На нашей улице стояли старинные австрийские двух-трехэтажные многоквартирные дома или виллы. В этом фешенебельном районе в досоветское время проживала местная элита, которая после войны вся сбежала. После войны этот район был заселен советской элитой: отставными и действующими военными, преподавателями, врачами, партийными функционерами и другими чиновниками. То был особый класс, который назывался «служащие» или интеллигенция.
Дети этого класса в большинстве своем были хулиганами, которые жили по своим правилам и нарушали правила, которые устанавливали для них взрослые. Но эти нарушения не носили криминальный характер, а скорее были проявлениями детской шалости, любознательности, исследованием окружающего мира, своей природы и границ дозволенного. Мы не были драчунами, задирами и агрессорами, не играли на чужих территориях, но и на свои не пускали. Этим мы отличались от хулиганов с окраин, которые иногда разбойничали, устраивали драки в разных местах и творили прочие злодеяния. Мы были воспитанными, читающими, не хамили и не грубили взрослым, при общении относились к ним с уважением. В некоторых семьях родителей даже называли на «вы». Если взрослые ловили нас на месте преступления, нам всегда было очень стыдно, мы краснели и обещали, что тут это больше не повторится. Мы держали обещанное слово и честно могли проказничать уже рядом или в другом месте. Как-то так жило наше хулиганское сообщество, о котором лучше всего написал поэт-хулиган Владимир Высоцкий в «Балладе о борьбе»:
Если мясо с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил с подлецом, с палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.
Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книжки ты в детстве читал.
Жизнь нашего поколения и страны того времени, я хочу рассказать на примере школьных лет одного хулигана, которого хорошо знал. Этим хулиганом был я.
Первые звоночки
Я родился в 1951 году. Поскольку тогда все родители работали, меня водили в ясли. Думаю, мне было тогда около 2-х лет. В яслях мы таскали из шкафа на кухне соль и пробовали ее на вкус. За это нас поставили в угол и лишили возможности играть. Это было для меня первое наказание посторонними людьми, и оно мне запомнилось.
В садик, вероятно, пошел с 3х лет. Вспоминаю, что, несмотря на свое баловство, я был любимцем у одной воспитательницы. Она, очевидно, была студентка, так как приходила к нам во второй половине дня и много писала. Она поднимала меня со сна раньше других, я мог вдоволь играть разными игрушками, а потом помогал всех будить. Помню, на даче, куда садик вывезли летом, мы жили в старой сельской школе. Тогда, думаю, мне было около 5-ти лет. В коридоре школы была дверь, ведущая в темный подвал, где, как нас уверяли, жили всякие Бабайки. За какую-то провинность меня закрыли в этом подвале. В ужасе я стоял на первой ступеньке абсолютно темного подвала, уткнувшись носом в дверь, из щелей которой пробивался хоть какой-то свет. За дверью были слышны шаги, голоса людей, и мне было не так страшно. Вдруг я услышал голос моей воспитательницы, моего ангела-хранителя. Она приехала нас проведать именно в этот день, когда мене было страшно, шла по коридору и звала меня. Я услышал ее и расплакался. Она нашла меня за дверью подвала, подняла на руки, обняла и долго успокаивала. Все это мне почему-то запомнилось.
За высоким забором нашего садика был другой садик. Как-то раз туда улетел наш мяч. Я залез на забор и потребовал его вернуть. В ответ в меня стали бросать песок и палки. Я спрыгнул на их территорию и устроил там хорошую драку. Меня за шиворот привели в наш садик и сдали директору. В наказание я должен был неделю находиться в кровати, пока остальные играли на улице. Так всякими наказаниями в садике нарушали мои права и свободы, и я ждал, когда все это уже закончится.
И вот, наконец, меня повели в школу, где я услышал первый в своей жизни звонок. Теперь я считал себя взрослым, значит, мог быть свободным, ходить, куда захочу, и делать то, что посчитаю нужным. Нас привели в класс и рассадили за парты. Меня посадили с очень вредной девочкой. Начались притирки в классе. Я был достаточно большим и сильным по сравнению со своими сверстниками, но лидерство в классе меня особо не интересовало. На лидерство претендовали два брата-близнеца, тоже не слабые ребята. Мы в чем-то не сошлись во мнении, и они решили «поговорить» со мной после уроков. Началась драка прямо возле школы. Взрослые нас разняли, как щенков, и отправили в разные стороны. На следующее утро я вижу, что у входа в школу дежурят эти два брата, очевидно, со своей матерью, и высматривают в свои три глаза, вероятно, меня. Один глаз у парня от синяка так заплыл, что его вообще не было видно. Я скрылся в толпе жаждущих учиться и быстро пошел в обратную сторону. Пришлось прогулять этот день, потом второй, а потом к нам домой пришла учительница и предложила матери прийти в школу со мной прямо к директору. В кабинете директора мы прослушали лекцию о правилах поведения учеников в школе и выслушали варианты угроз. Когда меня завели в класс, все зашумели, как будто завели преступника. После этого случая меня никто не трогал. И мне все были безразличны, поскольку я водился с парнями с нашей улицы, которые почти все учились в нашей школе. Особенно не сложились у меня отношения с соседкой по парте. Когда она меня окончательно достала, я принес из дому белую мышь, которая жила у меня в банке. На перемене, вытрусив из ее круглого пенала все карандаши и ручки, я засунул туда несчастную мышь. Когда учительница предложила всем достать ручки и начать писать, моя соседка достала из пенала бедную белую мышь. Крик был неимоверный. А потом под визги девочек всем классом ловили моего испуганного зверя с красными глазками. Урок был сорван. На следующий день я с матерью опять был у директора. Он даже угрожал мне милицией, говорил, что такого в его практике еще не было, чтобы за месяц учебы в школе уже дважды состоялись наши встречи.
Зимой умер мой отец и я стал вообще беспризорный. После уроков я брал санки и с ватагой парней ходил кататься на горку. Мать приезжала на обед, ловила меня на горке и прямо с санями забирала к себе на работу. Она работала тогда на пивзаводе бухгалтером. Но и там я находил приключения на свою голову. Однажды, катаясь один на озере за забором завода, я провалился под лед. К счастью, пальто не успело намокнуть, и я смог сам выбраться на берег. Но шапка утонула. В таком виде я боялся появляться на глаза матери – до тех пор, пока не превратился в сосульку. Помню, как разбивали пальто на спине и вытаскивали меня из него, помню, как натирали холодным спиртом, помню, как после этого болел.
Летом меня отправили в дневной пионерский лагерь, который находился в парке рядом с нашим домом. Мы там завтракали, играли, обедали, спали, после полдника и вечерней линейки нас отпускали домой. В ресторане, где нас кормили, я случайно обнаружил холодильник с полным тубусом пломбира и вафельными стаканчиками. Весь наш отряд хорошо закусил мороженным после обеда. Я не был первым дегустатором на этом празднике жизни, а наказать решили только меня как первооткрывателя холодильника. Директор объявил, что «торжественно» выгонит меня из лагеря на вечерней линейке. Он думал, что я такого позора не переживу. Территория лагеря была окружена стационарными постройками, в которых стояли наши кровати. Вход и выход был только через ворота лагеря, которые закрывались, так что сбежать оттуда раньше времени не представлялось возможным. Когда все построились на вечернюю линейку, я за их спинами залез на крышу постройки и свысока наблюдал за этим балаганом. Вот директор подает знак вожатой, чтобы меня вывели перед строем. Она пошла меня искать и обнаружила на крыше. Предложила мне спуститься. В ответ я показал ей нос, как это делал Буратино, и скрылся. Помню, как мать тяжело вздохнула, когда я сообщил ей, что в лагере меня больше не желают видеть.
