Фатьма сидела, не отрывая глаз от сцены, не зная, на кого обратить свою жалость — на обездоленную ли Севиль или на самое себя.

В зале то и дело слышались женские вздохи, всхлипывания — видно, не только Фатьма узнавала свою несчастливую жизнь в том, что происходит на сцене. И лишь тогда, когда действовать начинала Гюлюш, женщины в зале приободрялись.

Как не похожа была эта смелая девушка на забитую Севиль! Как сурово осуждала она своего бессердечного брата, как стремилась помочь бедной Севили в ее невзгодах! Женщины в зале с замиранием сердца следили: неужели усилия этой славной девушки окажутся тщетными и все останется таким, как было?

Но вот в доме Балаша все переменилось. Куда девалась кроткая, забитая Севиль? Ее как не бывало! Вымолвить мужу столь дерзкие слова, швырнуть ему в лицо чадру, навсегда покинуть его дом? Ни мужа, ни бога не побоялась! В зале раздались возгласы одобрения. Вот бы им, сестрам этой Севили, сидящим в зале, поступить так же, как она!

Фатьма нервно теребила чадру, то стягивая ее с головы, то по привычке вновь натягивая и снова невольно стягивая, словно чадра в этот вечер теснила, душила ее. Быть такой, как Севиль! Пусть люди смотрят, как сидит она, Фатьма, с открытым лицом — в театре, среди чужих мужчин! Пусть смотрит на нее сейчас, кто хочет, хотя бы сам Хабибулла!

Но едва опустился занавес и люстры ярко осветили зал, — страх вновь охватил Фатьму, и она поспешно натянула на голову чадру.

Вдруг кто-то тронул Фатьму за плечо. Она обмерла: Хабибулла? Она продолжала сидеть, не двигаясь, страшась увидеть ненавистное ей лицо, услышать знакомый враждебный голос. Но рука снова и настойчивей тронула ее.

Ну, будь что будет!..

Всего раз в жизни, зайдя как-то к Баджи, лишь мельком видела Фатьма эту седую женщину. Но сейчас, увидя ее и поняв, что страхи напрасны, Фатьма готова была расцеловать эти седины, это свежее приветливое лицо.

Казалось, Натэлла Георгиевна угадала ее чувства. Ласково, ободряюще улыбнувшись, она шепнула:

— Тебя ожидает Баджи, пойдем!

Неловко ступая вслед за Натэллой Георгиевной по тесным закулисным переходам, заставленным декорациями, мебелью, Фатьма продолжала беспокойно теребить чадру, стыдясь открыть свое лицо перед чужими людьми и вместе с тем не решаясь оставить его прикрытым, чтоб не обидеть тех, кто только что со сцены бросил вызов чадре, не показаться в их глазах отсталой и смешной.

Баджи и Телли сидели, каждая перед своим зеркалом, собираясь разгримировываться.

— Ну как — жива? — с улыбкой спросила Баджи, едва Фатьма показалась в дверях.

— Жива! — бодро ответила за Фатьму Натэлла Георгиевна, и вслед за ней, переступив порог, смущенно повторила Фатьма:

— Жива!..

Удивительным казалось Фатьме очутиться за кулисами театра среди этих странно одетых людей в гриме.

— Понравилось? — спросила ее Баджи.

Вид Баджи в костюме и в гриме Гюлюш снова привел Фатьму в волнение.

— Не будь тебя, Севиль бы погибла! — воскликнула она, и слезы блеснули в ее глазах.

И Баджи в ответ — будто и впрямь она спасла Севиль — растроганно промолвила:

— Спасибо!.. — Затем, испытующе глянув в глаза Фатьме, она спросила: — А что ты скажешь о самой Севиль?

— Смелая! Не побоялась мужа… Эх, если б все наши женщины так поступали с такими мужьями, как этот негодник Балаш!

— И ты в том числе — с твоим?

— Я!.. — растерянно переспросила она, не зная, что ответить. — С моим?..

Не отрываясь от зеркала, Телли вставила:

— Не верится, чтоб такой умный, культурный мужчина, как Хабибулла-бек, плохо относился к своей жене!

Еще жила в памяти Фатьмы картина, как увивался Хабибулла подле Телли на выпускном вечере, и уж, во всяком случае, памятен был тот вечер, когда Телли хозяйничала у нее в доме, а она, Фатьма, законная хозяйка, оставалась с детьми в спальне и только подслушивала у двери, подглядывала в замочную скважину, как развлекаются, как веселятся гости.

— Это он с вами такой культурный! — буркнула Фатьма.

— Значит, и его жене нужно перемениться, чтоб муж уважал ее! — бросила Телли в ответ.

Фатьма окинула Телли недружелюбным взглядом: немало горьких минут доставила ей в свое время эта вертихвостка!

— Уж лучше оставаться такой, какая есть, чем быть похожей на этакую!

Кого имела в виду Фатьма, кивнув в сторону Телли, — Эдиль или ту и другую?

— Эдиль, конечно, женщина плохая, и быть на нее похожей — незачем, — заметила Баджи. — Но ведь и оставаться такой, какой Севиль была в доме Балаша, не многим радостней: это все равно, что совсем не жить!

— Для меня стать иной — значит тоже не жить: Хабибулла быстро сживет меня со свету… — ответила Фатьма. — Хоть он и умный, и культурный, — с усмешкой добавила она.

— У тебя есть близкие люди, они тебя защитят.

— Старик отец, что ли? Мать неграмотная? Брат школьник? Они, если б и хотели защитить, бессильны.

Натэлла Георгиевна, молча следившая за разговором, внушительно сказала:

— Есть у тебя, женщина, друзья посильнее, чем отец, и мать, и брат.

— Не знаю я таких…

— То-то, что не знаешь! А советская власть?

— Не станет она возиться с такой, как я, — с дочерью буржуя.

Баджи с укором промолвила:

— Забыла ты, видно, Фатьма, кто недавно о детях твоих позаботился, чтоб они были сыты, одеты, обуты. Не советский ли суд, не советская ли власть?

— Нет, нет, — об этом я помню и всегда буду помнить! — с чувством воскликнула Фатьма.

— Спасибо тебе за это!

В тоне Баджи послышалась издевка, и Фатьма недоуменно развела руками, словно спрашивая: что же еще могу я сделать?

Натэлла Георгиевна ее поняла.

— Нужно идти по той дороге, которую указывает тебе советская власть, и прежде всего расстаться с этим… — сказала она, брезгливо кивнув на чадру.

Фатьма, сама того не замечая, ответила словами Хабибуллы:

— Для азербайджанки чадра — головной убор, такой же, как в России платок или шляпа.

— Хороша такая шляпа, из-за которой лица не видно!

— У нас к чадре привыкли…

— Многие уже давно отвыкли! Не обижайся, если добавлю: те, кто поумней да посмелей!

— Вам легко так говорить: вы, видать, грузинка. А в чадре ходила моя бабка, и до сих пор моя мать ходит, — упорствовала Фатьма, казалось, забыв все, что только что пережила в зрительном зале.

— А дочки и внучки твои будут ходить иначе!

Много верных, добрых слов услышала в этот вечер Фатьма из уст Баджи и костюмерши.

И только Телли безучастно молчала, любуясь в зеркале своим хорошеньким личиком: стоит ли тратить слова на этакую отсталую гусыню?

Баджи вспомнила, как много лет назад, советуя сестре расстаться с чадрой, Юнус сказал:

— Ну, на что она женщине, эта тряпка?

С какой готовностью откликнулась она тогда на призыв брата! А вот сейчас, в ответ на такие слова, Фатьма лишь угрюмо отмалчивалась, выпятив губы, и нос ее, без того длинный, казалось, стал длинней. Да, видно, и впрямь не все люди из одного теста!

В душе Фатьмы шла борьба.

Вновь, как в зрительном зале, страстно хотелось быть такой, как Баджи, как Гюлюш, как Севиль, когда та бесстрашно кинула чадру в лицо мужу, покинула его дом. Быть такой, как они! Все они уже переболели недугом страха и нерешительности, который до сих пор держит ее, Фатьму, в тисках. Все они давно ходят без чадры и, слава аллаху, живы, здоровы, невредимы. Счастливые! Почему ж только ей одной так трудно, так страшно перешагнуть черту?

— Ну, ладно… Пусть будет по-вашему… — сказала она наконец, измученная сомнениями, и тут же, испугавшись своих слов, торопливо поправилась: — С завтрашнего дня…

Баджи и Натэлла Георгиевна переглянулись. Похоже на то, что Фатьма не хочет их обидеть отказом. С завтрашнего дня? А кто поручится, что завтра, когда дойдет до дела, эта трусиха не передумает? Нет, нет, такие дела нельзя откладывать на завтра!

Баджи решительно поднялась, вплотную подошла к Фатьме, стала лицом к лицу. Тонкие пальцы Фатьмы судорожно сжали края шелковой ткани, окутывающей ее с головы до ног. Мягким, но настойчивым движением Баджи разжала пальцы Фатьмы, сняла с ее плеч чадру, брезгливо отшвырнула в угол.