Валтасар наклонился и сам поднял с пола золотую чашу о двух ручках; он поставил ее на стол и велел снова наполнить вином.

Когда чаша скатилась на пол, в нее попала кровавая роза. Валтасар приказал залить розу вином, белым и густым сирийским вином. Багрянец лепестков просвечивал сквозь золотистый нектар, багрянец лепестков ласкал губы, тянущие вино.

Выпив, царь снова приказал налить и опорожнил чашу.

Пил он, заодно с ним пили халдейские вельможи. Он пил и пил, не делая передышки, пока голова его не запрокинулась на спинку золоченого кресла. Мутными глазами отыскал он лицо иерусалимского пророка, тот стоял поодаль и ждал, когда царь отпустит его. Валтасар в изнеможении мотнул головой и, собрав остаток сил, закричал:

– В пурпур облачите его! Золотую цепь ему на грудь, и возгласите по всей стране – отныне он третий муж в державе нашей. Щедро награждает Валтасар тех, кто верно служит ему.

Первый советник приблизился к захмелевшему владыке и напомнил, что третьим мужем в государстве уже объявлен великий верховный военачальник Набусардар, так что негоже царю отрекаться от своих слов.

Но Валтасар упорно твердил свое:

– В пурпур облачите, золотую цепь на грудь, и возгласите по всей стране, что отныне он третий муж в державе нашей!

Даниил осмелился приблизиться к возвышению, на котором стояло кресло царя, и скромно отказался:

– Я ничего не прошу, государь, – ни пурпурной мантии, ни золотой цепи, ни почестей, ни славы.

– Ты пренебрегаешь царскими дарами? – удивленно проговорил Валтасар.

– Нет, государь, – кротко ответствовал измученный долгим заточением старец, – но дорогие платья, злато и слава, равно как и бренная плоть, траве подобны, а почести – цветку полевому. Трава высохнет, облетят лепестки, когда дыхание смерти коснется цветка. Все суета сует и томление духа…

Валтасар смутно различал фигуру пророка и не внимал его речам, бессмысленно повторяя заплетающимся языком только то, что случайно уловил его слух:

– Лепестки облетят… трава высохнет…

– Да. Лепестки облетят, трава высохнет, когда коснется ее дыхание смерти, – подтвердил Даниил.

Неожиданно царь услыхал его голос и вновь закричал:

– В пурпурную мантию его, золотую цепь повесить на грудь… а мне вина… и всем вельможам моим подать вина!..

Гости уже лежали вповалку, но слуги послушно наполнили звонкие чаши искрящимся вином.

В день праздника сбора плодов – праздника победы над Киром – измученные долгой войной жители Вавилона с восхода солнца ждали сигнала горнов, чтобы начать пиршество в домах, садах и на улицах.

С первым глотком вина в дворцовой зале о тысяче колонн Валтасар повелел и народу веселиться и пировать, и с первыми фанфарами в городе Мардука поднялось всеобщее ликование.

Бочки с вином, пивом, ячменной и финиковой водкой выкатывали люди на улицы, разводили костры, жарили на вертелах целые туши. В громадных котлах булькала чечевица, запах пряностей щекотал обоняние. На деревянных досках благоухали нарезанный лук и чесночные дольки. В глиняных мисках замешивалась мирса, излюбленное лакомство детей, приготовленное из меда и сала. Прямо под ногами у прохожих стояли доверху наполненные фруктами корзины.

Танцующие хороводы девушек мелькали повсюду. Их шеи украшали тонкие ожерелья, над щиколотками позванивали витые браслеты с бубенцами. Согнутыми пальцами и ладонями девушки били в белые тамбурины.

По пятам за ними таскались толпы зевак и жаждущие любви воины.

Особенно многолюдно было там, где вершили расправу над чужеземцами. Валтасар отдал в руки народа оставшихся в живых пленников: персов, ассирийцев, лидийцев. Египтян карали в отместку за то, что коварный фараон переметнулся на сторону Кира, лидийцев – за то, что ненавистный царь Крез дал согласие быть советчиком перса и сопровождал его в походе на Вавилон; арабов – за то, что злополучные арабские провинции изменили Вавилонии и стакнулись с Киром; иудеев – за то, что они дерзнули уверовать в победу Кира.

Ослепленные гордыней и самодовольством халдеи, как никогда, ненасытно жаждали чужой крови и снова кропили ею камни Города городов.

Победа, а также финиковая водка кружили головы, и, теряя рассудок, халдеи творили расправу, пытали, обрекая на страшную гибель, на медленное и мучительное умирание всякого, кто не был халдеем.

Они сажали своих жертв на острые колья и натравливали на них разъяренных хищников. Бросали в котлы с кипящей смолой. Раздев донага, обливали расплавленным свинцом, отрезали языки и выжигали глаза. Выстраивали рядами и стреляли в них из луков, норовя попасть в рот или глаза. На городской стене сотни воинов на конях и в боевых колесницах, волоча за собой тела живых персов, состязались в проворстве.

Так забавлялся народ под открытым небом, пока царь и вельможи пировали в ападане.

Разгул и буйное веселье охватили Вавилон. Отовсюду неслись ликующие клики. Вакханалия не знала удержу и бесстыдно предлагала свои пьянящие груди всякому, кто желал в этот час испить из ее источника.

Когда день клонился к вечеру, все живое в Вавилоне валялось распростертым – в домах, на крышах, террасах, улицах, площадях, в садах и рощах.

Трезвыми оставались только те, кто втайне или явно ждал прихода Кира, видя в этом единственное спасение.

К концу дня стал известен указ Валтасара, обязывавший женщин и девушек отдаваться защитникам города. Сперва захмелевшие девы и зрелые жены предлагали себя отважным воинам лишь на папертях храмов да у ног величественной Иштар, богини плодородия. Но когда мгла окутала город, гетеры и прелюбодейки стали тешить плоть во всех домах, на крышах и улицах. Воины группами спускались со стен, чередуясь каждые несколько часов, чтобы всякий мог насладиться дарами победы и любви.

А в это время на подступах к городу персидские воины расчищали занесенные песком каналы и, обливаясь потом, шаг за шагом под покровом ночи приближались к берегам великой реки.

Достаточно было поднять плотины, чтобы вода хлынула в каналы и обнажила русло Евфрата.

Кир ждал лишь сигнала от Элоса – условной стрелы.

И стрела наконец просвистела в воздухе, неся на своем веретене надпись:

«Царь мой, час пробил, здесь все пьяны, от мала до велика».

И действительно, в Вавилоне все от мала до велика были пьяны. Горожане и воины – на улицах, царь, жрецы и вельможи – в Муджалибе.

Веселье в зале о тысяче колонн било через край. Отчаяние и тревога, закравшиеся было под сень ападаны, уступили место смеху и удали. Подавляя отчаяние, Валтасар решился вслух высказать предположение, что таинственное пророчество на стене – не более как козни иудеев. В этом нетрудно было убедиться, если принять во внимание, что только Даниил сумел разгадать эту околесицу. Гости с готовностью подтвердили догадку царя. Это был долгожданный луч света, рассеявший их мрачные мысли!

Валтасар оживился вместе со всеми.

– Ешьте, пейте и веселитесь, гости мои! – взывал он к вельможам.

И те усердно пили, ели и веселились.

Ели самые изысканные кушанья, пили самые тонкие вина и шумно предавались разврату с опьяневшими наложницами.

Пророк Даниил стоя лицезрел эту богомерзкую оргию.

Один Набусардар оставался трезв, опасения за судьбу городских укреплений и своей избранницы не покидали его. Под страхом смерти он велел теперь ежечасно докладывать ему, все ли спокойно на подступах к городу. Дозорные по-прежнему не замечали ничего, что внушало бы тревогу. Ничтожный отряд персов продолжал, как и в другие дни, рыть канавы, над чем вавилоняне от души потешались.

Итак, за стенами не происходило ничего угрожающего, вельможи и народ могли спокойно предаваться удовольствиям.

И все же Набусардара все сильней охватывала необъяснимая тревога. Он не знал, за что тревожиться больше – за судьбу Вавилона или за свою любовь? Он послал в Борсиппу гонца узнать, не случилось ли во дворце какой беды. Он и сам полетел бы в Борсиппу, чтоб прижать к груди ту, которая стала для него солнцем и звездами, теплом и светом жизни, драгоценнейшим и прекраснейшим даром, каким он владел, но Набусардар и думать не смел оставить ападану и поэтому лишь ненадолго уединился, чтобы написать возлюбленной пылкое послание.