими, — все время слышишь, угадываешь этот размер отдельно от Вашего содержания:

— Что расселся, Семен, как чахоточный дед? —

Все играют, и ты поиграй на… —

невольно читается «на мотив» образца:

— Не пора ль, Пантелей, постыдиться людей

И опять за работу приняться…

Несоответствие ритмического письма содержанию вообще разительное:

И как бешеный мечется в воздухе мяч,

Так Наташе и прыгает в руки…

Согласитесь, что динамику игры этот размер передает подобно тому, как бывает в кино при замедленном движении ленты («лупа времени»), когда, скажем, скачущие во весь опор кони еле перебирают ногами.

Точно так же (беру еще пример наудачу) противоречит ритмический строй содержанию в строчках:

Ночь. И зеленые грассы

Режут с кустарника ветки,

Стонут от злости осколки,

«Тигр» за снегами ворчит…

Я не говорю о том, что в приведенных строчках, как и во всей вещи, неблагополучно не только с ритмической стороны («Чахоточный дед», осколки, стонущие «от злости»). Недостаточное развитие, так сказать, слуха на стих — главная Ваша слабость. Это сообщает всей поэме впечатление прозаичности, вялости, растянутости и способно уморить самого терпеливого читателя.

Быть более подробным не имею физической возможности, но если Вы захотите меня понять, то Вы из этого моего письмеца можете понять очень важный «секрет». Я бы даже так сказал, чтоб верно угадать, каким размером о чем можно писать, — это все равно, что написать вещь наполовину.

Не огорчайтесь, пожалуйста, прямотой моего замечания, — иначе должен был бы кривить душой.

Всего доброго.

28 ноября 1958 г.

В. И. Б-цу

Уважаемый В. И.

Я внимательно прочел Вашу рукопись и должен сказать прямо, что во многом она меня очень огорчила. Человеческий опыт, страдания, испытания действительной своей биографии Вы стремитесь изо всех сил облечь в форму беллетристического произведения, а от этого теряет в достоверности все, что Вы рассказываете. Читатель вправе сомневаться относительно того, что по самой своей сути должно быть представлено ему как факт, документ, свидетельство без скидок на «художественность». И не могу не заметить, что художественность эта сама по себе далеко не первого сорта.

Читателю в данном случае интересно и ценно то, что действительно было на самом деле, а не то, что могло быть, но могло и не быть. Представьте себе, что человек, побывавший на Луне, от которого все ждут точных, фактических, подробных сведений о том, что там и как, вдруг стал бы вместо этого писать роман на материале лунной действительности. Конечно же, мы предпочли бы этому роману достоверный, фактический рассказ о Луне, будь этот роман хоть расхудожественным произведением. Так и в Вашем случае — с той разницей, что Вы не один побывали «на Луне», т. е. есть люди, которые не потерпят малейшей неточности в отношении того, что было имя там пережито. Да и память тех, кто не возвратился оттуда, взывает к точности, достоверности свидетельства о муках, перенесенных ими, обо всем, что должно остаться в сознании живущих, обращающих ныне свои усилия к тому, чтобы это не могло повториться.

Сейчас мне сказали, что Вы ответили согласием соответственно поработать над рукописью (Ваша телеграмма в ответ на письмо Закса). Но и в нынешнем виде рукопись Ваша просто, на мой взгляд, испорчена «беллетристикой», вносимой Вами в фактический материал, и в таком виде она не представляет интереса для журнала. Ваше дело — решить, как с этим быть: освободить ли вещь от «беллетристики», привести ее в соответствие с понятием о жанре воспоминаний военнопленного или искать редакцию другого журнала или издательства.

Вот все, к сожалению, что могу сказать Вам по существу.

По частностям я мог бы быть очень подробным, но ведь если Вы не принимаете основное требование редакции, изложенное в письме т. Закса, то это не имеет смысла.

В случае, если бы Вы решили переработать рукопись в указанном плане, прошу сообщить — не могли бы Вы приехать в Москву для конкретных переговоров.

Желаю Вам всего доброго.

10 декабря 1958 г.

И. Р. Ш-чу

Уважаемый И. Р.!

Рукописи Вашего романа «Горячие сердца» и повести «Аня» залежались в редакции так долго по той причине, что Вы настоятельно просили, чтобы прочел их непременно я, не передавая никому другому из сотрудников. Просьба эта обычная со стороны молодых (а иногда и не молодых) авторов, присылающих свои рукописи в редакцию. Исходит она из того наивного представления, что будто бы в редакциях все работники, кроме главного редактора, только затем и сидят, чтобы «резать» талантливых авторов, «не пущать» их в литературу. Представление вздорное, но это, между прочим, к слову.

При беглом первоначальном ознакомлении с Вашими рукописями я, имея в этом деле некоторый опыт, увидел, что о напечатании их не может быть и речи. Занятый чтением материала, предназначенного для очередных книг журнала, я отложил Ваши рукописи на неопределенное время. Я передал их одному из лучших, опытнейших наших рецензентов. Он дал отзыв, исключающий возможность напечатания или «доработки» этих Ваших рукописей, но в целом весьма доброжелательный и подробнейший. Мне отзыв показался весьма убедительным в соответствии с тем впечатлением, какое я получил от рукописей, но я придержал его, вспомнив о Вашем условии, до поры, когда сам смогу прочесть от начала до конца. Так я и сделал теперь в отношении повести «Аня» и не вижу необходимости читать подряд еще и 354 стр. романа, знакомого мне в общих чертах.

Повесть «Аня» — надуманная история «любви с первого взгляда» студентов Алексея Морозова и Ани, их разлуки по причине отъезда Алексея на Дальний Восток, измены его Ане и сближения с Наташей, а затем приезда на место действия Ани, неудачных родов и тяжелой болезни Наташи, самоотверженной заботы Ани о ее ребенке, вспыхнувшей вновь любви Алексея к ней, Наташиной драмы по ее выздоровлении и полной ликвидации «конфликта» благодаря взаимной самоотверженности сторон и намечающемуся сближению Наташи с врачом, излечившим ее от смертельной болезни, — повесть эта, скажу Вам прямо, находится вне литературы. Это — беспомощное подражание литературной форме, которое дается с тем большей легкостью, что автор не имеет представления о серьезности литературного труда, пользуется в сюжете, стиле, языке самыми невыносимыми схемами и штампами, просто мало начитан, даже, простите меня, малограмотен.

Таким образом, я увидел, что отзыв нашего рецензента куда более мягко и осторожно оценивает Вашу работу, чем это вынужден сделать я.

Я не имею возможности быть подробным, детально разбирать Ваши рукописи — это, на мой взгляд, отлично сделано рецензентом.

Вас удивляет, что уже четыре издательства (или редакции журналов) отклонили Ваши вещи, а удивляться-то не приходится. Я не уверен, что Вы смогли бы написать хотя бы небольшой хороший рассказ или очерк, — это очень нелегкое дело, а тут Вы предлагаете сразу роман и повесть, написанные, по-видимому, одновременно, так как они датированы одним годом и чуть ли не одним месяцем.