– Хочу, Валтасар…
– И что же…
– Ты забыл, – проговорила она с расстановкой, – что предки твои – княжеского происхождения и сын твой может унаследовать корону лишь в том случае, если будет зачат самим Мардуком в его святилище?
Он непонимающе уставился на нее и оцепенел от изумления. Минуту длилось молчание, потом глаза его вспыхнули, и он крикнул:
– Я сам хочу быть отцом моего сына… Или…
Валтасар вскочил и, отстранившись, все не мог оторвать от нее взгляда.
– …или ты уже носишь в себе плод Мардука, плод какого-нибудь жреца Эсагилы?
Она молчала.
– Я… сойду с ума, если это правда, сойду с ума! – яростно накинулся он на нее.
Царица молчала.
Широко растопыренные пальцы Валтасара застыли у ее лица. С каким наслаждением сорвал бы он эту личину немоты, разжал эти застывшие губы, чтобы слетело с них хоть одно, пусть даже убийственное слово.
– Когда это случилось? Или тебя принудили? Неужто ты и вправду веришь, будто сам Мардук осчастливил твое лоно? Разжиревшие эсагильские жрецы – вот кто овладел тобою! Мошенники, воры! И ты дерзнула сделать это! О, я лишусь рассудка…
– Утешься, брат мой, – наконец нарушила она молчание, – и выслушай меня спокойно. Я давно бы открылась, но ведь ты не допускал меня к себе… Я надеялась, что царица Вавилона не будет унижена, как последняя рабыня. Боги окружили меня почестями и богатством, облекли властью, но лишили самого дорогого…
– О чем ты говоришь?
– Сядь и выслушай меня, заклинаю тебя милосердием богов, выслушай меня.
В ее голосе сквозила боль.
Когда он сел, царица сказала:
– Да будет мне свидетелем бог мудрости и друг людей, бог Эа, что у меня были добрые побуждения. Как царица Вавилонии, я должна была знать ее законы. А в сводах записано: первенец царя, чтобы не лишиться права наследовать престол, должен быть зачат семенем Мардука. И вот однажды ночью родитель твой Набонид, да хранит его в персидском плену преподобный Син, привел меня в башню Этеменанки и приказал глядеть на звезды и ждать на устланном шелками золотом ложе явления бога Мардука. В глубокой тишине я молилась, следя за тем, как движется по небесному своду серебристая колесница луны. Вдруг святилище озарилось сиянием, и в него кто-то вступил, чистый и лучезарный. От страха тело мое оцепенело, а глаза неотрывно смотрели на вошедшего. Но снова разлилась темнота, и я лишь почувствовала, как кто-то прикасается ко мне жаркими ладонями, обжигая мне плечи и бедра, как сливаются воедино мое и его дыхание. Под утро за мной вернулся отец Набонид. Я была уже одна и крепко спала. Но когда он положил руки на мой лоб и сказал: «Будь благословенно лоно твое и да выйдут из него тысячи!» – я проснулась.
Растерявшийся Валтасар в гневе кусал губы, скрежетал зубами. Он лихорадочно искал выхода и вдруг зловеще усмехнулся:
– Твоему ребенку не бывать царем. Едва он увидит свет Шамаша, я прикажу унести его в горы и бросить на съедение зверям, как поступил с Киром Астиаг, – но только я дождусь его смерти. Да!..
– О милосердные боги, – прошептала царица, – это дитя и вправду не будет никогда править твоим царством, потому что ему не суждено родиться.
Валтасар насупил брови.
Она застонала, зарылась лицом в подушки.
– Это дитя никогда не родится, потому что в моем лоне нет жизни, мое лоно подобно праху и пеплу, демоны сделали мое лоно бесплодным.
– О боги! – вскричал Валтасар, тряся ее за плечи. – Что ты говоришь? Иль ты не знаешь, что я последний в роду Набонидов и что с моею смертью прекратится наш род? Понимаешь ли ты, что говоришь? Твое лоно бесплодно? Не может этого быть! О, я сойду с ума, я сойду с ума.
Рыдания сотрясли тело царицы. Из глаз ее хлынули слезы и оросили шелк подушек. Царица не смела поднять лица, задыхаясь от стыда и унижения, которые ее всю преобразили. Она плакала горько, навзрыд. Ждала, что Валтасар сжалится над ней и его утешение поможет ей перенести нестерпимую муку этой минуты.
Но Валтасар злобно закричал:
– Повернись, когда рядом стоит царь! Вот не думал я, что демоны лишат тебя дара материнства и так унизят мой род, да еще на глазах у рабов. Недостойна ты зваться царицей Вавилона. Недостойна показываться на люди.
Она бросилась ему в ноги и обхватила руками его колени.
– Убей меня, Валтасар, чтобы избавить себя от позора, но молю – не терзай больше мое сердце злобными словами. Я готова умереть и уйти к богам. На земле я не знала ничего, кроме страдания. Если тебе нестерпимо видеть меня, я освобожу тебя, освобожу скоро, ты даже не заметишь этого. Но будь милосерден ко мне, пока я жива…
Она подняла на него покрасневшие глаза, лицо ее сделалось серым, губы вздрагивали.
Ему на миг стало жаль ее, и он сказал уже мягче:
– Скверно я с тобой обошелся. Ты за волю богов не в ответе. Но ты тоже пойми, как больно ранило меня твое признание. Быть может, еще не все потеряно? Что говорят придворные лекари?
– Я уже пила отвары из всех трав! Мудрый Иги-Ану говорит, что при дворе фараона живет настоящий чародей, который исцелил от бесплодия царевну Нубии и множество знатных жен Египта. Он один может спасти меня. Но персы стерегут ныне дорогу в страну Мусури. Я молила всех богов Вавилонии – ни один не помог мне. Тогда я поверила свое горе пророку Даниилу.
Валтасару не понравилось, что царица обратилась за помощью к еврейскому мудрецу, и он помрачнел.
– О, прости, Валтасар, что я поступила так, но безмерное отчаяние толкает людей и на худшие поступки.
– И что же присоветовал тебе Даниил, этот неуязвимый лев иудейский? – спросил он ее насмешливо.
– Он велел мне молиться Яхве, живому богу, подателю чудес.
– О-о-о! – рассвирепел царь. – Надеюсь, ты еще не сделала этого?
– Нет-нет, – задумчиво покачала она головой. – Как может царица Вавилона молиться богу несчастных пленников?
– Вот такие речи пристали тебе! А теперь вставай и собирайся в Муджалибу. Сегодня мы снаряжаем гонцов к фараону, чтобы поторопить его, он обещал нам помощь. Я попрошу фараона, чтобы он позволил этому искуснику вылечить тебя.
– Благодарю тебя, царь, и священную Нинмаху благодарю за то, что она наделила тебя сдержанностью и силой перенести столь тяжкие удары.
– Не будем больше говорить об этом, не растравляй мои раны. Ведь если у меня достало сил пощадить тебя, это еще не значит, что я одолею и душевную муку. Чтоб не терзали меня мрачные мысли, я должен бежать отсюда прочь. Еще минута промедления – и мной овладеет безумие. Ты не можешь вообразить, на какую муку ты меня обрекла. Нестерпимую муку…
Он поднял мантию, небрежно накинул ее себе на плечи, и она обвисла безобразными, неряшливыми складками. Нагнувшись за цепью, царь уронил на ковер пояс. Цепь он так и не повесил на шею, а понес в руках, размахивая ею и бормоча:
– Нестерпимая мука, нестерпимая мука, тут и с ума сойти недолго. Персы под стенами Вавилона, а я последний в роду… последний в роду… Ну как тут не сойти с ума?
Волоча ноги, Валтасар вышел из опочивальни. Он переходил из комнаты в комнату, ужасая стражу своим видом. Один из военачальников вызвался пристегнуть ему цепь – знак царского достоинства.
Валтасар отмахнулся:
– Прочь с дороги!
И зашагал дальше, не видя и не зная, куда и зачем.
Бессвязно бормоча что-то, со страдальческой гримасой, слонялся он по дворцовым анфиладам и галереям – от двери к двери, от ворот до ворот. Наконец, после долгих раздумий, безжалостно сверливших его мозг, после бесконечных вздохов, сотрясавших его грудь, он остановился и тупо захохотал.
– Этот иудейский лев наущает ее молиться Яхве. Бесстыдник! Верно, он и сам не верит, что его бог способен исцелить царицу от женской немочи. Живой бог, податель чудес! Мошенник он! Мошенник, почище Мардука. Яхве, если правда то, что говорит о тебе пророк Даниил, порази ты меня на этом месте. Яви чудо, и пусть не буду я с этой минуты царем халдейским. Пусть обращусь я в гада, ползающего по камням в темных недрах преисподней. Да обращусь я в прах земной или песчинку в пустыне. Да отнимется у меня язык, коим поношу тебя, поношу от всего сердца, от всей души.
