– Куда пропал?! – укорил он Сысоя, выставляя на стол три чарки и ополовиненную четверть. Катерина принесла блюдо с остывшими блинами и соленую рыбу. Управляющий настраивался на долгий разговор. – Договаривались же – не дольше месяца, а прошлялись полтора?!

Выпив во славу Божью и благодарность за удачный поход, штурманский ученик и приказчик стали рассказывать о спокойной реке, текущей по долине между горных хребтов. При этом креол ерзал на лавке и плутовато поглядывал на Кускова. Едва Сысой рассказал о реке и народах, живущих по берегам, Кондаков нетерпеливо вскрикнул:

– Ты про счастливую гору скажи!

– Про гору говори сам! – Сысой с сомнением помел бородой по столешнице и откинулся на лавке, всем своим видом показывая, что не очень-то верит креолу. – Если Кондаков не врет, то на той горе случилось чудо, несчастье, обернувшееся счастьем. – Кивнул креолу, чтобы говорил сам.

Штурманский ученик, распаленный неверием приказчика, с которым много спорил в пути, смежил узкие глаза, облизнулся и с жаром заговорил:

– Песок на отмелях сильно блестит желтым, а я знаю от отца, так бывает, если в нём золото. В одном месте черпанул котлом, промыл, в другом, и кое-чего нашел. А он мне, – презрительно указал на Сысоя, – песок как песок! Пошел я к горе, полазил у подножья, гляжу – щель, а во тьме что-то блестит. Бес поманил лезть, поглядеть, что там. Полез – тьма. Попробовал обратно – рубаха задралась, не пускает, я – дальше. Щель стала расширяться и, вроде как, посветлело. Встал я в полный рост, рубаху отряхнул, расправил, хотел лезть обратно, гляжу – стены гладкие и желтые как из золота. Дальше пошел – золотые гробы без крышек, а в них покойники, будто прозрачной смолой залиты и все кругом из золота…

– Как разглядел-то в темноте? – недоверчиво спросил Кусков.

– То ли глаза привыкли, то ли отблеск какой был от золота, может быть, щель какая-то, – оправдываясь, залопотал Кондаков.

– Три дня пропадал, – кивнул на него Сысой. – Я думал, сбежал или убился, хотел уже возвращаться. Вдруг, приволокся, тощий, дурной, лопочет про золото. А после на сливе держал нас три дня, с корытом по воде бродил и бормотал, как полоумный: «Золото-золото из-под той Счастливой горы должно в реку смываться!» Ну, не вязать же его, не везти силком?! Пришлось ждать, пока утешится.

– Вот это самое! – торжествующе вскрикнул креол и бросил на стол тяжелый рыбий пузырь, набитый песком и камушками кварца с желтыми вкраплениями. Развязал его, рассыпал по столешнице. – Красиво?! Похоже на золотой доллар или на червонец. – Полюбовался поблескивавшей горкой, ожидая, что скажет управляющий.

Кусков в задумчивости смотрел на камушки, перетирал меж пальцев песок и качал поседевшей головой. Сысой продолжал рассказывать о своем:

– Помолясь Всемилостивейшему Господу, святителю и чудотворцу Николе, за молитвы наши услышанные, за просьбы исполненные, чуть не силком усадил я его в байдару. Поплыли вниз, по берегам встречали много миролюбивых селений и кочевых станов, индейцы зазывали к себе, но я велел торопиться, довезти и сдать тебе всех целыми…

– Благодатные места! – Кусков со вздохом поднял затуманившиеся глаза. – «Ой, раю мой раю, прекрасный мой раю!» – просипел слова старинной былины. – Сможем ли жить здесь или изгонит Господь как Адама с Евой?.. Раю ты, мой раюшко, притулиться бы хоть с краешку, – вздохнул тяжко, глубоко, прерывисто.

– Что Бога-то гневишь? – в два голоса заспорили приказчик со штурманским учеником. Они были счастливы возвращением, веселы выпитым ромом, не понимали печали управляющего.

Кусков, качая кручинной головой, опять вздохнул и печально пробормотал нараспев:

– «Не велел нам жить Господь во прекрасном во раю», а мы все ищем, ищем. – Стал ссыпать золото в высохший рыбий пузырь.

– Да что случилось-то?

– Бес смущает мыслями, которые прежде не приходили в голову: если гишпанцы не станут чинить препятствий для вольной торговли с миссиями, зачем Росс Компании? Она тратит на наше содержание четырнадцать тысяч ассигнациями в год. А я нынче отправил на Ситху сто четырнадцать бобров, тридцать девять кошлаков. На другой год, по всем приметам, добыча будет меньше. Сами себя прокормить не можем, не то, чтобы снабжать колонии и Сибирь. Котами с Ферлоновых камней Компанию не удивишь: они и мельче, и цвет похуже прибыловских. А чтобы укрепиться, надо быть полезными Компании. Разве это! – подкинул на ладони пузырь. – Фунта полтора! Похоже на золото. – Помолчав, продолжил, не поднимая глаз. – Я отправил с Банземаном дубовые доски, предложил Андреичу заложить верфь, чтобы строить здесь суда из калифорнийского дуба, просил прислать людей для выпасного скотоводства. Вдруг оправдаем затраты?! – Вскинул глаза с тлевшей в них надеждой. – А еще, сад заложил: яблони, груши, вишни, персики, виноградные лозы из Чили и Перу, арбузы из Сан-Франциско. И… Розы, – признался, смущаясь, – пусть растут, душу радуют . Мельница теперь своя, заведем кожевенный заводик… Разве так?!

– Ну, и что печалишься? Мало, что ли?

Кусков опять с сомнением качнул головой и опустил глаза:

– Получил от Александра Андреевича наказы и письма. Гишпанский король требует убрать Росс. Наш царь из-за нас ссориться с ним не станет, директора Компании хотят на двух стульях усидеть и всем угодить. Среди них из старых мехоторговцев остался один шелиховский зять Булдаков, а новые ни уха ни рыла не понимают, только жалованье получают. Опасается Александр Андреевич, что мы станем не колонией, а разменной картой в политике.

– Не может того быть! – в два голоса заспорили с управляющим приказчик и штурманский ученик. – Земля была ничья, мы ее купили. Лучше мест не сыскать. Вот засеем поля, приспособимся как миссии. Хлеб всем нужен… И золото.

– Хлеб нужен! – согласился Кусков. – Только крестьянствовать из-под палки не заставишь. Один Васька работает на полях и огородах, да я. Других приходится заставлять. Розы вот затеял разводить, – скривил бритые губы. – А золото твой отец привозил с Юкона, – кивнул штурманскому ученику. – Отправляли в правление Компании. Я так и не понял нужно ли оно России.

– Наливай! Бог не выдаст – свинья не съест! – Встрепенулся Сысой. – Тогда не нужно было, теперь понадобиться… Если это, правда, золото!

Разливая ром по чаркам, Кусков продолжал травить души сотрапезников унылыми размышлениями:

– Без вас Алексейку Шукшина задавило деревом. – Перекрестился. – Шестеро промышленных подали прошения: контракт выслужили, задерживаться на поденной компанейской службе не хотят. Добычи нет. Посчитали мы с писцом-конторщиком их содержание, оказались должниками Компании. Вот те и благодатная Калифорния! И беглые от гишпанцев не возвращаются, хотя знают, что мы основали селение. Сами говорите, убегают, уклоняются от встреч.

Невольная печаль Кускова ушла вместе с похмельем и забылась. Сам управляющий с утра до ночи был занят, то наблюдал за строительством, то работал в саду, что ему особенно нравилось. Новый урожай пшеницы опечалил и его, и Ваську, туманы с моря не дали собрать по-калифорнийски обильный обмолот: посеяли пять пудов, собрали восемь, а на одни только компанейские паи служащим Росса надо пятьдесят пудов в месяц. Василий стал поругивать здешний ровный климат без холода и жары, предлагал перенести пашню в долину реки.

– Как у нас под Тобольском?! На едока три десятины земли. Через два-три года сорные травы глушат злаки, колос становится тонким, – рассуждал, оправдывая свое невезение в урожаях. – Надо запускать пашню на два-три года под покосы, Нам в сене нет надобности, можно выпасать скот, пускать под бахчи. От века все на том стояло. Чтобы себя кормить надо десятин сто пятьдесят, а тут кого?! – озабоченно кивал на горный склон, исполосованный пашней.

Управляющий и приказчики с пониманием соглашались с ним, но понимали, что и земли нет и народа, чтобы ее обрабатывать, есть одни только едоки. В прошлом Кусков искал на Шабокае и не нашел там подходящего места для крепости, но высмотрел места для хуторов, а их надо было строить.