— Дикость! — заключил Иван Васильевич. — Так почему же в Корневцах молчали раньше?

— Вот послали теперь в район «выправлять положение». Переметова направили… для пробы: вытянет — так, не вытянет — спета его песенка.

Митяй оглянулся на Чумака, внимательно посмотрел, но не произнес ни слова.

— Почему они молчали? — переспросил Фомушкин. — Скажу почему. Очень уж мне это самое в душу запало — все помню… Когда я был еще комсомольцем, один товарищ мне однажды сказал в своем кабинете так: «Ты, Фомушкин, много лишнего говоришь. Горяч, молод. Человек чаще страдает оттого, что «лишки» высказывает, но он никогда не жалеет и не страдает оттого, что молчит. Запомни на всю жизнь, чтобы тебе шею не сломали. Подумай». Вот они и молчали.

— К слову сказать, Валерий, с твоим характером тебе в свое время шею скрутили бы как пить дать, — сказал будто между прочим Петр Михайлович.

Теперь Митяй оглядел Фомушкина и снова врос в сиденье, приклеился к беспокойной баранке руля. Автомобиль бросало из стороны в сторону: ехать становилось все труднее и труднее.

И вот по обе стороны пошли стены снега — они были выше «козла». Здесь поземка юрилась вверху, над стенами, и ровным слоем садилась вниз. Автомобиль пошел лучше, спокойнее. Митяй вытер рукавом пот, поправил шапку и откинулся на спинку сиденья: он отдыхал, пользуясь ровной дорогой.

Но неожиданно перед нами вырос автомобиль, груженный мешками.

— В чем дело? — крикнул Митяй, приоткрыв дверцу.

Ему никто не ответил. Тогда он вышел и направился туда. Мы тоже вылезли поразмяться и пошли за ним.

Из-под грузовика торчали валенки: справа — одна пара, серая; слева — другая, черная. Валенки были живыми: то царапались, упираясь пятками, то чуть уползали под машину.

— Кукуем? — спросил Митяй, присев на корточки и заглядывая под кузов.

— Кукуем, лопни оно надвое, — ответил озлобленный голос.

— Что стряслось, братва?

— Кардан рассыпался, лап его разлап! Снимаем.

Другой голос спросил:

— Тебе встречался наш, с мешками?

— Встречался один.

— Далеко?

— За Лопыревкой.

— Значит, выбрался наш Аким.

— Чего же он бросил-то вас? — спросил Митяй.

— Сами послали. Может, доедет — пусть трактор гусеничный гонят навстречу. Он же головным шел в колонне — вот его и послали.

— В какой колонне?

— А ты глянь вперед хорошенько.

Мы все посмотрели туда. Метрах в двадцати пяти от ©того грузовика в змейках поземки стоял второй, за ним третий… Дальше, за поземкой, ничего не видно.

— Сколько вас тут? — уточнял Митяй.

— За мной еще девять. Заштопорил я их: ни объехать, ни выехать.

— А что ж мы — бросим тебя тут, середь поля? — пробурчал второй голос. — Чего зря плетешь… — Потом громко, со злобой: — Да ударь ты ее молотком! Ударь eel Чего качаешь, как дите на коленках?

Послышался удар молотка. Потом опять голос:

— Ну вот и снялась. Вылупилась!

— Рассыпалась крестовина! Что делать? — проговорил второй под кузовом, добавив крепкое прилагательное.

Первый утешал:

— Есть у меня крестовина старенькая. Только проваландаемся тут часа два, если не больше. Пойдем к Сове.

Они вылезли из-под кузова — широкоплечие, сильные, вымазанные нигролом. Один из них, молодой совсем, лет двадцати трех, не больше, с чубом навылет, окинул всех нас одним взглядом и заключил:

— Райком с потолком.

— Ошибся, — сказал Фомушкин. — Сначала надо говорить «здравствуйте».

— Извиняюсь. Мое почтение! — сдался шофер. — Невоспитанный я. Исправлюсь и учту.

— Это уже другое дело, — одобрил Фомушкин шутку и подал ему руку. — Здорово!

Второй сам протянул ладонь, предварительно вытерев ее тряпкой, отчего она не стала чище.

— Значит, райком с потолком? — спросил Фомушкин. — Впервые слышу. Как это понять? Тоже шутка?

— Ясно, шутка. А что: не райком вы?

— Райисполком.

— А не все равно! — возразил парень. — Тоже с потолком. Выше потолка и вы не прыгнете… Мне-то все едино. Работаю с энтузиазмом — и хватит. Вот машину с отходами промораживаю для борьбы с вредителями и полной очистки от амбарных насекомых.

Второй поправил, ухмыляясь:

— Но воспитывать нас, конечно, надо.

Оба они были явно хитрецы, себе на уме.

— Ну, что будем делать, соколы? — спросил у них Митяй. — Как нам-то через вас перепрыгнуть?

Ответил чубатый:

— Копай «козлику» хатку в стене — утюжком делай. Загоняй его туда хворостиной, дай сенца и ложись спать. Как мы починим рыдван, так и проедем мимо хлевушка твоего, а ты побредешь дальше. Если заметет тебя, за хвост вытянем на дорогу. Только и делов. — В его тоне слышалось этакое пренебрежение шофера большой машины к легковой, к мелюзге, что всегда мешает на дорогах, путается под ногами.

— А нельзя сдать назад всем девяти? А мы бы тебя обкопали сбоку.

— Куда та-ам! Это же три километра всей колонне пятиться раком. Шутишь — по такому снегу!.. Пойдем к Сове — он скажет. — Но тотчас же поправился: — К Совкину… Старший колонны.

Но они пошли вдвоем. Митяй в раздумье проговорил:

— Задача… Козу, капусту и волка переправить на другой берег. Кто придумает? — спросил он у всех разом.

Иван Васильевич немедленно вытянул блокнот и стал «думать» на бумаге. Петр Михайлович чертил на снегу и рассуждал вдвоем с Фомушкиным. Митяй что-то прикидывал в уме около автомобиля, глядя на стену снега. Он воткнул в нее лопату раз-другой и заворчал себе под нос:

— Ну и утоптала поземка… Как прессом… За двое суток утолкла что твой каток.

Все пришли к заключению, что есть только два варианта: зарыться в хатку сбоку дороги и ждать, когда встречные отремонтируют головную машину; либо обкопать ее и просить колонну объехать «штопор», продвинуться вперед, а мы объедем по их следу.

Первый вариант отклонил Митяй:

— Сунуть автомобиль в снег и ждать, пока его заметет доверху? Не пойдет. Может, они до ночи будут ремонтировать.

Итак, требовалось обкопать грузовик, вырыть «в пол-утюжка» под «козлика», стронуть колонну. Легко сказать! Это же надо вынуть несколько кубометров снега. Если одной лопатой, то на целый день.

— Так, — сказал Митяй. — Идите, Валерий Гаврилович, к этой… Сове. Пусть дает людей с лопатами. Иначе нам тут загорать до ночи.

Мы пошли втроем: Петр Михайлович, Валерий Гаврилович и я. Митяй немедленно принялся копать снег.

— По очереди будем рыть, — говорил позади нас доцент Митяю.

Большинство кабин на нашем пути было пусто. В двух сидели шоферы и прогревали моторы, не давая застыть воде в радиаторах. Остальные подкопали себе затишек в снежной стенке, настелили соломы там и сидели на корточках, прислонившись спинами. В средине восседал, поджав под себя валенки, плотный широкий человек и держал в руках старую крестовину, задумавшись.

— Здравствуйте, механики! — приветствовал их Фомушкин. — Застряли?

— Здорово был, — нехотя ответил широкий и тут же, почти не обратив внимания на нас, сказал: — И эта не дойдет, Конек.

Конек — это, видимо, уже знакомый нам чубатый, потому что именно он возразил:

— Сколько пройдет, столько и пройдет — надо ставить.

— А потом? Опять опухать где-нибудь ночью? Видишь: ребята уж посинели. Ехать надо.

— Ну, Совкин… Не бросать же машину! — противился Конек.

— Совкин, Совкин… Что Совкин?

— А как же нам проехать, товарищ Совкин? — спросил Фомушкин. — Областное совещание у нас вечером начинается…

— Да погоди ты со своим совещанием! — огрызнулся тот. — Видишь — авария. А ты совеща-ание… Небось ничего не изменится, если и не будет совещания. — Совкин теперь поднял на нас глаза. Они у него широкие, почти круглые, напоминающие, и правда, совиные. Но тут же перевел взгляд на своих шоферов — Амба! Разгружать машину Конька. Другую — отбавить наполовину, а к ней — Конька на буксир. Все. — И он встал. — Давай, братва. Серега! Мотор прогрей — чего пристыл?

Шоферы поднялись, казалось, нехотя, вполголоса поругиваясь. С машины Конька они взяли на плечи по мешку молотых отходов и унесли каждый на свою. В поземке они ходили синими тенями, не торопясь, медленно и вразвалку. Ясно: стоять нам тут придется долго.