Веки его медленно опустились, растроганный царь мягко улыбнулся.

– Да, с нею я был очень счастлив… Набусардар… Я был с нею так счастлив, как ни с одной другой женщиной. Она бесподобна, когда кровь ее воспламеняется страстью и негой. Хищный коршун и тот обратился бы в кроткого голубя, однажды познав это. Одно воспоминание о днях и ночах, проведенных с нею, делает человека снисходительнее и добрей. Видишь, я даже запамятовал, что минуту назад мы с тобой говорили как враги, Набусардар. При мысли о ней угасает даже ненависть. Я все прощаю тебе. Счастье примирило меня с тобой.

Набусардар склонил голову.

– Да, Набусардар, я всегда поверял тебе тайны сердца, не потому, что ты после богов и царя первый муж в государстве, а потому, что так судил Мардук. Бог положил тебе явиться ко мне в этот ранний час и услышать о моем безмерном счастье.

– Ты хорошо знаешь, государь, что Мардук – не мой повелитель.

– Когда я расскажу, какое чудо явил он мне, ты тоже признаешь его своим господином и богом. Тебе неведомо о том, что в начале войны посетила меня великая печаль. Кир стоял у ворот Вавилона, а у меня не было наследника. Нинмаха благословила мои чресла, но демоны обратили лоно царицы Вавилонии в пустыню и пепел. Но теперь, хорошенько слушай, Набусардар, у меня будет наследник! Его носит под сердцем та скифка. Она зачала от моего семени, от царского семени, и родит втайне, и как только сын мой узрит свет Шамаша, мудрый Иги-Ану перенесет его в опочивальню царицы. Царица в глазах всех будет ему законной матерью, а скифка – кормилицей. Теперь и ты посвящен в тайну нашего рода. Я хотел, чтобы ты знал это, чтобы ты знал это и радовался вместе со мной! У меня будет наследник, потомок, наш род умножится и будет повелевать тысячами многие тысячелетия. Нынче я счастлив вдвойне. Я не последний в роду, а Кир, этот бескрылый орел, битым возвращается в Персию.

– Это еще неизвестно, государь. Его войско всего лишь отошло от городских стен.

– Возвращается, конечно. Кончилось это страшное кровопролитие! И я хочу радоваться, как радовался в пору беззаботной юности. Сердце мое ликует, как некогда в молодости. И ничто его больше не гнетет, ничто… – Царь наклонился к Набусардару. – Да будет благословенно лоно Дарии! Вот отчего я так радуюсь. И да сотрясаются от нашего веселья земля и небо!

Он сбросил с себя покрывало и вскочил, затем, схватив с кресла плащ, небрежно накинул его на плечи.

– Куда ты, государь? Да будет мне позволено напомнить тебе, что война еще не окончена и поспешность к добру не приведет. Персидское войско отошло не далее чем к горизонту.

– Я потому и спешу, – ответил Валтасар. – Пока их еще можно видеть на горизонте! Собственными глазами желаю видеть, как удирает персидский лев. Проводи меня на крышу дворца.

Кутаясь в плащ, Валтасар ринулся к двери. Царь так стремительно мчался по комнатам, коридорам, мимо стражи, что Набусардар едва поспевал за ним. Запыхавшись, Валтасар остановился на террасе и жадным взором оглядел окрестность.

Светало, и город вокруг, казалось, был окутан тонкой вуалью. В парках пробуждались птицы, журчали фонтаны. Небо на востоке порозовело, пробились первые лучи солнца, скользнув по верхушкам вавилонских холмов. Со стороны Евфрата тянуло прохладой, воды реки волновала легкая зыбь. Возле плотины, к северу от города, покачивались на волнах персидские суда. Заметив это, Валтасар спросил:

– Персы остались на кораблях?

– Нет, государь, корабли брошены неприятелем.

Валтасар расхохотался, мятый ночной балахон затрясся, прикрытые плащом плечи содрогались. Царь смеялся от души, так что даже слезы выступили у него на глазах.

Персов уже не было видно, но Валтасар живо представил себе картину бесславного отступления опаснейшего из всех властелинов мира. Воображение рисовало ему песчаную пустыню, где в страхе перед неприступными стенами священного Мардукова города мчались запряженная шестеркой белых коней колесница бога солнца и запряженная четверкою боевая колесница царя Кира.

Словно желая вдоволь насытиться и насладиться воображаемым зрелищем, Валтасар воскликнул:

– Разве не говорил я тебе, заносчивый сын Камбиса, что Вавилония – это не Мидия и не Сирия?! Что Вавилон не Иерусалим или Ниневия, а царь Валтасар не чета Астиагу и Седекии?

Он выпятил грудь и расправил плечи, преисполнившись сознания собственного достоинства и гордости.

– Ты не думаешь, князь, – обратился он к Набусардару, – что это самая крупная победа Вавилонии? Навуходоносор разрушил Иерусалим и Ниневию, я же сокрушил Кира. А это труднее, это куда труднее! Теперь тень Навуходоносора не затмит меня своим величием. Имя мое засияет подобно солнцу, вот этому солнцу, которое всходит над моей вольной державой. Все статуи Навуходоносора я прикажу утопить в Евфрате. Со стен летнего и зимнего дворцов сдеру барельефы с его изображениями. Я не желаю более оставаться в тени! Наружные стены и покои зимнего и летнего дворцов я прикажу украсить сценами из моей собственной жизни. Бронзовые плиты длиной во весь тронный зал поведают о тщетной попытке персов овладеть Вавилоном и о моем триумфе. Я великий, непобедимый государь! Не так ли, мой верховный военачальник?

Уклоняясь от ответа на столь вздорную тираду, Набусардар поправил сползавшую с плеча Валтасара мантию и, словно не слыша царя, заботливо спросил:

– Тебе не холодно, светлейший?

Он умышленно переводил разговор на другое, но царь не понял его уловки.

Долго ли продрогнуть на утреннем холодке! К тому же он в ночном одеянии да легких сандалиях. В пылу воодушевления он не заметил, как сполз плащ… Глядишь, демоны уже расставили ловушку, но твой военачальник заботится не только о войске, но и о тебе. Верно, враки все это, будто он помышляет о троне. Должно быть, это завистники и угодники сеют такие слухи.

Растроганный Валтасар взглянул на Набусардара и поблагодарил:

– Спасибо, князь. Мне не холодно. Только нить разговора из-за тебя потерял и теперь, осени меня хоть вся священная троица, ни за какое золото в недрах Пактола не вспомню, о чем бишь хотел я тебе поведать…

– Ты говорил о пиршестве в честь отступления персидского войска.

– Верно! Об этом. И еще я сказал, что, коль скоро война окончена, мои воины могут покинуть стены и веселиться вместе со всеми.

– А что, если персы вернутся?

– И в самом деле… Хорошо, что ты не упустил этого из виду. Оставь солдат на стенах, но кое-кому из них позволь все же забыть о крови и смерти за бочонком вина да куском жирного воловьего мяса на вертеле. Я приду проведать моих воинов, пускай полюбуются на своего непобедимого властелина.

– Да будет по-твоему, мой царь, – поклонился Набусардар, пряча усмешку.

Внизу послышались торопливые шаги и стук котурнов.

Набусардар обернулся. За развесистыми ветвями плакучих ив мелькнули фигуры военачальников секретной службы, прибывших с плотины Набонида на Евфрате.

– Что случилось? – не дожидаясь, когда они поднимутся, крикнул Набусардар.

– Мы с вестью к его величеству. Раскрыт заговор. Ночью мы заметили, как шевельнулись камни в плотине Набонида, неподалеку от Храмового города, почти напротив башни Этеменанки. Смотрим – четыре больших камня разом провалились внутрь и из бреши показался нос челна с тремя закутанными фигурами. Лодка поплыла по течению, а камни снова поднялись и прикрыли отверстие. Наша стража под мостом перехватила пловцов и всех троих передала в руки дознателей, поскольку выяснилось…

– Кто это был? – в один голос вскричали Валтасар с Набусардаром.

– Два эсагильских жреца, младшие уманы, и с ними одна из твоих наложниц, царь и повелитель мира, – Дария, дочь скифского князя Сириуша…

– О-у-у, – точно шакал, взвыл Валтасар и, чувствуя приступ дурноты, схватил Набусардара за руку.

– Как вы поступили с ними? – сурово осведомился Набусардар.

Услыхав в ответ, что Дария ожидает царского приговора в темнице, а уманов вызвался судить судейский двор Эсагилы, убитый горем Валтасар бросился на грудь Набусардару и прошептал: