– Да нашлет на них Ариман чуму! Да отсечет им Ассур руки и ноги! – бранился он, погоняя жеребца.
Багровый от ярости, примчался Гобрий на поле боя под Борсиппой и тут же повел за собой оттесненное халдеями войско. Разыгралась нещадная сеча. Она длилась несколько часов. Обе стороны совершенно выбились из сил. Захватив пленных, Исма-Эль укрылся за стенами города.
Несмотря на то что после этого побоища грохот войны на несколько дней умолк, именно тогда произошло роковое для Вавилона событие: сами того не ведая, халдеи вместе с пленными наемниками впустили в свой город горстку персидских лазутчиков во главе с Элосом, переодевшимся солдатом Набусардара.
Два трофея лежали перед великим Киром. Склонив голову, потемневшим взглядом смотрел он на них. Тяжелы были его думы, душа ныла. Не так-то легко оказалось взять Вавилон. Все атаки персов разбились о мощь армии Набусардара. Кир скорбел о неисчислимых жертвах и в душе называл себя преступным расточителем, легкомысленно бросившим свое войско в пасть смерти. Горестный получался итог, если сравнить потери и добычу.
Добыча незначительна.
Во-первых, бездыханное тело Эль-Халима, за него скрепя сердце пришлось возвысить тщеславного мерзавца Сан-Урри.
Во-вторых, каменная плита с надписью царя Сарданапала; ассирийцы сорвали ее со стены Имгур-Бел и с величайшей гордостью сложили к стопам повелителя мира, царя народов.
Сколько пролито человеческой крови, сколько ран, сколько страданий, а в награду – столь ничтожная добыча…
– Оставь! – Он махнул рукой и поднял взгляд на покрытого грязью и нечистотами ассирийца, который, скрываясь от халдеев, прополз с плитой Сарданапала по дну сточной канавы.
– Она относится к тому времени, царь царей и повелитель мира, – сказал ассириец, – когда Вавилоном правили ассирийские цари. Обрати свой взор к этой надписи и прочти ее.
– Оставь! – снова махнул рукой Кир, но, подумав, что не годится пренебрегать добычей, составляющей гордость его воинов, пробежал надпись глазами.
Ассирийский правитель бахвалился в таких выражениях:
«Мардуку, властелину всякой твари в царстве игиги и анунаки, создателю небес и тверди земной, зиждителю судеб, обитателю Эсагилы, владыке Бабилу, вседержителю, во славу и хвалу воздвиг я стену Имгур-Бел. Я – Сарданапал, великий царь, могущественный царь, царь всевластный, царь страны Ассур, царь четырех стран света, сын Асаргаддона, великого царя, могущественного царя, царя всевластного, царя страны Ассур, владыки Вавилона, царя Шумера и Аккада, внука Синахериба, великого царя, могущественного царя, всевластного царя, царя страны Ассур…»
– А-а! – в третий раз махнул рукою Кир.
– Когда-то наши цари были великими, – приосанился ассирийский воин, – великим и славным было наше прошлое. Могущественный Вавилон и тот склонил перед нами главу, а покорить Вавилон нелегко.
Глаза персидского властелина налились кровью.
– Да… – не сразу ответил он.
– Что прикажешь делать с плитой, повелитель мира? Не прикажешь ли укрепить ее над входом в твой шатер, чтоб распалить халдеев?
– Нет! – отрезал Кир. – Унесите ее в свой лагерь, пусть эти слова распаляют души ассирийцев, пусть напоминают вам о том, что ваши предки покорили Вечный город. Пусть при виде этой плиты оживет в вас воинственный дух предков!
Воины подхватили каменную плиту и, послушные велению царя, улюлюкая, понесли ее к лагерю.
– А что с этим? – спросил Сан-Урри, указывая на труп Эль-Халима.
– Бросить в канал! – сказал Гобрий.
– Нет-нет! – насупился Кир. – Такой храбрый воин, как Эль-Халим, заслужил от персидского царя гостеприимство и почести. Выройте для него глубокую могилу. Тело покройте плащом и сверху положите шлем, панцирь и меч мертвого. По углам могилы воткните четыре длинных копья для навеса из пурпура. Трижды по семь дней будет Эль-Халим моим гостем. Каждый день в его честь закалывайте быка, подносите ему в золотых чашах вино искристое и белый хлеб в корзинах из серебра. Ты, Гобрий, мой главный военачальник, выбери самую красивую наложницу из моего гарема и прикажи ей каждый вечер умащать свое тело благовониями и проводить ночь под пурпурным балдахином. Пусть, подкрепившись добрым бычьим мясом, крепким вином и пшеничным хлебом, Эль-Халим потешится с нею.
Все было исполнено, как приказал царь.
Благовония курились возле могилы воина, и пурпур колыхался над нею. Самая обольстительная из всех наложниц Кира ежевечерне ступала под его сень и, распростершись на шелковой подстилке, сладострастно призывала Эль-Халима.
А пока все это происходило, персидские солдаты кричали стоявшим на стене халдеям:
– Глядите, какие почести оказывает наш повелитель пленному халдею!
– Мясом, вином да белым хлебом потчует гостя!
– Слава нашему царю!
– Да живет вечно Кир!
Но они бросали слова на ветер. Халдейские воины с отвращением наблюдали за тем, как воздаются почести мертвому Эль-Халиму. Чтобы показать чванливым персам, во что ставят они их почести, халдеи на шестой день, день священнодействия магов, усеяли землю под вавилонскими стенами отрубленными головами персов. Баллисты забрасывали их к самому шатру Кира; халдеи метали из катапульт даже отсеченные руки и ноги. А чтобы умилостивить разгневанных богов, тяжелыми онаграми швыряли изуродованные трупы.
Персидское воинство пришло в ужас, а в душе у Кира разразилась буря.
Военачальники некоторых полков осаждали Гобрия, пытаясь через него воздействовать на царя и убедить его отказаться от намерения взять Вавилон. Время идет, запасы съестного, ядер и стрел тают на глазах, ряды персидских воинов редеют, а город Мардука стоит и стоит.
Но в ответ на их просьбу Кир, побагровев, отрезал:
– Нет! Мы снова пойдем на приступ и поведем беспощадную осаду, не отступим до тех пор, пока Вавилон не падет к моим ногам.
– Я не ожидал, что армия Набусардара окажет столь упорное сопротивление, – сказал Гобрий.
– А я знал, я был готов к этому. Никогда не рассчитывал я на слабость армии Набусардара. Я предвидел, что против него нам придется применить особое оружие. Мы будем стоять у ворот Вавилона до тех пор, пока у них не иссякнет провиант. Я возьму их измором!
– А если на это потребуется год?
– Хоть год.
– Может статься, предусмотрительный Набусардар сделал запасы на два-три года.
– Позови ко мне Сан-Урри, – ответил на это Кир.
На все вопросы персидского царя Сан-Урри кивал, щуря под проницательным взглядом владыки мира и без того узкие щелки глаз.
– На сколько лет запасся Набусардар провиантом? Ты был помощником верховного военачальника, ты должен это знать.
– Набусардар готовился к длительной войне. Царские житницы полны ячменем и пшеницей, сушильни – мясом, подвалы – маслом и вином.
– В таком случае, – проговорил Кир, в упор глядя в глаза Гобрию, – в предстоящем сражении главной задачей твоих воинов будет пробраться к житницам, сушильням и подвалам с припасами. И да гласит твой девиз – жечь, жечь, жечь!
– Осмелюсь заметить твоему царскому величеству, – вставил Сан-Урри, – урожая с вавилонских полей хватит на целый год. Так что, если даже житницы и сгорят, новый урожай возместит убытки.
– Мы подожжем их поля накануне жатвы. Ни единого зернышка не должно попасть в закрома. Виноградники опустошим камнеметами, а на их скот наши маги с божьей помощью нашлют мор. Отравим питьевую воду, уничтожим все, чем они кормятся. Тогда они приползут ко мне на коленях и будут лизать пыль с моих башмаков и заплетающимся языком молить о пощаде. Ты понял меня, Гобрий?
Хотя он произносил фразу за фразой с самоуверенным видом, в голосе его сквозила горечь и тень омрачала его ясное чело.
– Да, – запнувшись, неуверенно ответил Гобрий.
– Да! – вскрикнул всемогущий царь и судорожно впился пальцами себе в лицо; из груди его вырвался хриплый, воющий стон.
Помедлив, Кир проговорил:
– Речи мои мерзки и спесивы. Отчего я так говорю? От отчаяния, верно… – Он криво усмехнулся. – Верно, я теряю рассудок при виде вавилонских стен. Что ж, они могучи, – он снова усмехнулся про себя, – но неужто персидский царь слабее их? Не верю я этому, не верю, Гобрий!