Сысой вздрогнул, вскинув глаза, торопливо перекрестился:
– Что говорят? Кто убил?
– Подначальные ему воры и убили. Пока побеждал – был вождем, а как солдаты постреляли апачей и юмов, так они ему припомнили какой он крови. Наверное, так!
– А как он оказался на том острове?
– Бежали от солдат, скрывались. А что случилось на Серросе, того никто не знает.
Покидавшие Росс люди сели в шлюпку и отчалили от берега бухты. Смущенный вестью о друге, не зная верить или не верить услышанному, Сысой тоскливо смотрел вслед и дымил трубкой, за его спиной слышалась чужая, разноязыкая речь.
– Скоро разучимся говорить по-русски! – Неприязненно кашлянул Петруха.
То ли прощание, то ли дурное предчувствие так затяготило Сысоя, что на теле выступил пот. Он с опаской вскинул глаза к небу. По нему с огромной скоростью летели облака, за ними, скученным стадом черных быков неслись тучи. Непонятно откуда послышался глухой подземный гул. Вскоре небо затянуло тьмой, и со страшным шумом заплясал вихрь, меняя направление по кругу. В море восстали огромные валы, воздух сделался мрачным, а по черному небу расползлись страшные кровавые трещины. На бриге торопливо крепили паруса, но не успели дойти до верхних бомбрамселей, они вздулись и повалили «Кяхту» на борт. Все с ужасом ждали, что мачты вот-вот лягут на воду. Но к счастью, парус на гроте оторвался, и бриг выправился на очередной волне.
Шквал заставил всех провожавших пригнуться и схватиться за шапки. Затрещала и упала стена крепости, оторвались крылья ветряной мельницы. Люди на берегу бросились в укрытия, а на бриге стали бороться за жизнь. Ураган был не долог, корабль сорвало с якоря, но не выбросило на скалы. Вскоре стихия укротилась, настала жуткая тишина, потом повеял обычный бриз.
Поправив рангоут, «Кяхта» распустила паруса, схватила ветер и двинулась на север, к Ситхе. Жители Росса пошли смотреть, что случилось с их домами и хозяйством. Кое-где были сорваны крыши, побита часть скота, на мельнице сорван ветряк.
– К чему бы? – спросил отца Петр, выпрямляясь и поправляя шапку, которую все еще удерживал двумя руками.
– Ни к чему хорошему! – уныло ответил Сысой, оглядываясь по сторонам. Его шапку унесло невесть куда. – Наверное, поминки по моим дружкам!
Приуныл и новый правитель конторы Росса Шелихов. Его правление начиналось с пронесшейся беды и компанейских убытков. Но печалился он не долго, и с жаром, которого от него никто не ждал, взялся за дело. В тот же день под его началом служащие и партовщики стали чинить крыши домов, поднимать и восстанавливать упавшие острожины.
Сысой со своей индеанкой и дочкой остановился у сына, в доме построенном при жизни Василия. Петр ничего не имел против того, чтобы отец с семьей жил с ним постоянно, их жены легко сошлись и зажили дружно. Сысой больше прежнего стал думать о дальнейшем: недалек был срок четвертого контракта и первого контракта сына. Уйти они могли только в свою деревню под Тобольском или, получив в Охотске новые паспорта, вернуться на прежние места службы.
Разговор о возвращении начал сын. Как оказалось, он много думал об этом, хотя не помнил родины, и все его воспоминания были связаны с колониальной жизнью, которая его тяготила.
– Люди приезжают, чтобы заработать денег, а там, – кивал на запад, о котором знал понаслышке, – говорят, все так дешево, что за сто рублей можно обзавестись готовым домом и хозяйством.
– Можно, – уныло соглашался Сысой. – Телушка за морем – полушка, да рубль перевоз! Пятьсот в год там платят разве городскому голове?! А кузнецы хорошо живут, если водки не пьют. А то ведь, вместо того, чтобы заплатить их стараются напоить. Ты бы там не пропал, да вот ведь, совсем не знаешь той жизни.
– Только по слухам и рассказам, – степенно согласился Петр. – Родина, это не только земля, но единокровный народ. Землю можно обрести и добыть, а единокровников где взять?! Возвращаться надо! – Вздохнул, выдавая наболевшее, выстраданное. – Хочу жить среди своих, не так, как здесь: все временные, сбродные, скоро свой язык забудем.
Петр продолжал работать в кузнице, Сысой принял обязанности приказчика, облегчив заботы Василия Старковского, по-прежнему тянувшего свою лямку и служившего уже третьему правителю. Восстановленный в прежней должности, надзирал за ремонтом упавшей крепостной стены, сорванной крыши скотника, выставлял караулы и отправлял на выпасы скот с пастухами-бакерами. Вместо того, чтобы охотиться на оленей, как это было прежде, индейцы ближайших деревень стали красть скотину.
Несмотря на природные знаки, предостерегавшие нового правителя в самом начале его службы, Шелихов со всей страстью молодой души носился по окрестностям и все работы проверял сам. Едва были залатаны последствия урагана, приказал корчевать и распахать все пригодные для посевов поляны на склоне Берегового хребта, советовался со старовояжными, можно ли заложить хутор в пятнадцати верстах от Росса, в устье русской реки Шабакай. Почти каждый день новый правитель собирал приказчиков, выслушивал их жалобы, пожелания и наставлял:
– Промыслов нет, Ситха покупает пшеницу без нашей помощи, крепость убыточна, – как бывший конторщик и канцелярист, он помахивал указательным пальцем, будто под рукой были костяшки счетов, – Компания тратит на наше содержание вдвое больше, чем получает от нас. Если хотим жить и служить при здешнем благодатном климате и плодородии, должны обеспечивать пшеницей и мясом северные колонии с Камчаткой. А для этого надо распахать все, что можно, делать баркасы, бочки, телеги, мебель, все нужное миссиям и ранчам в обмен на пшеницу и скот. Начать выделку овчины – на кожи есть спрос. Поголовье необходимо увеличивать…
– Как его увеличишь? – угрюмо возражал Сысой. Скот был его заботой. – Ближние выпасы распаханы, угоняем стада и табуны в горы, пасем на камнях хребта. Телки и жеребята пропадают.
– Надо выгонять на юг, на поля при Малом Бодего.
– Придется содержать большую охрану. – С сомнением качал головой Сысой. – И отчего так, – удивлялся вслух. – Жили на отчине и богатели: так же рожь, пшеницу, овес сеяли, скот держали. Отчего тут-то ничего не получается?
– Сколько человек работает на полях? – опять смахнул перстом Шелихов. – С десяток?! А кормить надо полторы сотни только своих. Пастухи, плотники, кузнецы, бочары, чеканщики, часовщики, кожевенники – все нужны, от всех польза. Партовщики себя не оправдывают, но их вынуждают содержать и каждый год отправлять на промыслы.
Партовщики посылались не только на промыслы, но на рыбные ловли, добычу дикого мяса, по необходимости, как и при Шмидте, отправлялись на полевые работы. Морские бобры оставались только во внутреннем калифорнийском заливе, а калифорнийцы не пускали туда компанейские партии. Алеуты, природные охотники, на строительных и пашенных работах теряли всякий интерес к жизни, все настойчивей просились на родной остров или, хотя бы, на Ситху.
К осени ввиду крепости были очищены все участки, где только возможен посев, корчевали поля даже в трех верстах от Росса. После первых дождей, началась вспашка. В этом деле Шелихов полностью положился на россиян. Петруха ковал сошники. Пахали, каждый на свой лад, кто как был приучен, как видел, и как это делалось на их родине: финскими, русскими, сибирскими, малорусскими сохами на лошадях. В калифорнийские сохи впрягали быков.
Шмидт за время своего правления добился многого, Шелихов удвоил его посевы. Сысой с бакерами вынужден был угонять стада все дальше от крепости. Положиться на верность пастухов-индейцев он не мог, за всем приходилось следить самому. Поголовье, действительно, прибывало, а на душе приказчика становилось все муторней и не только потому, что испанцы подтвердили слухи о гибели Прохора. На утренних молитвах он поминал погибших и умерших, просил у покровителей благополучия сыновьям и Тимофею Тараканову, выехавшему в Россию, ночами, возле костров мысленно беседовал с покойниками. Все они искали русский рай и верили, что он в Калифорнии. Отчего же ни у кого не сложилось то счастье, о котором мечтали? Отчего на благодатной земле богатели только беглецы-выкресты, обзаведшиеся своими ранчо? Изредка Сысой встречался с ними, выспрашивал, присматривался и не мог поверить, что они счастливы.
