Но когда я беру коробки в руки, тег на самой большой из них переворачивается, и я вижу свое имя, написанное элегантным шрифтом.

Для Анастасии.

От Александра.

Мое сердце начинает бешено колотиться в груди, и я чуть не спотыкаюсь, чуть не роняя коробки. Я несу их в гостиную, чувствуя, что не могу дышать, когда кладу их на диван, неуверенная в том, что я должна делать. Должна ли я открыть их сейчас или подождать, пока Александр вернется домой? Я не забыла его реакцию на мое неповиновение ему по поводу комнат, но, конечно же, это другое дело? У меня нет четких инструкций на этот счет, так неужели он действительно так разозлится, если я поступлю неправильно?

Я не хочу снова заканчивать тем, что буду есть на полу, но я также не уверена, что смогу дождаться, пока он вернется домой. А если он хочет, чтобы я открыла их до того, как он придет домой, он мог бы обидеться на меня за то, что я трачу его время впустую, или подумает, что я неблагодарная.

Неблагодарная? Я даже не знаю, что это такое.

Я начинаю с самой маленькой коробки. Когда я открываю ее, у меня отвисает челюсть, когда я отодвигаю серебристую папиросную бумагу, заполняющую ее. То, что я вижу, не имеет смысла: золотой браслет, усыпанный сапфирами, пара сережек с сапфирами в золотой оправе и подходящее к ним ожерелье, представляющее собой тонкую золотую цепочку со свисающим с нее каплевидным сапфиром в оправе. Они выглядят дорогими, и я осторожно ставлю коробку на место, думая, что, должно быть, здесь какая-то ошибка. Но я все равно открываю следующую коробку, мой пульс подскакивает к горлу.

Следующая коробка посвящена обуви: туфлям с вездесущими красными низами, но без каблуков. Это балетки из самой мягкой кожи, к которой я когда-либо прикасалась, а внутренняя подошва с толстой подкладкой, как будто Александр сделал их на заказ. Я чувствую, как у меня начинают гореть глаза, когда я откладываю их и тянусь к ленте на самой большой коробке, неуверенная в том, что я собираюсь найти внутри.

Поверх серебристой салфетки лежит открытка, и я открываю ее первой. Она написана размашистым элегантным почерком, и нет никаких сомнений, что она от Александра.

Анастасия,

Пожалуйста, надень эти вещи, которые я выбрал для тебя, и будь готова выйти ровно к восьми вечера. Не опаздывай, малышка. У меня запланирован особенный вечер для тебя.

Александр.

Ошеломленная, я отодвигаю салфетку в сторону, чтобы найти платье, завернутое в бумагу, и когда я вытаскиваю его, я с трудом могу поверить, что держу в руках. Это коктейльное платье длиной чуть ниже колен, сшитое из самого мягкого и скользкого атласа сапфирового цвета, к которому я когда-либо прикасалась, с острым V-образным вырезом, который спускается чуть ниже груди, и вырезами из лент в стиле корсета по бокам. Я не могу представить, как Александр узнал мой размер, но, когда я собираю все вещи и несу их в свою комнату, прижимая платье к себе перед зеркалом, я думаю, что оно действительно может подойти идеально.

Я впервые принимаю ванну сама, желая убедиться, что я сияю чистотой, прежде чем даже подумать о том, чтобы надеть это великолепное платье. Я мою волосы и расчесываю их, давая им высохнуть естественным путем, пока роюсь в комоде в поисках того, что мне надеть под них. Атлас настолько хорош, что я не могу найти трусиков, которые не были бы видны, и мне не нужен бюстгальтер, поэтому после нескольких минут раздумий я решаю выбрать самый смелый вариант — ничего.

Это означает, что, когда я надеваю платье, атлас скользит по моей обнаженной коже, прохладно и сексуально, я никогда не представляла, что платье может быть таким, облегая тонкие линии моего тела таким образом, что оно одновременно намекает на все и показывает очень мало. У меня нет никакого декольте, о котором стоило бы говорить. Тем не менее, вырез все равно выглядит сексуально, намекая на мягкие выпуклости моей маленькой груди с обеих сторон. Корсетные ленты по обе стороны платья придают моей талии изгиб, которого у меня сейчас нет. Платье сидит на мне идеально, как будто у Александра были мои точные мерки. Эта обувь удобнее всего, что я носила до сих пор, и я думаю, что сегодня вечером смогу ходить без особого дискомфорта.

Когда мои волосы полностью высыхают, я снова расчесываю их, чтобы они ниспадали прямыми, мягкими и шелковистыми по спине, и в последнюю очередь надеваю украшения, которые намного красивее всего, что я когда-нибудь мечтала надеть.

Я готова без пяти восемь, выхожу в холл как раз в тот момент, когда слышу, как открывается входная дверь. Когда я выхожу, чтобы поприветствовать Александра, у меня отвисает челюсть в тот же момент, когда его глаза расширяются.

На нем черные брюки от костюма, мокасины, черная кашемировая водолазка и бордовый вельветовый пиджак с черными атласными лацканами — образ, который большинству мужчин не подошел бы. Но Александр делает это великолепно, его голубые глаза сияют, когда он смотрит на меня, и я чувствую себя никем иным, как его идеально одетой фарфоровой куколкой… и я не ненавижу это.

Удовольствия на его лице, когда он смотрит на меня, достаточно, чтобы заставить меня не беспокоиться о том, что я ничего из этого не выбирала, что я следую его инструкциям. Я даже представить себе не могу, сколько все это должно было стоить или в какое место мы должны были отправиться, чтобы гарантировать все это. Хотя, зная Александра и некоторые его эксцентричности, он мог бы нарядить нас обоих и для похода в забегаловку, насколько я знаю.

Но на этом мы не заканчиваем. Он берет меня за руку и выводит из квартиры. Мы выходим в прохладную, ароматную парижскую ночь и спускаемся по мощеным улицам, пока не находим элегантный ресторан, где у него заказан столик. Мы заходим в тускло освещенный уголок с горящими свечами на столе и шампанским уже на льду.

— Что все это значит? — Тихо спрашиваю я, проскальзывая в круглую кабинку с кожаной спинкой, и Александр просто улыбается.

— Я хотел немного побаловать тебя, малышка. Ты была очень хорошей девочкой. Тебе не кажется, что ты этого заслуживаешь?

Такое ощущение, что это напрашивающийся вопрос. В конце концов, я уже больше недели тайком заглядываю в его комнату и не знаю наверняка, знает он об этом или нет. Но я предпочитаю предполагать, что он не знает, потому что, если он действительно не знает, как я подозреваю, тогда я не хочу портить вечер.

— Я не знаю, — говорю я мягко, инстинктивно чувствуя, что это лучший ответ. — Но это очень мило, Александр. Спасибо тебе.

Он садится рядом со мной, и почти мгновенно появляется официант с подносом устриц на льду с лимоном и винегретом в центре подноса.

— Ты пробовала сырые устрицы, куколка? — Спрашивает Александр, пока официант наливает нам шампанское.

Я качаю головой, и он улыбается.

— Тебе это понравится, — уверяет он меня, выдавливая лимон на охлажденные устрицы, а затем с помощью самой маленькой чайной ложечки, которую я когда-либо видела, поливает одну из них соусом с травами, прежде чем взять ее и поднести к моим губам.

Я позволяю ему подать это мне, и привкус уксуса и солености рассола наполняет мой рот, холодный, прозрачный и хрустящий. Я судорожно проглатываю, чувствуя, как что-то пульсирует глубоко внутри меня от близости его пальцев на моем подбородке, и как жидкость прилипает к моим губам.

Он кормит меня почти каждым кусочком нашего ужина. После устриц, которыми мы делимся, подают суп, наваристый луковый суп с багетами, который он позволяет мне брать самой, но после этого есть три первых блюда: утка с хрустящими овощами, нежная рыба с лимонным соусом и стейк, такой нежный, что Александр нарезает его вилкой, политый красным вином, с луком, грибами и сыром блю. Он кормит меня кусочками, и я хочу стонать от удовольствия при каждом вкусе. Это лучшая еда, которую я пробовала в своей жизни, даже лучше, чем то, что готовил для меня Александр, и я смакую каждый кусочек. После многих лет, когда я лишала себя возможности оставаясь в форме балерины, такая еда, это почти сексуально. Такое чувство, что Александр знает это.