Но кто-то, идя от берега, кашлянул два раза, будто поперхнувшись.
— Кто? — спросил Алеша.
— А ты кто? — послышался ответный голос.
— Переметов идет! — тихо воскликнул Петр Михайлович.
— Пропал вечер, — вздохнул Валерий Гаврилович. А к Алеше обратился тихонько: — Потом расскажешь. Сейчас о делах — ни мур-мур.
— Соображаю, — согласился Алеша.
— Все тут? — спросил Переметов вместо приветствия.
— Вас не хватает, Яков Гордеевич, — ответил Захар Макарыч. — Остальное все в порядке.
— Раз, два, три… Пятеро, — сосчитал нас Переметов, как овец в отаре. — По десять штук — пятьдесят уток… Где же им наплодиться, уткам-то!
— По десять нельзя, — возразил Алеша. — Разрешается только по четыре на нос. Три дня поохотитесь — пожалуйста, можно и двенадцать.
— Кто это тебе сказал? — спросил Переметов, явно наметивший себе десять жертв на завтра.
— В газете написано.
— В газете… Мало ли что в газете… Возможно, и в газете, — неожиданно передумал Переметов. — Если в газете, — то — установка… Вот так… По четыре? Ну, по четыре так по четыре, — примирился он.
Переметов все еще стоял у костра, пока Валерий Гаврилович не пригласил его:
— Садитесь, Яков Гордеевич, чайку выпейте. Помогает — поднимает настроение.
Тот сел. Петр Михайлович подал ему свою алюминиевую кружку и сахар:
— Помогает чай здорово — голова лучше работает.
— Это точно, — согласился Переметов. — По себе знаю. Точно — помогает. — И пил чай, шумно отхлебывая.
В первые минуты все мы почему-то прислушивались, как он пьет чай — с аппетитом, со вздохами, с большим удовольствием. Но он, еще не докончив чаепитие, стал поучать и наставлять:
— Ты думаешь, Фомушкин, руководить районом — раз плюнуть? Нет, брат, не так. Не. так совсем… Надо с народом держать связь. С народом. Вот так…
— Держим связь, — попытался отбрыкнуться Валерий Гаврилович, но это только подлило масла в огонь.
— Ты — связь! Нету связи. Оторвался от народа. — Он, казалось, сердито отхлебнул последний глоток и, не глядя, возвратил кружку Чумаку.
— А это еще надо доказать, — бросился в защиту Алеша. — Нужны факты. Дайте фактики.
— Факты? — переспросил Переметов и окинул всех нас взглядом. — Я бы тебе тысячу фактов привел… да не место тут об этом балясы точить. Все идет к худшему и к худшему. С такими темпами отрыва от народа нс скоро придем к коммунизму, а обратно пятиться будем.
— А может быть, вам это только кажется? — как-то вяло, нехотя спросил Валерий Гаврилович.
— Что мне кажется?
— Ну, что все хуже в районе, чем при вас.
— Нет, брат ты мой! Это тебе кажется все хорошо. Вот так…
— Мне не кажется. Есть и хорошо, есть и плохо. По-разному.
— Ничего я не вижу хорошего в районе. Ни шиша. Вот так… И вам, дорогие товарищи, придется потом расплачиваться за свою совесть. Придется выпить горькую чашу. Я не пророк, но так оно и будет.
— А мы ее уже выпили до дна, горькую чашу, — рубанул неожиданно и на полном серьезе Захар Макарыч.
Никто из нас не понял намека. Переметов спросил в недоумении:
— Как так — выпили до дна?
— А так: перед тем как ехать сюда, мы с Алешей целую поллитру раздавили, как головастика. Крэк! И — нету.
Мы рассмеялись. Однако Алеша даже и не улыбнулся. Он, казалось, приготовился слушать ответ Переметова на шутку. Но тот, покачивая головой, повторял с сожалением:
— И это — руководители! Руководители называются! Как же вы с народом будете разговаривать? Руководители… Дошли до ручки… Тоже мне, руководители… — Он напирал на это слово, поглядывая на Чумака и Фомушкина с участием как на больных. — «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь», — сказал писатель Гоголь. И правильно сказал…
Захар Макарыч в данном случае представлял «народ», который тоже смеялся и любил смеяться. Меня же, конечно, Переметов не причислял ни к тому, ни к другому слою общества, поэтому я хохотал от чистого сердца.
Когда же стали располагаться, чтобы вздремнуть перед зорькой часок-другой, Переметов заметил, что место мы выбрали не то, и что костер развели не там, и что варить чай не умеем, что варить его надо с умом, а «не раз плюнуть».
Алеша нарочито вежливо остановил его поучения:
— Вы ложитесь-ка, Яков Гордеевич. Ложитесь. Мы народ тугой — за один вечер не перевоспитаешь. Ложитесь — отдохните. Чего зря слова тратить. Если бы так с месячишко, то польза была бы. А за один вечер — не получится, говорю.
— Пожалуй, верно, — согласился Переметов, улыбнувшись наконец. И уже весело, ласково, будто поглаживая при этом по спине лошадь, убеждал Алешу: — Вот ты — рабочий человек: с тобой я — по душам. Возьмем лет десяток назад. Совсе-ем другой вид был у руководителей района: что осанка, что голос, что внушение умел дать! А сейчас? Вот они, смотри на них. Посмеиваются себе, как Аркадий Райкин. — И он ткнул пальцем в Фомушкина и Чумака. — Приди ты в райисполком сейчас: сидит за столом не председатель, а вроде бы школьный учитель — ни формы, ни стати, ни авторитета для посетителя…
— Коне-ечно, — согласился Алеша вполне серьезно и степенно (он так умел). — Вид должен быть. Вот при вас-то бывало… Э, да что та-ам!
— То-то вот и оно. Понимать надо.
— Надо, — опять же поддержал Алеша. — Когда бабка моя готовилась сказку сказывать, то начинала так» «Кто ума не занимает, тот и сказку понимает».
— Правильно бабка говорила. Умная бабка, — подтвердил Переметов и стал укладываться, покряхтывая и ворочаясь. — Тоже мне, охотники… не могли потолще настелить.
Алеша прямо-таки встрепенулся:
— Да если бы я знал, что вы тут, то тогда…
Взаимопонимание Алеши и Переметова было буквально трогательно. Только Переметов-то не знал, что в Алеше бес сидит глубоко.
Петр Михайлович из-под плаща, которым он накрылся с головой, спросил полусонным голосом:
— А чего это вас прорвало на охоту, товарищ Переметов? Думалось, звать вас на охоту — все равно что курицу звать в воду.
— Посмотрим завтра, кто из нас охотник, — лениво ответил Переметов.
— Я не к тому, — докучал из-под плаща Петр Михайлович. — Откуда неожиданно страсть?
— А может, она и была у меня, страсть… да положение не позволяло… «Предрика, а с ружьем шляется». Так может сказать народ? Может. А к народу надо прислушиваться… И кроме того: где ты сейчас купишь утку? Нигде в районе не купишь. С мясом засели… С такими руководителями, как вы, утятины не покушаешь…
Он что-то говорил еще и после, но слова проскакивали мимо моих ушей. Было уже неинтересно. Лишь одно я вынес: Переметов был глубоко убежден, что без его личного руководства Камышевецкий район гибнет безвозвратно и уже никогда не сможет подняться вновь.
Перед самой зарей чуть-чуть покрапал нежный дождичек и обросил все вокруг. Легкий туман повис над камышами. С утра дождь — это не дождь, а туман с утра — к вёдру. Приметы верные — будет хороший день.
Перед рассветом мы расползлись по камышам на своих челноках, а Переметов заболтал весельцем к реке, в свое сооружение.
Мы с Валерием Гавриловичем решили стать в «голове» вдвоем. На таком озере можно и вчетвером.
Зашалашились мы довольно быстро, легко и просто. Нужен был только небольшой моток шпагата и — больше ничего.
Валерий Гаврилович устроился метрах в ста от меня, лицом к заре, так же, как и я.
Туман над озером курился теплым парком. Листья камышей, хотя я и отряхнул их веслом, то и дело беззвучно бросали капли в челнок и на траву, но на мой плащ — хлестко. Больше ни звука. Небо пока еще закрыто сплошными серыми облаками, пока еще все вокруг было в мутноватой серой пелене, свежей по-утреннему, сырой, но приятной, бодрящей. Пелена была живой: она двигалась над водой, то мутнея, то просветляясь. Августовское предутро повисло над Далеким, задумчивое, напоминающее о том, что осень не за горами.
Но сколько прелести в самом утре в это время года!
Вот постепенно появляются красноватые просветы в облаках — это солнце подходит к горизонту. Оно близко, совсем близко. Облака становятся все жиже и жиже, редеют, отступают перед солнцем. И вдруг, как-то совсем неожиданно, образовалось в облаках окно, а мощные лучи прорвались в него и ударили по небу веером. Вокруг этого окна, по краям, — золото. Горы золота над землей. Из золотого окна — прямые дорожки лучей. Утро наступало торжественное, величественное и, наверно, опять и опять неповторимое в своей могучей красоте.
