Она помолчала.
– Я буду ждать его вместе с персом. Он будет сидеть на краю постели, ничего не подозревая. Он обещал рассказать мне о молодых годах великого Кира, своего прославленного повелителя. Мы будем беседовать о Кире, а тем временем…
Она умолкла и перевела печальный взгляд на потолок.
Мысленно она вернулась к минувшей ночи. В ушах ее еще звучали слова персидского князя.
– Зачем и ты опутывал меня ложью, Устига? – прошептала она и закрыла лицо руками.
Набусардар расслышал имя Устиги, и его передернуло.
Итак, это все же он. Предчувствие не обмануло его. Он отнял у него Нанаи и хочет отнять колыбель его предков. Но у Набусардара хватит сил вернуть себе Нанаи и защитить отчизну. Они были соперниками в ранней юности, теперь, в зрелом возрасте, они сойдутся лицом к лицу как враги. Скала столкнется со скалой, одной из них разлететься в куски! С этой минуты сердце Набусардара навсегда уподобится камню. Он опять будет таким, как прежде, когда при звуке копыт его коня все живое спешило спрятаться. Будет таким, как раньше, когда он не стеснял себя соображениями человечности. Тогда он был безжалостным и жестоким, и весь Вавилон преклонялся перед ним, теперь захотел стать добрым и человечным – и потерял расположение дорогой ему девушки.
Он сурово сжал губы и посмотрел на ту, которую хотел приютить в своем сердце, как хотел приютить ее в своем борсиппском дворце. Виссон, шелка, кисею распорядился купить для нее. Ароматные притирания и благовония велел приготовить. Считал ее самой верной и преданной… а теперь?
Поистине, все суета сует, как изрек когда-то еврейский царь Соломон. Все суета сует и томление духа.
Всего несколько дней назад она любила его, уверяя, что любовь ее нерушима, будто гранит, и вдруг…
Он выбросит из головы все мысли об этом. Все мысли о любви и человечности. Меч – единственное, на что можно положиться. Меч будет его другом и возлюбленной. Меч не предаст, и он будет надеяться только на него. С мечом в руке он войдет завтра в комнату Нанаи и положит конец своим страданиям. Устига станет его пленником, а Нанаи он помилует только тогда, когда она упадет к его ногам и будет со слезами умолять его.
– Значит, завтра, дочь Гамадана, – сказал он холодно, – завтра в это же время.
Нанаи отняла от лица руки и ответила ему страдальческим взглядом.
– Да, завтра, – проговорила она, – завтра, но ты еще не сказал мне, поручится ли непобедимый Набусардар своей жизнью за жизнь пленника.
– Я ручаюсь тебе, дочь Гамадана, – ответил он.
– А Набусардар?
– Он уполномочил меня решать все военные вопросы. Следовательно, Набусардар ручается своей честью и жизнью за жизнь этого перса.
Он презрительно улыбнулся, не в силах простить ей сочувствие врагам.
Она не поняла его улыбки.
Когда он повернулся, чтобы уйти, Нанаи напомнила:
– А подарок, господин? Ты оставил его на столе.
Он притворился, что не слышит, и поспешно вышел. Но ее последние слова все еще звучали в ушах, и этот враждебно-холодный тон разрывал душу, крушил, ломал, стирал в порошок все внутри, подобно ползущим с ассирийских гор ледникам.
После отъезда Набусардара Нанаи вышла во двор и перед домом воткнула в землю колышек – на том самом месте, где кончалась тень от тростникового навеса. Завтра, когда тень доберется до этого места, Набусардар придет за Устигой.
Князь Устига сидел в трактире, занимавшем самый большой и красивый дом деревни Золотых Колосьев.
Стены трактира были выложены диковинным узором из двухцветных кирпичей – без них не обходилось провинциальное зодчество. Залы трактира были просторны. Одни предназначались для гостей побогаче и познатней, там подавали в дорогой посуде, другие – для простого люда, и посуда для таких гостей была попроще. На полках выстроились медные и бронзовые чаши, стеклянные и глиняные кувшины: путешественникам благородного происхождения была приготовлена посуда, оправленная в серебро и золото. Для деревни это был богатый трактир.
О его владельце Зефе поговаривали, что он разбогател на взятках, которые взимал с иностранцев, раздобывая для них разрешения торговать и заниматься мелким промыслом. Больше всего ему перепадало от финикийцев, всегда стремившихся к наиболее прибыльным занятиям. Деньги сыпались на Зефа как из рога изобилия. Повсюду он имел своих людей, с которыми делился за оказанные ему услуги. Поговаривали, что он умеет подобрать ключи к любым натурам.
Как-то раз его навестил некий еврей благородного происхождения в сопровождении финикийского купца. Они условились, что Зеф поможет зажиточным евреям получить права халдейских граждан. Это было необходимо прежде всего для того, чтобы евреям разрешили селиться не только в еврейском квартале, где жили в основном ремесленники, но и на других улицах города. Зеф учуял новый источник доходов и не ошибся. Лучше всех понимали силу золота знатные евреи из Сиона. Используя алчность – одно из самых распространенных в Халдейском царстве недугов, – с помощью взяток и подношений они прокладывали себе путь во все более высокие сферы, и в конце концов перед ними открылись двери Эсагилы и царского дворца. При Набониде чиновники еврейского происхождения были не редкость в царских учреждениях. Когда власть перешла в руки Валтасара, для евреев наступили тяжелые времена. Валтасар всей душой ненавидел этот народ и не скрывал своей ненависти. Вместе с евреями в царскую немилость попали и те, кто им пособничал. Поэтому Зеф спешно покинул Вавилон и устроился в провинции. Он выстроил в деревне Золотых Колосьев трактир, справедливо считая свое дело доходным. В Халдейском царстве процветало пьянство, и Зеф едва успевал пополнять запасы вина.
Вот и сегодня все столы в трактире были заняты. Головы гостей колыхались, как колосья в поле.
Посетители пили клеверную водку, житное пиво и все сорта вин. Шли в ход и другие напитки – гаома, медовое питье и настойки на кореньях.
Больше всего было солдат, которые возвращались с учений и заходили сюда целыми отрядами.
Кроме них, здесь были странствующие торговцы, караванщики, матросы, сирийские плотогоны, перевозчики с Евфрата, торговцы женщинами, деревенские старцы, уже не способные работать в поле или на каналах, – толкователи снов, гадальщики по руке и прорицатели будущего, умевшие читать по звездам и предсказывать счастливые и несчастливые дни жизни. У входа толклись нищие, покрытые язвами, которые им лизали собаки. Сутолокой в помещениях ловко пользовались карманные воришки.
За отдельным столом сидел князь Устига и вел беседу с братом Улу, который выдавал себя за посланца святилища Ормузда из Экбатан.
Князь Устига тут же сообразил, что имеет дело с самозванцем. Правда, жрец Улу сумел дать подробную информацию о настроениях в Храмовом городе, о бегстве Сан-Урри и овладении планом Мидийской стены, которому персы придавали исключительное значение, но жрец не знал нового пароля персидской тайной службы. Устиге было достаточно одной этой детали, но он продолжал сидеть с самым невозмутимым видом.
Оба играли свои роли превосходно.
Они обсудили, каким образом выкрасть у Эсагилы план Мидийской стены и доставить его царю Киру. Устига охотно поддержал идею Улу, хотя и не собирался ею воспользоваться. Он обещал направить Забаду и Элоса в условленную ночь к городским воротам, через которые Улу проведет их в Вавилон. Взял он и ключи, с помощью которых Забада и Элос должны были проникнуть в башню Этеменанки и похитить план.
После сердечной беседы они расстались.
Пока Улу пробирался к выходу, довольный, что ему блестяще удалось расставить ловушки на легковерных персов, Устига, сжав кулаки, смотрел ему вслед поверх сидящих солдат, которые в самом веселом настроении коротали за столами минуты редкого отдыха.
На миг он подумал, не имеют ли они отношения к его скромной особе. У него были основания предполагать, что солдаты пришли арестовать его. Но когда он встал и позвал хозяина, чтобы расплатиться за угощение, никто из них не обратил на него внимания. Хозяин прибежал, держа в руке весы, на которые Устига бросил несколько крупинок золота. Это по крайней мере втрое превышало стоимость еды и напитков, которые ему подавали.
