– Не хочешь ли ты сказать, что получил такой приказ от непобедимого Набусардара и теперь его именем нарушаешь законы Вавилона? Или Набусардар хочет дать понять, что законы действительны только для бедноты, а для знатных людей не существуют?

Набусардар в ответ зло взглянул на нее.

Шумя и переговариваясь, люди подступали все ближе к дому.

Одни восхищались смелостью Нанаи, бросившей в лицо царскому гонцу, что вельможи не соблюдают законов. Они готовы были прийти ей на выручку, если бы он приказал солдатам наказать девушку. Другие, напротив, так и ждали, не понадобятся ли царскому посланцу их услуги. Если Нанаи привлекут к суду за оскорбление представителя власти, можно будет рассчитывать на щедрость Вавилона.

Но Нанаи не обращала внимания на ругань и не искала сочувствия.

Она выхватила из-за пояса кинжал и, без боязни глядя на гонца, сказала:

– Тогда знай, господин, что у любого из Гамаданов смелости не меньше, чем у царских гонцов.

С этими словами она выбежала из толпы и одним ударом рассекла канат, которым Устига был привязан к лошади.

Ее тут же схватили солдаты.

– Что прикажешь с ней делать?

– Связать! – был ответ Набусардара.

Но тут подоспел Гамадан. Он упал в ноги военачальнику и запричитал:

– Она молода и безрассудна, благороднейший господин. Будь милосерден, и боги будут милосердны к тебе. Наша семья оказала тебе немалую услугу, не требуя взаимен награды. Возьми себе перса и поступай с ним по своей воле, но помилуй мою дочь.

Нанаи прервала его:

– Я не нуждаюсь ни в чьей милости. – Она смерила презрительным взглядом царского гонца и прибавила: – Видно, правду говорят, что честь и справедливость в нашей стране могут ждать защиты только от чужеземцев.

Набусардар, сам будучи невысокого мнения о чести и справедливости в Вавилонии, пришел в страшное негодование. Слова Нанаи возмутили его прежде всего намеком на воззвания Кира, которые распространяли приверженцы персидского владыки и вернейший средь них – Устига. Выходит, она помыслами заодно с этим персом, ему же, Набусардару, не оказывает никакого почтения, хотя ее жизнь может оборваться, стоит ему лишь дать знак. Но он тут же спохватился – ведь Нанаи не подозревает, кто скрывается под личиной царского посланца! Может быть, знай она, что имеет дело с самим Набусардаром, девушка вела бы себя иначе.

Он пытался разобраться в своих чувствах.

Выходит, несмотря ни на что, она не безразлична ему. Он, гордый, облеченный властью вельможа, робеет при одной мысли, что навсегда потеряет Нанаи. И не о его ли любви скорее можно сказать, что она несокрушима, подобно пирамиде Хеопса? Он размышлял об этом, глядя на Нанаи, которую грубо держали его солдаты. А ее признания в Оливковой роще и обещание выдать Устигу только самому Набусардару, так как лишь он один имеет на него право? Отчего именно Набусардар имеет исключительное право на персидского князя, который олицетворяет собой угрозу свободе Халдейского царства? Не потому ли, что Нанаи втайне все-таки любит Набусардара и в этом проявляется ее любовь? А может быть, Нанаи убеждена, что только Набусардар истинный спаситель ее родины?

Эта догадка обратила его мысли к Вавилону, где он разом проиграл все и вышел из игры нищий и всеми покинутый. И он затосковал о Нанаи, в ней, только в ней видел он надежного, преданного друга. Зачем же он выставил на позорище ту, для которой в его дворце приготовлены палаты, роскошные одежды и драгоценные украшения? Нанаи преподала ему урок не только подлинной любви к родине, но и мужества, и верности своему слову. Она ведь требует одного – чтобы и он сдержал слово. А он ведет себя как негодяй и на ее глазах вершит казнь над Устигой.

Все это вихрем промелькнуло у него в голове, и он решил повернуть дело иначе.

Кстати, Гамадан все еще валялся у него в ногах и умолял сжалиться над Нанаи.

И Набусардар сказал:

– Вавилон в самом деле многим обязан дому Гамадана, и поэтому я помилую твою дочь.

Но когда полководец приказал солдатам отпустить девушку, она вызывающе воскликнула:

– Я не прошу твоей милости!

– Чего же ты просишь, дочь Гамадана?

Он едва сдерживал себя.

– Жизнь за жизнь, – смело отвечала она, – больше ничего. Но я убедилась, что для вавилонянина слово чести подобно сухому листу на ветру, и потому я уже ни о чем не прошу тебя. Попробую убедить тебя делом.

Освободившись от цепких солдатских рук, она встала перед ним, величественная, как царица.

Такой она снилась ему во сне. И сейчас, наяву, она смотрела на Набусардара с высокомерием повелительницы мира. Это было уже слишком, в нем взыграло уязвленное самолюбие первого после его величества царя Валтасара халдейского вельможи.

Не зная, как смирить Нанаи и чем вернуть ее расположение, он спросил:

– Знаешь ли ты, с кем разговариваешь?

– Знаю, – ответила она, – с посланцем его величества, с гонцом победоносного Набусардара.

– А если б перед тобой был сам Набусардар?

Он ожидал, что Нанаи смутится.

Но она лишь прищурила глаза и высокомерно заметила:

– Будь ты даже царем, дочь Гамадана не покорится тому, кто преступает законы справедливости и нарушает слово!

– Мы встретимся еще! – только и нашелся ответить ошеломленный Набусардар.

Никто не догадывался, что происходило в его душе после слов Нанаи. Как бы то ни было, он передумал и решил доставить Устигу в Вавилон живым, поэтому распорядился привязать его к подбрюшнику своего коня.

Вскочив в седло, он взмахом меча дал знак солдатам следовать за ним. Кавалькада всадников устремилась в сторону Вечного города. Телохранитель Набусардара ехал с поднятым над головой мечом персидского князя в знак одержанной победы.

Толпа провожала их глазами.

Тут же стояла смятенная Нанаи, прислушиваясь к удалявшемуся топоту коней, пока он не затих совсем. Толпа начала расходиться. Нанаи подняла наконец голову и посмотрела в том направлении, куда Набусардар увез Устигу.

Рядом с ней упал брошенный кем-то камень, за ним второй. Она отнеслась к этому безучастно, не обращая внимания на тех, кто с радостью закидал бы ее камнями. Это могли быть и сторонники Кира, не простившие ей выдачи Устиги Вавилону, и халдеи, жаждавшие расправы за то, что она дерзнула перечить Набусардару и заступилась за перса.

Нанаи не придавала значения тому, что творилось вокруг. Она сосредоточенно смотрела вдаль, где рассеивались последние клубы пыли. Картина умиротворения в природе – и ураган мыслей и чувств, не затихающий в душе Нанаи. В нем слились горечь разочарования и торжество победы, радость и рыдания.

Она долго еще стояла с отрешенным видом, не выпуская из рук кинжала. Спадало душевное напряжение, и гамадановская отвага покидала ее. Мысленно пережив еще раз все случившееся, она удивилась, откуда у нее взялись силы, ей не верилось, что все это было. Нанаи вдруг показалась себе беспечной девочкой, которая бегает за овцами по лугам и слушает пение жаворонков.

Но страшная опустошенность в душе и слабость, как будто почва ускользала у нее из-под ног, настойчиво возвращали ее к действительности. Вдруг острая боль пронзила раненое плечо, и в глазах у нее потемнело. Она испугалась, что ей не хватит сил дойти до своей постели, крикнула:

– Отец! – и пошатнулась.

Еще один камень упал у ее ног. Как знать, возможно, ее забросали бы камнями, если бы не Гамадан, выбежавший из хижины, где он молился после отъезда Набусардара всемилостивейшим богам за оказанную поддержку.

Проводив обессиленную Нанаи в дом и уложив в постель, он сказал:

– Помолись и ты, дитя добродетельнейшей Дагар, которую среброликий Син призвал в царство вечной радости, возблагодари всемилостивейшего Энлиля за то, что он оказал тебе свое божественное покровительство и помог одолеть паршивого перса, которого доблестный Набусардар отправит в царство теней жрать глину и прах земной. Вознеси свою молитву всеблагому Энлилю, пусть он прикажет своим демонам развеять тело кровожадного Устиги по всем уголкам мира, чтобы Ормузду никогда не удалось собрать воедино куски этого бешеного шакала.