– Спасибо, папочка.

– А вот и еще один подарок. – Он берет меня за руку и подмигивает. – Больше тебе не придется ее видеть, милая.

Я не сразу понимаю, что он говорит о моей матери.

– Ты уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения. Судья четко все обозначил в решении об опекунстве. – Лицо его выражает восторг, словно он выиграл приз. Я смотрю на отца, открыв рот.

– Значит, мы больше никогда не увидимся? Никогда?

– Ты сама этого хотела. Мама согласилась. Черт, она, наверное, рада не меньше тебя, что с плеч свалилась такая обуза.

Мне с трудом удается улыбнуться.

– Хм, ну да. Наверное. Если ты… если она так хочет…

Я отворачиваюсь, чтобы не видеть Дороти, чувствуя, как дрожат губы.

– Мне тогда было только шестнадцать. Она должна была просить о встрече, обязана была бороться за меня! Она ведь мать. – Голос мой срывается, и приходится помолчать, чтобы найти силы продолжать. – Папа звонил ей и все рассказал. Она словно сама ждала, когда я это предложу. Папа тогда вышел и сказал: «Все в порядке, милая. Теперь ты не на крючке». – Прикрываю рот ладонью и стараюсь сглотнуть, пожалуй впервые радуясь тому, что Дороти не видит моего лица. – Через два года она появилась на выпускном в моей школе и делала вид, что очень мной гордится. Мне было восемнадцать, но я испытывала такую боль, что не смогла сказать ей ни слова. А что она ожидала после двух лет молчания? С тех пор я ее не видела.

– Анна, я знаю, как много значил для тебя отец. – Дороти помолчала, подбирая верные слова. – Но ведь он намеренно мог препятствовать твоему общению с матерью.

– Так и было. Он хотел меня защитить. Она бы обижала меня снова и снова.

– Это твоя правда. Твое видение. Ты уверена, что права, и я тебя понимаю. Но это не означает, что так все и есть на самом деле.

Несмотря на слепоту, миссис Руссо обладала способностью заглянуть в душу.

Я моргаю и опускаю глаза.

– Мне бы не хотелось об этом говорить.

Ножки кушетки скользят по бетону, когда я поднимаюсь, чтобы уйти.

– Сядь, – произносит Дороти с такой суровостью, что я невольно повинуюсь.

– Агата Кристи как-то сказала, что внутри каждого из нас есть потайная дверца. – Она находит мою руку и сжимает так сильно, что ногти впиваются в кожу. – За ней мы храним свои самые сокровенные тайны. Мы следим, чтобы эта дверь была тщательно закрыта, и обманываем себя, заставляя поверить, что тех тайн не существует. Некоторые счастливчики и правда однажды начинают в это верить. Но я боюсь, моя дорогая, что ты не из их числа.

Дороти берет из моих рук камни, которые я перебираю пальцами, кладет в мешочек и туго затягивает шнур. Пошарив рукой, она находит мою сумку и опускает туда бархатный мешок.

– Ты никогда не построишь будущее, пока не примиришься с прошлым. А теперь иди. И непременно помирись с мамой.

Я стою босиком в своей кухне. Над расположенным в центре «островом» висят медные кастрюли. Воскресенье, и уже почти три часа пополудни, а Майкл должен прийти в шесть. Я с удовольствием посвящаю свободное время готовке, чтобы к его приезду дом наполнился теплым ароматом свежеиспеченного хлеба. Соблазнение атмосферой домашнего уюта. Сегодня мне понадобятся все помощники, каких я смогу найти. Я решила воспользоваться советом Дороти и напрямую сказать Майклу, что не хочу покидать Новый Орлеан, а точнее, не хочу расставаться с ним.

Выкладываю шар пышного теста на присыпанную мукой доску и начинаю месить. Я мну его руками, растягиваю, наблюдая, как оно податливо меняет форму. На полке у меня над головой, прямо над «островом» лежит, поблескивая боками, миксер для теста «Бош», три года назад подаренный мне отцом на Рождество. У меня тогда не хватило духа сказать ему, что в вопросе хлебопечения я придаю много значения эмоциональной составляющей, поэтому предпочитаю месить тесто руками, как делали уже четыре тысячи лет назад древние египтяне, которые первыми стали использовать закваску. Интересно, для египтянок той эпохи это было лишь ежедневной обязанностью или они, как и я, находили в этом процессе успокоение? Я расслабляюсь, наблюдая, как проходят у меня на глазах едва заметные химические процессы, как, смешиваясь, мука и вода превращаются в эластичное, шелковистое на ощупь тесто.

Моя мама говорила, что этимология происхождения слова «леди» такова, что, по сути, оно означает женщина-тестомес. Как и для меня, выпечка была ее страстью. Но у кого она этому научилась? Я никогда не видела ее с книгой, мама даже не закончила школу.

Убираю тыльной стороной ладони прядь волос со лба. Дороти велела мне помириться с матерью. Мы говорили об этом три дня назад, а я постоянно думаю о ее словах. Неужели мама действительно не раз пыталась со мной связаться?

Есть лишь один человек, который может знать точно. Не раздумывая, наспех мою руки и беру телефон. Сейчас час по тихоокеанскому времени. Слушаю гудки и представляю, как Джулия сидит на веранде, читает очередной любовный роман или, может, красит ногти.

– Анна-банана! Как ты?

Восторг в ее голосе вызывает чувство вины. В первый месяц после смерти отца я звонила Джулии ежедневно, но вскоре это случалось уже раз в неделю, а потом и раз в месяц. Последний раз я разговаривала с ней на Рождество.

После подробного отчета о том, как обстоят дела на работе и в личной жизни, я произношу:

– В общем, все отлично. А как ты?

– Салон посылает меня на обучение в Вегас. Наращивание волос, парики и всякое такое. Курс рассчитан на три дня. Ты тоже могла бы попробовать. Это очень удобно.

– Могла бы, – отвечаю я, прежде чем перейти к главному. – Джулия, мне нужно задать тебе один вопрос.

– Знаю. Квартира. Надо выставить ее на продажу.

– Нет. Я же говорила, что хочу оставить ее тебе. На следующей неделе позвоню миссис Сайболд и узнаю, почему так долго оформляют передачу права собственности.

Слышу в трубке протяжный вздох.

– Ты золото, Анна.

Папа стал встречаться с Джулией в тот год, когда я окончила колледж. Он рано ушел на пенсию и решил, что, раз я поступаю в Южно-Калифорнийский университет, он может переехать в Лос-Анджелес. Они с Джулией познакомились в тренажерном зале. Тогда ей было тридцать пять, на десять лет моложе отца. Я неожиданно испытала симпатию к этой добродушной, симпатичной женщине, питающей слабость к красной помаде и всему, что связано с Элвисом. Как-то она призналась мне, что всегда очень хотела иметь детей, но решила выбрать моего отца, потому что он вечный ребенок. Жаль, что через семнадцать лет с ней рядом нет ни детей, ни ее большого ребенка. Мне кажется, что папина квартира станет небольшим вознаграждением за все ее жертвы.

– Джулия, одна моя подруга сказала мне то, что никак не выходит у меня из головы.

– Что же это?

– Она… – кладу руку на заколку, скрепляющую мои волосы. – Она говорит, что моя мама много раз пыталась со мной связаться, что она написала мне письмо или несколько писем. Я не знаю, что и думать. – Я замолкаю, испугавшись, что мои слова могут прозвучать как обвинение. – Она полагает, папа обо всем знал.

– Мне ничего об этом не известно. Я уже вынесла гору мешков. Этот мужчина ничего не желал выбрасывать. – Она тихо смеется, и у меня сжимается сердце. Мне надо было заняться этим самой, а я, как и отец, свалила все самое неприятное на Джулию.

– И ты не находила никаких писем от моей матери?

– Я знаю, у нее был наш адрес в Лос-Анджелесе. Иногда она посылала ему какие-то бумаги, связанные с налогами, и еще что-то, но прости, Анна, для тебя она не присылала ничего.

Я киваю, не в силах произнести ни слова. Только теперь я понимаю, как отчаянно надеялась услышать другой ответ.

– Отец очень тебя любил, Анна. У него была лишь одна слабость – любовь к тебе.

Я отлично знаю, что папа меня любил. Но почему же мне этого мало?

К предстоящему вечеру я готовлюсь особенно тщательно. После ванны с моим любимым маслом Джо Малоне я надеваю персикового цвета кружевное белье, встаю перед зеркалом и начинаю выпрямлять волосы «утюжком». Обычно они красиво лежат волнами, но Майкл любит, когда они прямые. Подкрашиваю ресницы, завершаю макияж и бросаю косметичку в сумку. Осторожно, чтобы не помять, я надеваю платье цвета меди, облегающее фигуру, которое непременно понравится Майклу. В последнюю минуту беру подаренный отцом кулон с сапфиром и бриллиантами. Камни матери смотрят на меня, подмигивая, словно до сих пор не могут привыкнуть к новой оправе.