Сколько Александр заплатил за меня?

Эта мысль засела у меня в голове, и я не могу от нее избавиться. Я смотрю на произведения искусства в гостиной, статуэтки на приставных столиках, книги в кожаных переплетах на полках. Сколько он заплатил за это? Меньше или больше, чем за меня? Меньше или больше, чем за первое издание "Отверженных" в кожаном переплете с отсутствующей первой страницей? Меньше или больше за меня, чем за набор китайских ваз, у одной из которых отколото основание, а у другой не хватает кусочка на ободке? Чайные чашки? Серебро на кухне?

Чем дольше я думаю об этом, тем больше мне становится плохо. Сначала я предположила, что он, должно быть, почти ничего не заплатил за меня, что Алексей, после всего, что он сказал обо мне как о никчемном человеке, должно быть, был рад вообще получить прибыль. Рад, что избавился от меня. Но комментарий Иветт все изменил.

Я зависаю, и не один раз, у двери в кабинет, с метелкой для вытирания пыли в руке, мои ноздри наполнены ароматом чистящего средства с лимоном и старых книг. Александр ясно сказал, что я не должна заходить сюда или в его спальню. Ошибки быть не может, он повторил это дважды. Это единственные две комнаты, в которые мне запрещено заходить в доме, в остальном я могу перемещаться свободно.

Щедро, учитывая, что я, по сути, его домашнее животное и что у него квартира, до краев набитая ценными или, по крайней мере, полудрагоценными предметами. Предметы, которые, если бы я захотела, я, вероятно, могла бы попытаться заложить. Пытаясь раздобыть достаточно наличных, чтобы купить билет на самолет, но, конечно, у меня нет удостоверения личности. Ни паспорта, ни водительских прав, ни свидетельства о рождении. Ничего, что могло бы доказать, кто я такая. В глазах большого мира я с таким же успехом могла бы и не существовать. Нет банковского счета. Ни единого клочка бумаги, доказывающего, что я не что иное, как воздух, эфемерный и мимолетный. Так почему бы ему не предоставить мне полную свободу действий в доме, за исключением тех двух комнат? Кража чего бы то ни было не принесла бы мне никакой пользы.

Это означает, что есть вещи, которые он не хочет, чтобы я видела в этих двух комнатах. Такие вещи, как, возможно, счет на продажу, в котором указано, сколько он заплатил за меня.

Александр заплатил за тебя слишком много.

Я роняю метелку из перьев, прижимая руки к глазам. Я не должна этого делать. Я не могу. Александр был добр ко мне. Нежен. Возможно, если верить отношению Иветт, более деликатен, чем он был с другими, кто был здесь.

И где эти другие сейчас? Проданы? Сбежали? Мертвы?

Я чувствую, как мое воображение набирает скорость, угрожая убежать вместе со мной, мой пульс подскакивает к горлу, а сердце трепещет в груди. Слишком легко позволить Александру превратиться из немного странного, мягкого человека, который обращался со мной как с фарфоровой куклой, в основном в буквальном смысле, в эксцентричного серийного убийцу, у которого где-то в этой квартире хранятся кости его предыдущих питомцев…кукол?

Иветт могла быть его сообщницей.

С ней было бы забавно играть. Мы могли бы играть с ней вместе.

Она моя.

Слова переворачиваются сами собой, прокручиваясь снова и снова в моей голове, пока я не чувствую, что готова закричать. Они играли вместе с другими девочками? Прикасалась ли Иветт к ним так же, как ко мне, мучая их, готовя их для Александра? Она удерживала их, пока он что-то с ними делал? Приятные вещи или болезненные? Я задрожала от облегчения и чего-то очень похожего на желание, когда он сказал, что я принадлежу ему. Я подумала об этом позже, когда трогала себя в ванне. Но теперь, когда мое воображение вышло из-под контроля, эти два слова приобретают гораздо более мрачный оттенок.

Она моя.

С чем именно ему нужно работать? Чем он не хочет делиться с Иветт? Я тянусь к ручке двери в кабинет и отдергиваю руку так быстро, как будто это может обжечь меня. Он действительно рассердится, если я войду?

Он был добр ко мне. Но что, если все это ложь? Что, если это даст ему повод для…

Я даже не могу сформулировать идею о том, что бы это могло быть. Должно быть, что-то случилось с теми другими девушками, если там действительно были другие, а похоже, что они должны были быть. Женская одежда, туалетные принадлежности, шкатулка для украшений, комментарии Иветт, все это, складывается в правду, с которой я не хочу сталкиваться, но которая смотрит мне прямо в глаза.

Я не первый питомец Александра. Я не первая девушка, которая у него есть. И я не особенная.

Он не случайно встретил меня на той вечеринке. Он пошел на ту вечеринку, потому что он из тех мужчин, которые покупают девушку, которая ему приглянулась. А я приглянулась ему, потому что была новинкой. Поврежденная девушка, скрученная, как балерина. Красивая и сломленная. Я могу проигнорировать это, если захочу, потому что Александр проявил ко мне немного доброты в мире, который стал для меня очень мрачным. Но я не могу притворяться, что все это плод моего буйного воображения.

Что он с ними сделал?

Я не могу представить Александра: грациозного, красивого, эксцентричного Александра, причиняющего кому-то боль так, как Франко причинил боль мне, разрезая мои подошвы, прижигая раны. Я не могу представить, как он подвешивает девушку к потолку, как это делал Алексей, избивая меня ремнем. Все это кажется слишком жестоким, чересчур неистовым, слишком неподобающим для такого человека, как он.

Что наводит меня на новую, ужасающую идею.

Если бы Александр хотел причинить мне боль, он не сделал бы это так жестоко, так очевидно. Он нашел бы какой-нибудь способ сделать это элегантно, как произведение искусства. Превращение чего-то старого во что-то новое, прекрасная новая скульптура из чего-то поврежденного.

Как треснувшая японская ваза, наполненная золотом.

Существует множество серийных убийц, которые считали свои убийства искусством. Которые считали свои методы элегантными, даже красивыми.

Я чувствую, что схожу с ума. Я даже не знаю, как долго я топталась перед дверью, ожидая решения, стоит ли мне ее открывать. Александр может вернуться домой, и момент будет упущен. Я даже не уверена, как долго его не было. И это будет меня грызть, и грызть, пока я все равно не оступлюсь и не разозлю его. И тогда, возможно, я никогда не узнаю.

Я снова тянусь к ручке. Возможно, она будет заблокирована. И тогда решение будет принято за меня. Но это не так. Дверь открывается плавно, без скрипа или заминки. Мой желудок мгновенно сжимается от чувства вины, потому что это означает, что Александр доверил мне не входить сюда. Или это ловушка. Чтобы посмотреть, буду ли я подчиняться. Если это так, то я уже потерпела неудачу. Узнает ли он каким-то образом, если я сейчас откажусь? Я делаю шаг в комнату, затем еще один.

Я закрываю за собой дверь, и решение принято.

В комнате прохладно и темно, пахнет кожей и легким дымом. Я вижу камин на одной стене, который, должно быть, является источником запаха дыма, и длинный диван вдоль одной стены с кожаным креслом за письменным столом. На блестящем деревянном полу лежит еще один дорогой, слегка потертый ковер, и вся комната безупречно чиста.

Я ненавижу пыль.

Я думаю о том, как можно было бы назвать Александра, будь он менее богатым человеком, живи он в менее интересном месте, чем Париж. Скопидом. Обсессивно-компульсивным. Жутковато, конечно, учитывая, как он обращается со мной, раздевает и одевает меня, кормит меня с руки, расчесывает мне волосы. Здесь он просто кажется эксцентричным. Даже романтичным, в некотором роде сказочным антигероем. Такой человек, которого спрашиваешь, действительно ли ты хочешь, чтобы героиня была спасена, или нет. За такого почти хочется поручиться, потому что он красив, богат и просто имеет несколько странных привычек.

Александр заплатил за тебя слишком много.

Голос Иветт снова проникает в мои мысли, напоминая мне о том, почему я здесь. Не для того, чтобы восхищаться чистотой Александра или считать количество предметов в этой комнате, занимающих все доступные поверхности, и явно не думать о том, что он за человек.