– Вот толстозадая кобыла, – пробормотал ей вслед Соколов одновременно с восхищением и завистью, – ты же знал, что фамилия Воскресенская – псевдоним? Так-то она Котова… Штерн!

Соколов фыркнул и покрутил круглой башкой:

– Интересно, сколько ей все-таки заплатил твой родственник? И почему он не взял тебя, вы ж родня, хоть и не кровная.

– Ты же слышал – не хотел он родню.

«Я – последний человек, кого Эмин подрядил бы на семейную летопись», – подумал Коста.

Он был уверен: абсолютно все – включая Соколова, связывали проход его романа в финал с дядей – генеральным спонсором. И так же ясно понимал: Эмин не входил в число сил, влияющих на благосклонность жюри к его детективу.

– Ты смотри, – хмыкнул Соколов, – вон идет одышливая гроза писателей!

И верно, к ним брел Антон Зудин. Светлые брюки критика оставались светлыми лишь до бедер, а ниже были темны от воды и липли к ногам, рубашка свисала на одной застегнутой пуговице. Он был абсолютно пьян и совсем не похож на Зудина вчерашнего.

– Коста! Затянувшаяся надежда русской литературы. П-приветствую! – Зудин вскинул руку со стаканом, отчего янтарная жидкость плеснула ему в лицо.

Он покачнулся и шлепнулся мимо подушки, расставив длинные ноги коленями вверх. Проворно облизнувшись, заглянул в стакан и сделал крупный глоток.

– Видишь, брат мой, Ажаев, – проговорил Соколов, – что делает с человеком признание.

– Какое признание? – не понял Коста.

– Дык сегодня господин Зудин назван Союзом писателей одним из десяти лучших литературных критиков России. И самым молодым из них. Возможно, на следующий год юный дракон ворвется в жюри «Русского романа».

– И тогда у бездарей будет меньше шансов дожить до финала, мсье Соколов, – Зудин задохнулся от смеха.

– Добрый вечер, господа! Рад, что вы веселитесь.

Дядя появился неожиданно – Коста не слышал шагов. Они с Соколовым поднялись и пожали руку улыбающемуся Эмину. Глядя на него, Коста подумал, что все эти хлипкие мальчики и девочки из журналов мод, а также увитые шейными платками толстые кутюрье, у которых хлипкие берут интервью, видимо, не совсем уж бесполезные существа. Все-таки, у одежды есть универсальный язык, не требующий перевода. Вот, например, Эмин. Черная шелковая рубашка на выпуск, черные же свободные брюки. Ноги – босые. Надменное существо, по имени стиль, в данном случае держало два слова на тонких губах: «богатство» и «снисхождение». И хотя Коста стоял спиной к морю, и море было темно, он чувствовал, как где-то там, качается на волнах дядина яхта. Пусть даже не здесь, а у берегов Босфора, но она была столь же осязаема, сколь осязаем аромат сирени при взгляде на майский натюрморт.

Зудин не встал, лишь снова отсалютовал бокалом, на этот раз осторожнее. Эмин вежливо склонил голову в ответ.

Коста подтащил к импровизированному столу свободную подушку.

– Спасибо, мальчик мой, – мягко поблагодарил дядя, садясь.

Соколов налил вина и Эмин поднял бокал:

– Еще раз поздравляю с выходом финал! За вас и нашу победительницу!

Все выпили, кроме Зудина, разглядывающего собеседников сквозь граненое стекло.

– Хотя из вашей рецензии, Антон, – обратился к нему Эмин, – я так и не понял, за что вы Ирину хвалите. Ну, кроме стиля и наблюдательности. Но ведь, рецензия на целых две страницы… Очень мудрено вы пишите.

– Вы плохо понимаете по-рЮсски?

– Уверен, что хорошо.

– Так вы привыкли к другому русскому. Я пишу для иной публики.

Зудин задрал подбородок и прикрыл глаза, то ли чтобы унять хмельное кружение мира, то ли чтобы не видеть недостойных.

Коста метнул взгляд на Эмина, но тот лишь улыбнулся:

– Лакуны, компендиумы и айдентити героя… Неужели нельзя изъясняться проще?

– Вы запомнили? О, прогресс! Но повторю… Повторю. Пишу для тех, кто потом сфр… сфор-ми-рует мнение остальных. Ну, ваше.

– То есть, кто круче выразится – тот лучший критик?

– Вы не понимаете, – нежно пробормотал Антон, обращаясь к жидкости в стакане, и махом прикончил остатки.

«Бренди, судя по цвету и запаху», – подумал Коста.

– Мне трудно понять, потому что вы не умеете говорить просто. А не умеете говорить просто, потому что не понимаете суть вещей. Человек должен пережить личную катастрофу, чтобы познать себя. А какие катастрофы у вас? Как и у большинства представителей вашего поколения – твит собрал меньше лайков, чем вы планировали? Потому и выводы ваши позерски и пафосны.

Эти слова выдернули Антона из упоенного самоумиления. Гневно дернув уголком губ, он сказал:

– Извините, вы меня впервые видите… ну почти. Откуда вам знать, что я видел?!

– Я читал ваши рецензии… Скажите, почему в каждой статье и вот сейчас вы используете слово «извините»? За что конкретно вы извиняетесь?

– Вам не ясно, за что люди извиняются?

– Сейчас это модно… Вкручено в общение как лампа. Каждый извиняется, и при том мнит себя выше тех, у кого просит прощения.

Зудин захлопал в ладоши, но его повело вбок.

– О, метафора! Можете… могете даже! Говорить не как денежный самодур! Читайте меня дальше, – он закашлялся смехом, – и клянусь, дойдет до синекдохи!

– Зудин, заткнись! – сказа Коста. – Прости, Эмин, он пьян.

Но Антона несло. Икнув, он в стыдливом шутовстве округлил глаза, прикрыл рот и откинулся на подушку.

– Какая интер-р-р-есная встреча, господин Кара! – жмурясь проговорил он. – Вы же – классический…, так сказать.

Эмин задумчиво смотрел на него, постукивая пальцем по бокалу.

Выдержав паузу, отделявшую его от пьяного критика, Коста спросил Эмина:

– А мой роман ты читал? Что скажешь?

– Что он худший в тройке лидеров, Коста. Ты пишешь динамично, сочно. Но я не вижу главного героя – этого твоего атташе. Он – приличный, воспитанный юноша. И с ним происходят невероятные вещи. Вдруг происходят! Впервые в жизни он попадает в перестрелку. Ты представляешь себе, что это такое? Но после этого он как прежде весел и хорошо кушает. Но, ведь, в него стреляли. На его глазах убили человека… Да ладно, Коста, он же не Джеймс Бонд!

Краем глаза Коста заметил, как Зудин ухмыляется – в рецензии на его роман он писал о том же, но другими словами.

«Сволочь!» – подумал Коста. Почему-то сейчас он ненавидел его, а не Эмина. Ненавидел так, что хотелось вмазать в самую сердцевину кривящегося за очками лица.

– Ты можешь писать лучше, чем двое остальных, – проговорил Эмин. – Но твоя беда та же, что и у нашего критика – ты слишком благополучен. У тебя есть мозги, но большая часть твоих знаний из новостей и соцсетей. А отсутствие опыта, при таланте, дорогой мой, это почти преступление.

Эмин поставил бокал и поднялся.

– Ладно, хватит разговоров. Мы здесь, чтобы развлекаться. Желаю хорошего вечера, господа! – он улыбнулся Косте и растворился в темноте.

Соколов расхохотался:

– Всем врезал! И отсутствующим, и тем, кто молчал… А у тебя, Зудин, и впрямь крышу снесло. Не наливайте ему больше! На месте Эмина я бы дал тебе в рыло!

Даже пьяный, Антон был верен себе и не отреагировал на колкости Соколова.

Коста встрепенулся лишь когда в круг света от ближайшего факела вступили два парня, одетые в форменные рубашки официантов. Каждый нес по кальяну. Следом за ними появился человек неопределенного возраста. Одежды его были шафранового цвета, как у буддистских монахов, и чрезмерно объемны: казалось, балахон и брюки насажены на ручки от метел, как у огородного пугала. Желтые волосы торчали в разные стороны. В руке он держал медный кальян.

– Ё! – удивился Соколов, глядя на него, – это что?!

– М-м-м… Григорий Олушин, – вспомнил Коста, – добрый вечер!

Олушин был театральным актером, иногда мелькавшим в сериалах. Фамилию его, как человек от театра далекий, Коста вряд ли вот так сходу назвал бы, не лицезрей он Олушина позавчера на церемонии вручения призов «Русского романа», где тот читал со сцены Борхеса. Правда тогда он не выглядел безнадежным психом, как сейчас.