– Обвенчают на Кадьяке, там и внуков крестят! – Поторопил отплытие главный правитель. – Все равно придется зайти в Павловскую бухту за семьями партовщиков: почти треть имеют жен и детей на острове. – Стоя на шканцах барка, пришвартованного на бочки с мертвыми якорями, Чистяков наблюдал за последними приготовлениями к походу, бросал насмешливые взгляды на капитанский мостик, по которому гоголем расхаживал Этолин: – Ишь! – По-свойски кивнул Сысою: – Уже и мундир раздобыл!

Походив по палубе, главный правитель снял шляпу, перекрестился, благословил отплытие и по штормтрапу спустился в шлюпку. Служащие крепости налегли на весла и переправили его на причал. Этолин в военном сюртуке без эполет с легким поклоном проводил правителя и начальника порта, оглянулся по сторонам. Глаза его заблестели, дернулись черные, задиристые усики с загнутыми концами, он надул грудь, и громко, с металлическим звоном в голосе, крикнул:

– Отдать концы! На кливерах?! Приводи к ветру!

Неуклюжие матросы из креолов, под оклики старовояжных русских и американцев полезли по вантам распускать паруса. Они вздулись береговым ветром, нос барка стал разворачиваться, напряглись прямые верхние паруса и «Байкал» осторожно двинулся к западу, на закат начинавшегося дня.

Слегка картавя, капитан носился по мостику, журавлем перегибался за леера, ругал нерадивых матросов. Команда стоила того. Имея опыт плаваний, Сысой и сам едва не срывался, чтобы поправить и поторопить. Основную работу на парусах делали три русских и два наемных американца, третий стоял на штурвале. Сысой заменил его, отправив помогать землякам. На палубе и реях то и дело начинались потасовки, но команды капитана стали исполняться быстрей. Этолин самодовольно распрямился, бросая косые взгляды на рулевого-добровольца и, заложив руки за спину, степенней стал расхаживать по мостику.

Вскоре барк миновал острова, вышел в открытое море, кренясь на борт, взял курс на Кадьяк. Ветер был устойчивым, паруса закрепили и капитан дал команде отдых.

– Похвально-похвально! – Кивнул Сысою, подкручивая усы. – Старый приказчик может править судном?! – А вот это не совсем хорошо! – Постучал пальцем по барометру, стрелка которого заметно склонялась к низу.

– Говорят, ты искал русские селения к северу от Бристоля? – улучив удобную минуту, спросил Сысой.

– Искал! – равнодушно ответил капитан.

– Я четыре контракта слушал байки про вольные русские деревни на Аляске: есть они, нет ли их?

– Вдруг и были, – буркнул Этолин, пристально наблюдая за парусами. – Только сейчас там все на одно лицо, а толмача у нас не было. – Жгут костер возле креста, молятся деревянной бабе. Если и были, то выродились.

Ночью ветер переменился, разыгрался шторм, поднялись высокие волны и понесли бриг к северу, к берегу материковой Аляски. Сысой, не успев отдохнуть, снова встал к штурвалу. На парусах суетливо работали все мужчины, бывшие на судне. Капитан покрикивал на них осипшим голосом и мотался от борта к борту, как незакрепленная бочка. Раздосадованный беспорядком, он наконец приказал поделиться на две команды во главе с американскими матросами. Одной отдыхать, другой работать.

Тяжелый, неповоротливый барк лавировал против волны и ветра, стараясь держаться подальше от суши. На парусах работали не только матросы, но и пассажиры. Среди них приказчик то и дело замечал сына-кузнеца. На рассвете другого дня на горизонте показалась земля и стала приближаться, не смотря на все старания команды. По виду суши, Сысой сначала принял её за устье Кенайской губы, но вскоре узнал Еловый остров с северной стороны. Сперва он даже обрадовался, не сразу догадавшись в какой опасности находится барк. Бухта, в которой мог укрыться «Байкал», была только с восточной стороны острова. Сысой хорошо знал – где она, указал капитану, но при нынешнем ветре невозможно было войти в нее. Барк несло на отвесные скалы северо-западного берега. Много лет назад при таком же ветре галиоту «Три Святителя» под началом промышленного Медведникова удалось выброситься на отмель, но и на том, малом, судне погибло несколько человек. Тяжелый, неповоротливый барк не мог надеяться и на такую милость.

Серое от усталости лицо Этолина побледнело.

– Похоже, конец! – почти по слогам произнес он, глядя на приближавшуюся сушу. – Кто-то из мужиков, может быть, спасется, а женщины и дети погибнут!

– Молится надо! – непокорно вскрикнул Сысой.

Капитан обреченно махнул рукой: дескать, молись – не молись, конец известен!

Сысой, не отрывая окостеневших пальцев от штурвала, запел в полный голос: «Отче Никола-чудотворче, моли Бога о нас!» Потом, вдруг, сам не зная почему, вскрикнул: «Отче Герман, ты глядишь на нас с острова, помолись о нашем спасении!»

– Странное дело! – капитан удивленно покрутил головой на вытянутой шее. – Ветер меняется.

– Клади паруса на другой галс! – посоветовал Сысой и крикнул во всю силу голоса: – На фоке, гроте и бизани товсь, мать вашу... Шевелитесь, коли хотите жить!

Ветер действительно менялся или отраженный от скал острова позволил сменить курс. С большими трудностями, барк все-таки вошел в бухту и бросил якорь. Как и предполагал Сысой на берегу стоял инок Герман в подряснике и камилавке. Борода его была белой. Из трюма со слезами на глазах выползали женщины и дети. Мужчины вповалку лежали на мокрой палубе. Сысой отодрал скрюченные пальцы от штурвала и стал оседать: налитые свинцом ноги уже не держали его.

– Хороша молитва! – похвалил финн, устало сплевывая мокрые усы, закрывшие губы. – Всем отдыхать! – устало пробубнил, кивая рулевому, чтобы крикнул громче и, цепляясь за такелаж, пополз в свою каюту.

Как ни трудно было Сысою, но немного отдохнув на мостике, он все же спустил за борт байдару, выгреб к берегу и обнял старого друга.

– Однако, уже только мы с тобой остались с «Феникса»? – со слезами на глазах всхлипнул и благословил его Герман. – Гляжу, несет на камни. Разобьет, думаю. Молился и помог Господь.

– Твоей молитвой спаслись! – просипел Сысой и поплелся за монахом в его келью. По пути спросил с удивлением. – А болезный брат твой жив ли?

– Предстал перед Господом! Похоронил я его здесь и сам рядом лягу. – Герман указал на крест рядом с кельей.

Сысой, крестясь, помянул молитвой тишайшего монаха Иосафа, на которого никто из промышленных и партовщиков не имел зла.

Сколько спал – он не помнил, очнувшись, почувствовал себя отдохнувшим. Герман поставил на стол котелок с вареной картошкой, деревянную плошку с печеной рыбой. Со стороны бухты донесся звон корабельного колокола. Отбили полдень.

– Всех не примешь! – Стал оправдываться отшельник. – Женщин с малыми детьми устроил в своем домишке, там у меня школа, других развел по домам служащих. Кадьяков на бывшем кирпичном заводе разместил. – Ты поешь, да помоги мне отнести им кое-какую снедь.

Сысой сладко потянулся, перекрестился, умылся у ручья и встал на благодарственную молитву о спасении. Подкрепившись, пошел следом за Германом в его огороды, удивлялся там, как хорошо поднялась ботва картошки, капуста распустила крепкие зеленые листья, розовела свекла.

– И как это у тебя получается, все растет даже здесь, среди камней, а у нас, в Калифорнии при благодатной погоде и жирном черноземе то одно, то другое. Без помощи Компании годами прокормиться не могли.

Герман понял вопрос по-своему, или уклонился от прямого ответа и стал подробно рассказывать, как между урожаями для удобрения скудной земли носит с берега морскую капусту и песок, как сажает, поливает, пропалывает. Сысой послушал, покивал:

– Ты – вольный, оттого у тебя все растет. Хотя, – горько усмехнулся, – бывает воля хуже неволи.

– Скоро и вам дадут землю, разрешат селиться, – отшельник распрямился и перекрестился на восход. – Да не много будет желающих остаться. Меняется народ. Может быть это хорошо.

– Знать бы, что доживу, вдруг и остался бы в Калифорнии, но сын сильно хочет в Сибирь, хотя не знает и не помнит той жизни. – Со Смиренным вздохом Сысой перекрестился, не удивившись и не обрадовавшись предсказанию. – Пропала вера, нет духа, и непонятно зачем все было?