– В Норвегии хорошо сколотить капитал и быть состоятельным. Обычно норвежцы не имеют ничего против людей с деньгами, наоборот, восхищаются как людьми рисковыми и ловкими. И здешние законы прекрасно защищают наши интересы. Но баланс этот хрупок. Точно так же, как мы восхищаемся дельностью и старанием, мы ненавидим декаданс и упадок. Со знатью мы почти не сталкивались, тем паче что по закону о дворянстве от тысяча восемьсот двадцать первого года титулы и привилегии были упразднены. Управлять в Норвегии состоянием – во всяком случае, если имеешь бóльшие амбиции, чем финансовый инвестор, если хочешь стать созидателем общества, – означает не бороться с профсоюзами и не нанимать за гроши поляков, чтобы нелегально строить себе дома.

Улав посмотрел на Ралфа, который выглядел как школяр, пойманный на краже сластей в магазине. Газеты много писали об условиях труда рабочих, когда он строил на Вестеролене свою огромную виллу.

– В Норвегии управлять состоянием означает понимать норвежскую модель, – продолжал Улав. – Понимать трехстороннее сотрудничество – работник, работодатель и государство, понимать преимущества минимального разрыва в оплате труда, а вдобавок крепко выпивать с доверенными лицами и руководством Объединения профсоюзов. Ведь, собственно говоря, это и есть норвежская модель. Мы заботимся о том, чтобы рядовые, честные люди жили хорошо, платим им деньги, чтобы они могли съездить на курорт, купить новый автомобиль, взять ипотеку и купить жилье. Взамен мы получаем народ, который относится к нам с уважением, не голосует за подстрекателей и не штурмует наши владения. А все, что вы тут говорили об идеях, связанных с поездкой, об этих чертовых саудовских арабах, вертолетах и вечеринке в вашем имении, идет вразрез с таким общественным договором.

– Не учи отца своего… – воскликнул Рафаэльсен.

Он не договорил, потому что в дверь постучали.

– Я занят, – сказал Улав.

Тем не менее секретарша заглянула в дверь.

– Плохо со слухом? – раздраженно спросил Улав.

– Простите, но дело очень важное.

– Подождет.

Он потянулся к чашке с кофе, но взгляд вошедшей секретарши – одновременно изумленный и какой-то мертвый – заставил его передумать.

– Разговор окончен, – сказал он Сверре и Рафаэльсену; те недоуменно переглянулись, поскольку разговор прервался так внезапно, однако встали и вышли из кабинета.

– В чем дело? – спросил Улав, когда они с секретаршей остались вдвоем. Но в глубине души он уже знал ответ.

Американский центр радиоперехвата, где-то на Ближнем Востоке

Когда конвоиры ввели Джонни Берга в освещенную комнату, он вспомнил, что когда-то говорил ему наставник, старый офицер, которого все звали инициалами, Х.К.: «Пытка – это    в первую очередь не сама боль, а ожидание, какой она будет».

Берг понятия не имел, где находится. Недели и месяцы после того, как его схватили курдские ополченцы, виделись словно сквозь пелену, так бывает в пургу на горном плато, когда не знаешь, где кончается земля и начинается небо, когда минуты, будто часы, и наоборот.

Его перевозили из одного лагеря военнопленных в другой, а в итоге он оказался в тюрьме у американцев.

Прежде чем втолкнуть в комнату, конвоиры сняли с Джонни балаклаву: пусть, мол, видит, что его ждет. Лампа дневного света под потолком слепила глаза. Из динамиков оглушительно гремел тяжелый рок.

Посередине стояла слегка наклонная лавка, с кожаными ремнями по бокам, черной шерстяной балаклавой и аккуратно сложенным полотенцем. В комнате ждали двое мужчин в балаклавах, серых флисовых куртках и камуфляжных армейских берцах. У стены стояли две канистры с водой.

Музыка умолкла.

Сердце у Джонни стучало молотом. Да, думал он, смотреть на это – уже испытание, страшный сон, что угодно, дайте мне уйти, это хуже смерти.

– Яхья Сайид Аль-Джабаль? – сказал один с сильным американским акцентом. – Так тебя зовут?

Джонни не ответил.

– Я задал вопрос, – сказал мужчина, чуть громче.

– Нет, сэр, – ответил Джонни, – меня зовут Джон Омар Берг.

– Национальность?

– Норвежец.

– О’кей, – сказал мужчина сквозь балаклаву, по-прежнему без агрессии в голосе, – у нас есть несколько вопросов, на которые ты должен ответить.

В разговор вступил второй мужчина, тоже в балаклаве, но телосложением покрупнее. Тон был будничный, будто речь шла о ремонте стиральной машины, певучий говор выдавал уроженца южных штатов:

– Есть два способа получить ответ. Ты предпочтешь первый.

Джонни не сводил глаз с шершавой серой стены.

– Ты ездил в Ирак и в Сирию под именем Аль-Джабаль, – сказал здоровяк. – Пересечение границы, по данным органов курдского самоуправления, зарегистрировано в Эрбиле[13] двенадцатого сентября прошлого года. А теперь ты говоришь, что Аль-Джабаль имя не настоящее?

Джонни зажмурился, откинул голову назад, закрыл лицо руками.

– Я не могу вдаваться в детали задания, – сказал он. – Но мое начальство может подтвердить.

– Чем ты здесь занимался? – наседали американцы.

Что стоит здесь и сейчас подписка о неразглашении? Да ничего.

– Я должен был… хм… ликвидировать норвежского добровольца.

– Его имя?

– Абу Феллах. Норвежские инстанции могут подтвердить мои слова.

В последний год европейские мусульмане толпами хлынули в этот регион строить новопровозглашенный «халифат». Западные службы безопасности всполошились. Опасались, что эти люди, обладающие боевым опытом и воинственные, решат вернуться в свои родные страны.

Американец медленно покачал головой, под балаклавой слегка обозначились черты лица.

– Мы навели справки. Ни Норвегия, ни другие союзники не могут подтвердить твою складную историю.

Джонни почувствовал, как перехватило горло, дышать стало нечем. Всему приходит конец, в том числе и удаче, которая до сих пор была на его стороне. Десять лет он работал на разведку, в самых горячих точках, в Афганистане, Ливии и Ираке. Удостоился многих наград. Не раз был на волосок от гибели, но бог любит норвежцев, так вроде говорят?

Дело дрянь.

– Повторяю, – продолжал допросчик. – Чем ты занимался?

За долгие годы службы все в нем выгорело, иллюзии пропали. Ближний Восток так или иначе катится в тартарары, хоть вмешивайся Запад, хоть не вмешивайся. Вмешательство либо бессмысленно, либо только ухудшает положение.

Примерно год назад с ним связался некий офицер, предложил задание вне официальных каналов. Задание величайшей национальной важности, для выполнения которого мирной Норвегии недостало политической воли. Нужно было выехать в Курдистан, забрать американское оружие, купленное на оружейном рынке в столице, связаться с бывшим американским спецназовцем, который сражался там против Исламского государства[14], и перейти через ничейную землю, то есть фактически через линию фронта, в подконтрольный ИГ поселок, где находился норвежец Феллах. О том, что посылают его без ведома государства, никто словом не обмолвился.

На миг вспомнилось случившееся – пот, сердцебиение и обрывки зрительных образов. Низкий дом, зеленая картинка в приборе ночного видения. Прохладные комнаты, пыльные ковры, выстрелы через глушитель, взгляд мальчугана в коридоре.

Думать об этом не было сил, и Джонни оттолкнул воспоминания.

Их засекли прямо перед тем, как они добрались до зарослей высокой травы на ничейной земле. Задание было выполнено, только вот американец погиб. Джонни сумел сбежать, однако когда вернулся на курдскую сторону, курдские ополченцы задержали его. Почему его сцапали, он не знал, но предполагал, что ИГ пустило слух насчет исчезновения одного из их собственных людей. Отомстило ему за содеянное и за то, что он сумел от них сбежать. На фронте все знали, что воюющие стороны доверяли депешам друг друга.