– Какая красивая аллегория, Дороти. В твоей пещере очень светло, дорогая моя подруга.

– О, я и погасила немало. – Она берет вторую пару. – А эти для Стивена.

– Как благородно. Я думала, ты его ненавидишь.

Я дважды видела Стивена Руссо, когда встречалась с Джеком. Он произвел на меня впечатление порядочного человека. Дороти редко вспоминает о бывшем муже, и лишь то, что этот бесполезный подонок бросил ее через девять месяцев после того, как она перенесла мастэктомию. С той поры прошло уже три десятилетия, но, как я понимаю, раны Дороти еще не затянулись.

– Я имею в виду Стива Уиллиса, моего ученика. Он был умным мальчиком, но его семья была ужасна. Я не дала ему возможности забыть ее, Анна, и до сих пор не могу себя простить. Думаю, его братья до сих пор живут в городе, я смогу найти его через них.

Смело. Или нет? Возможность попросить прощения успокоит совесть Дороти, но может напомнить Стивену о том периоде детства, который он предпочел забыть навсегда.

Дороти берет в руки следующую пару.

– Эти для Джексона. Я так и не извинилась перед ним за то, что вмешивалась в его жизнь.

От этих слов у меня по спине бежит холодок.

– Если бы не я, вы были бы сейчас мужем и женой. Это я посоветовала ему признаться тебе, Анна. Вина была для него слишком тяжким грузом. Матери чувствуют такие вещи. Эта его тайна могла бы разрушить ваши отношения после свадьбы. Я уверяла его, что ты простишь. Но ошиблась.

– Я простила, – говорю я, сжимая ее руку. – Но хорошо, что ты об этом сказала. Думаю, Джексону не стоило мне признаваться. Некоторые тайны лучше хранить вечно.

Дороти вскидывает подбородок.

– Например, те, что связаны с твоей матерью?

– Я никогда не говорила ни о какой тайне.

– Тут и не надо ничего говорить. Женщина просто так не бросит своего ребенка, Анна. Ты уже отправила ей Камень прощения?

Я сглатываю горечь.

– Я спрашивала у Джулии. Мама не писала мне писем.

Дороти тихо фыркает.

– А тебе не приходит в голову, что твой отец мог ничего и не сказать своей подруге?

– Мне нужно время, чтобы все обдумать, Дороти.

– Пока не зажжешь свет везде, где только можно, чтобы отступила тьма, ты никогда не сможешь отыскать дорогу. Так говорит Фиона.

Глава 6

По дороге домой заезжаю за сэндвичем в «Гайз». Уже темнеет, когда я стою на своей кухне, тупо смотрю в экран ноутбука, ем сэндвич с жареными устрицами и чипсы «Зэпа».

Пока ты не зажжешь свет везде, где только можно, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Слова Дороти – или Фионы – заставляют меня содрогнуться. Каково это – ощущать, что совесть твоя не запятнана, а ты чистый, достойный уважения человек?

Черт! К чему эти мысли? Можно подумать, моих проблем на работе и в личной жизни мало для того, чтобы бизнес у «Гайз» процветал. Отхожу к холодильнику и открываю дверцу морозильной камеры. Несколько минут смотрю в морозное нутро, пока наконец не замечаю то, что мне сейчас нужно: кварта мороженого с карамелью и морской солью. Я уже тянусь к нему, но в последнюю минуту себя останавливаю. Изо всех сил хлопаю дверцей, закрывая ее, и жалею, что не могу запереть на замок. Для тех, кто работает на телевидении, калории – разрушители карьеры. Конечно, Стюарт еще не делал мне замечаний, но однажды дал понять, что горизонтальные полосы уже не для меня.

Возьми же себя в руки!

Бросаю бумажные обертки в мусорную корзину и иду в гостиную. За стеклом больших французских окон день медленно превращается в вечер. Семьи садятся ужинать, мамы собираются купать малышей.

В моей голове без всякого разрешения возникают мысли о Джеке. Уверена ли я, что сказала сегодня Дороти правду? Если бы он не признался, я ничего бы не узнала об измене, и мы были бы женаты уже три года. Он работал бы ресторанным консультантом здесь, а не в Чикаго. Нашему первому ребенку был бы уже год, и мы бы подумывали о втором. Зачем же он все испортил? Эта Эми была его стажером! Двадцать лет, черт возьми! Надо отбросить эмоции. Хотела бы я, чтобы он скрыл от меня правду? Не могу ответить. Кроме того, сейчас я уверена, что все к лучшему. Тогда я не встретила бы Майкла. А с Майклом мне лучше, чем было с Джеком. Конечно, он был милым. С ним я много смеялась. Но Майкл – моя судьба. С ним тепло, уютно, он умный, а то, что у него мало свободного времени, в некоторой степени гарантирует верность.

Оглядываюсь и вижу свою сумку на стуле, куда бросила ее, когда вошла. Подхожу и беру, чтобы положить на место. Камни падают на ладонь. Перебирая их пальцами, как четки, иду к столу и достаю лист бумаги.

Пишу первое слово, чувствуя, как трепещет сердце.

Мама.

Вдыхаю полной грудью. Пожалуй, настало время нам помириться.

Рука так дрожит, что я не могу писать. Откладываю ручку и встаю. Нет, я не могу.

Открытые французские окна манят меня, и я выхожу на балкон. Опираюсь на металлическое ограждение и смотрю с высоты шестого этажа на улицу, поднимаю глаза и любуюсь темнеющим небом с оранжевыми и пурпурными всполохами. Трамвай движется по Сент-Чарльз, но вскоре останавливается у зеленой полоски газона, разделяющей бульвар.

Почему Дороти так настойчива? Я рассказала ей о своем прошлом в тот день, когда мы встретились в фойе дома «Эванджелин». Мы тогда поболтали минут десять, потом она предложила мне подняться наверх.

– Номер моей квартиры два-семнадцать. Выпьешь со мной коктейль? Приготовлю нам «Рамос Физз», согласна?

Дороти мне сразу понравилась. Я определила, что ее личность состоит из двух частей меда и одной бурбона – она из тех людей, которые прямо смотрят в глаза, и мне казалось, я знаю ее всю свою жизнь.

Мы сидели в креслах – одно не похоже на другое – и пили восхитительный старый орлеанский коктейль, приготовленный из джина, сливок и цитрусового сока. Медленно потягивая напиток, Дороти рассказала мне, что в разводе уже тридцать четыре года, что на двадцать лет дольше ее замужества.

– Стивен – любитель женских прелестей, а тогда мастэктомию не делали так аккуратно, как сейчас. Было трудно, но я справилась. Интересы молодой девушки с юга сузились до желания добиться положения в обществе, пока не удастся найти нового мужа и отца для Джексона. Моя мама пришла в ужас, узнав, что я осталась одна и выбрала для себя работу школьной учительницы английского в Уолтер-Коэн. Прошли годы, и я поняла, что двадцать лет пролетели, как легкий летний дождик.

Она рассказывала о своем детстве, о том, как росла в Новом Орлеане в семье известного акушера.

– Папа был чудесным человеком, – вспоминала Дороти. – Но маме казалось, что быть женой акушера не слишком престижно, ведь ее семья жила в одном из шикарных особняков на Одюбон-Драйв. Амбиции отца не дотягивали до ее желаний.

Видимо, тогда «Рамос Фризз» незаметно ударил мне в голову, потому что я неожиданно поняла, что рассказываю Дороти о своей семье, а подобное случалось со мной крайне редко.

Мне было одиннадцать, когда отца продали, он перешел из «Атланта брэйвз» в «Детройт тайгерз». За шесть недель моя жизнь здорово изменилась. Родители купили дом в респектабельном пригороде Блумфилд-Хиллз и отдали меня в крутую школу для богатых девочек. В первый же день я поняла, что никогда не стану своей в этом сплоченном кругу шестиклассниц. Потомкам Генри Форда и Чарльза Фишера не было дела до тощей новенькой, чей отец оказался рядовым игроком в бейсбол из Скулкилл-Каунти в Пенсильвании. По крайней мере, так решила заводила всех девочек Фиона Ноулс. Остальные пятнадцать шли за ней, как крысы за Нильсом.

В то время моя мама – дочь шахтера – была моей единственной подругой. Ей было всего тридцать один год, и она была хороша собой. В нашем районе мама стала таким же изгоем, как и я.

Она сидела у окна, задумчиво смотрела куда-то вдаль и курила. К сожалению, у нас не было выбора. Отец обожал бейсбол, а мама, так и не получившая никакого образования, любила папу. По крайней мере, я так думала.