– Но Гарпаг пощадил этого изверга, – затрясся от злобы торговец Эрару, – да осенит Астиага Шамаш, он ведал, что ожидает людей, когда внук его подрастет.

– Да укрепит Нинурта, бог войны, меч Кира, – надулся гребенщик. – На себе испытав несправедливость, Кир хочет избавить мир от неправды.

– Откуда это известно тебе, мастер? – подбоченилась Элига, которая толкла у крыльца ячмень в ступе.

– Заходил ко мне один персидский купец. – Мастер шумно втянул воздух тупым носом.

– Верно, он неплохо тебе заплатил за гребни… – укоризненно бросила Изиба, приглаживая густые кудряшки над лбом малыша.

– И то сказать… золотыми.

– Зо-ло-ты-ми?

– Ну, теперь ты как вельможа, – рассмеялась она, – только вот на груди золотой цепи не хватает!..

– Неужто вправду золотыми? – недоверчиво переспросил подмастерье. – Может, не золотыми, а ячменем?

– Говорят вам – золотыми, самыми настоящими! Вот я и думаю – если простой купец может платить золотом, то, когда придет Кир, все будем в золоте купаться. Вот она, его справедливость!

– Оно и впрямь было бы справедливо…

Слушатели одобрительно закивали.

Поодаль, на краю дороги, сидела покрытая язвами женщина, моля милосердных богов об исцелении и ловя каждое слово о Кире. Персидского царя ждали, верили, что он несет избавление униженным, и в то же время боялись, так как войско его сеяло смерть и огонь. Говорили, что самими богами ему предначертано властвовать над Старым Светом, но обезображенная гнойниками и струпьями женщина всей своей исстрадавшейся душой желала, чтобы не правом на власть, а даром исцеления обладал персидский владыка.

– Здоровье дороже золота, – кричала она людям, прикрывая язвы на своем теле.

– Будет золото – будет и здоровье, – ответила ей Элига и, переводя дух, отложила пест. – Накупим себе дворцов, каждый день будем купаться да натираться благовониями, как вельможи.

Женщина в язвах махнула рукой и устремила взгляд к Узкой улочке, откуда ежедневно в этот час появлялся жрец бога Эа, утешавший страждущих сочувственным словом. Когда он показался на углу, несчастная выпростала из-под тряпья руки и простерла их к слуге божьему. Тот направился прямо к ней, но не словом утешения, а холщовым мешочком с сушеными травами облагодетельствовал ее на этот раз.

– Омой язвы отваром, – сказал он ласково.

– И тело мое снова очистится?

– Если Эа явит милость – очистится.

– Будь благословен, святой человек, – поблагодарила она его.

Едва он отошел от больной, как его остановила жена гребенщика.

Люди, кланяясь, обступили жреца, у всех на языке был один вопрос.

Не успев поздороваться с жрецом, подмастерье сказал за всех:

– Верно, просвещенный слуга божий все знает про Кира и волчицу. Он человек ученый, для него тайн нету. Вот увидите, на пристани мне не наврали.

Жрец охотно завязал с ними беседу.

– Слыхал, слыхал. О том, что Кира родила волчица, толкуют повсюду. А вот о чем вы тут говорили между собой – мне неведомо.

– Я тебе расскажу, слуга божий, – протиснулся вперед подмастерье, убрав за спину нож и недоделанный гребень. – Я говорю, что Гарпаг вовсе не убил младенца, а живым унес в лес. Там его нашла волчица и вскормила своим молоком. Когда он подрос, его приметили пастухи, принесли в царский дворец в Экбатанах, и Астиаг узнал в нем сына своей дочери.

– А мне, – важно заметил мастер, – один персидский купец рассказывал по-другому. У Гарпага не поднялась рука на невинного младенца, и он отдал его пастуху Митридату, наказав отнести Кира в чащу и бросить на съедение диким зверям. Но в ту пору жена Митридата, да утешат ее боги, родила мертвого ребенка, и царский пастух решил оставить Кира у себя, а тело своего сына отдал царским солдатам для погребения, выдав его за младенца Манданы. Кир рос, играл на лесных опушках с пастушатами и уже тогда выделялся среди ровесников умом и красотой. Из-за его мудрости и красоты обман Митридата и вышел на свет божий, который ниспосылает нам ясноликий Шамаш.

– Началось все с игры, – перебила мастера жена, видя, что он устал рассказывать, – ребятишки избрали Кира своим царем. Все ему покорялись, и только сын знатного мидийца Артембара отказался подчиниться сыну пастуха. За ослушание Кир велел высечь его плетьми. Мидиец пожаловался на Митридата и его сына царю Астиагу. Когда царь призвал обоих к себе, Кир, носивший в то время как сын пастуха другое имя, стал храбро отстаивать свою правоту: «И поделом велел я всыпать ему плетей, он вместе с другими нарек меня царем, а царю надо повиноваться». Речь эта так понравилась владыке великого Мидийского царства, что хотя он и догадался, кто перед ним, однако простил Митридату обман и взял отрока к себе на воспитание. Правда, после того, как маги уверили царя, что Кир ему больше не помеха: раз он был в игре царем над своими сверстниками, стало быть, пророчество уже сбылось и лишено силы на будущее.

– Зато на Гарпага обрушилось возмездие, – осклабился подмастерье, – Астиаг приказал тайком убить его сына и зажарить к обеду, на который он пригласил Гарпага.

– О, – едва не разрыдалась Изиба. Она прикрыла малыша передником и, схватив его, убежала в дом.

– Так ли все было? – стали допытываться у жреца простолюдины.

– Не знаю, сколь правдивы эти слухи, но я не верил бы им. Много тут вздорного. Слухи эти распускают персидские шпионы, чтобы внушить любовь и сочувствие к Киру. А Кир как раз из тех, кто не заслуживает ни любви, ни сочувствия.

– А верно, что он весь оброс шерстью и вместо пальцев у него когти? – выпалил подмастерье, повторяя домыслы недругов Кира.

– И что из глаз у него огонь полыхает?

– А взгляд испепеляет жилища?

– Что он могуч, как Сакан?

– И даже на человека не похож? – выкрикивали они наперебой.

– Да нет же, – перекрыл их голоса слуга божий, – Кир создан по образу и подобию человека, это могущественный и великий царь, но в груди его – сердце хищника.

– Стало быть, он опасен для людей, как леопард для лесного зверя, – заключил Эрару.

И снова людей охватили тревога и страх.

– Что же нам делать, слуга божий? – пробормотала жена гребенщика.

– Храните спокойствие и благоразумие. Вавилония не сложит оружия.

С этими словами жрец покинул их.

Задумавшись, он шагал меж рядами пальм, глядя на холмы Царского города, где весною распускаются фиолетовые, под стать предвечернему мареву, цветы катальпы и янтарно-желтый кустарник с запахом меда. Пчелы жужжат над их чашечками, осыпанными пыльцой, как золотистым песком, который суда Валтасара привозят из Аравии вместе со слоновьими бивнями, черным деревом, корицей, серебром, оловянными блюдами и невольниками.

Жрец не дошел еще и до третьего дома, как его вывели из задумчивости громкие крики.

В узком проходе между харчевней на углу и лавкой, где торговали бараньим жиром, галдела толпа женщин и стариков. Присмотревшись, жрец увидел за их спинами черноволосую, с орлиным взглядом девушку в пестром полосатом платье. Ее толкали, щипали, стегали веревками, рвали одежду, а когда она, наконец обессилев, упала, ее принялись нещадно топтать ногами.

Жрец бога Эа прибавил шагу.

И в тот же момент из Поперечной улицы вырвалась другая толпа и на маленькой площади появился царский военачальник, с головы до пят закутанный плащом. Конь гарцевал под ним, вставал на дыбы, ржал и встряхивал гривой. Потом он закружил на одном месте, и всадник увидел толпу, глумившуюся над девушкой.

Он пришпорил коня. Зеваки устремились за ним следом. Старики и женщины в проулке расступились, изумленные. В наступившей тишине всадник спросил, кто эта женщина и чем она провинилась.

Кто-то шепнул:

– А этот солдат что-то малость смахивает на благородную госпожу.

Это и в самом деле была Нанаи, возвращавшаяся из дома командования армии от Набусардара.

– Чем провинилась эта женщина? – повторила она свой вопрос.

– Она персиянка, господин! – выкрикнул старец с длинной всклокоченной бородой.