Действительно, находка оказалась редкостной. Осматривая прежде шхуну, мы второпях, вероятно, не обратили внимания на кучу сваленного в углу какого-то ненужного тряпья. Правда, при внимательном рассмотрении оказалось, что карта выполнена от руки и, очевидно, не отличалась особой точностью, но, как бы там ни было, она давала общее представление об этом районе. Передав руль Арнаку, я тут же углубился в ее изучение.
Линия побережья на карте шла строго на восток еще примерно миль сто двадцать, а затем круто сворачивала вглубь материка и, образуя залив, тянулась на юго-восток до самого среза карты. В месте ее изгиба был нарисован большой остров Тринидад, прикрывающий залив со стороны океана и образующий своеобразную громадную лагуну с двумя выходами в море: на юге и на севере.
Основное русло реки Ориноко в дельте проходило южнее острова Тринидад миль на сто пятьдесят, а сама река тянулась из глубины материка почти по прямой линии с запада на восток. Но примерно в ста пятидесяти милях от устья многочисленные рукава начинали отходить к северу. Часть из них впадала в залив, а часть — в океан. Огромное множество этих рукавов образовало массу островов, составляя дельту реки Ориноко.
Хотя я и гордился кое-каким образованием, научившись в детстве читать и писать, однако, воспитываясь в дебрях вирджинских лесов, сколь же мизерными познаниями о мире я обладал! На карте было множество таинственных обозначений островов, рек, заливов, составлявших для меня книгу за семью печатями, и я с трудом догадывался об их смысле и значении.
— Ба! — Просвещеннее в этой области оказались даже индейцы, и, разглядывая карту из-за моей спины, они совершенно для меня неожиданно узнавали знакомые места и шепотом восхищения подтверждали ее верность.
Индейцы отыскали на карте свою реку Померун. Это была небольшая река, впадавшая в море между дельтой Ориноко и устьем большой реки Эссекибо.
— Это правильно! — воскликнул Манаури.
Устье Эссекибо обозначено было миль на двести юго-восточнее дельты Ориноко, а Померун — миль на пятьдесят севернее Эссекибо. Индейцы единодушно это подтвердили.
Внимательно всматривался я в карту. Она хоть в какой-то мере открывала мне глаза на тот мир, в котором в ближайшие месяцы ждала меня неведомая судьба.
Я отыскал занятый англичанами остров Барбадос, лежавший строго на север от Тринидада. До него от материка было никак не меньше двухсот миль, и я с тревогой подумал, сколько трудностей придется мне преодолеть, чтобы до него добраться.
Манаури, с большим интересом, чем другие, рассматривавший карту, ткнул вдруг пальцем куда-то в устье Эссекибо и проговорил:
— Здесь живут англичане…
Я так и подпрыгнул.
— Ты не ошибаешься?
— Нет, Ян, не ошибаюсь. Мы знаем, что здесь они передрались с испанцами, с голландцами и хотели переманить на свою сторону соседние индейские племена.
Только значительно позже узнал я, что вождь был прав, в этих краях действительно обосновались не только испанцы: но в устье Эссекибо — англичане, а чуть дальше по берегам реки Куюни — голландцы. Испанцам это очень не нравилось, но справиться с незваными пришельцами у них недоставало сил — края эти лежали в стороне от главных испанских поселений в Венесуэле, а на Гвиану власть их не распространялась. Кроме того, между собственно Венесуэлой и районами, захваченными голландцами, простиралась сплошная стена труднопроходимых тропических лесов, населенных воинственными индейскими племенами, в том числе неустрашимыми акавоями. Племена эти уничтожили не одну экспедицию испанцев. Причем голландцам удалось переманить акавоев на свою сторону и найти в их лицо верных союзников. Так или иначе, испанцам пришлось смириться.
Известие о том, что в устье Эссекибо, неподалеку от Померуна, куда мы направлялись, живут англичане, немало меня порадовало и вселило новые надежды. Во всяком случае, это известие коренным образом меняло мои прежние планы о путях возвращения на родину.
На ночь мы, как обычно, приблизились к берегу и стали на якорь, с тем чтобы чуть свет снова пуститься в путь. На следующий день около полудня пейзаж на материке резко изменился: убогие доселе заросли сухого колючего и преимущественно безлистого кустарника сменились высокоствольным лесом, густым, зеленым и сплошь перевитым лианами. Это были джунгли, настоящие знаменитые джунгли полуденных стран, поражавшие буйной пышностью и великолепием растительности, порожденной жарким солнцем и обильной влагой. Я не мог оторвать глаз от подзорной трубы, очарованный неукротимым буйством растительного мира, я, знавший прежде лишь леса своей холодной северной отчизны.
— Теперь, — пояснил Манаури, заметив мой восторг, — пойдет сплошной лес и лес. Ничего больше, повсюду только лес.
— Повсюду?
— Повсюду. И на Эссекибо, и на Померуне, и на Ориноко, и между этими реками, и на острове Каири, который испанцы называют Тринидадом…
Весь этот край покрыт сплошными лесами. Испанцы называют их гилеями. Лесам этим нет ни конца ни края. Человеку не хватит, наверно, и полжизни, чтобы пробраться через эти дебри. Не счесть здесь громадных рек, не счесть индейских племен, живущих в глубине лесов. Племена есть разные — добрые и жестокие, порой больше похожие на диких зверей, чем на людей, племена могущественные и нищенские, кроется там и племя, у которого, говорят, золота больше, чем у нас кукурузы, и даже хижины у них из золота…
— Ты говоришь, наверно, об инках, — прервал я Манаури. — Но испанцы давно уже истребили это племя и отобрали у него все золото.
— Значит, это не инки. Племя, о котором я говорю, не уничтожено и называется маноа, как и главный их город, построенный из золота.
— Что-то мне кажется это сказкой!
— Трудно сказать… В нашем племени араваков сохранились предания прошлых лет о разных испанских походах. Испанцы рвались вверх по реке Карони, чтобы захватить маноа и золото. Но почти все они гибли.
— А эта золотоносная Карони и правда существует?
— А как же, Ян, конечно, существует. Она впадает с юга в Ориноко… В лесах здесь много всяких тайн…
Сентябрь в этих краях — начало сухого сезона, характерного тем, что менее проливными, чем в другие времена года, становятся дожди, реже и слабее бури. Поэтому море было довольно спокойным, путешествие наше протекало без приключений, и мы ежедневно по утрам и под вечер упражнялись в стрельбе из ружей. К моей радости, индейцы делали заметные успехи.
Судя по карте, мы тогда приближались к оконечности мыса Пария напротив острова Тринидад. На юге открывались широкие воды залива Пария, в который нам предстояло войти и плыть затем дальше на юг. Но когда мы подошли к проливу, оказалось, что оттуда в неверном направлении в океан устремляется настолько сильное течение, что нам никак не удавалось его преодолеть. Всякий раз, как мы приближались к входу в залив, течение тут же отбрасывало нас как щепку назад и выносило далеко в море.
«Boca del Drago» — по-испански был обозначен на карте этот пролив между мысом Пария и островом Тринидад, а Манаури, глядя на карту, пояснил:
— «Пасть Дракона». Тут могут проплыть только большие корабли, и то не всегда.
Не оставалось ничего иного, как отказаться от намерения войти в залив Пария и, обогнув проклятую Пасть Дракона на приличном расстоянии, дальше на восток плыть уже вдоль побережья Тринидада. Этот крюк вокруг большого острова удлинял наш путь более чем на сто миль. К счастью, погода нам благоприятствовала. Ни испанских, ни других кораблей не встречалось. Не было видно и туземцев, хотя каждый вечер мы подплывали к берегу пополнять запасы пресной воды. Наконец мы достигли восточной оконечности Тринидада и отсюда взяли курс строго на юг. Проплыв два дня вдоль острова, мы снова подошли к материку.
Сколь же иной встретил нас здесь ландшафт! Куда ни бросишь взгляд — всюду плоская низина без малейшей возвышенности. Это была дельта реки Ориноко, раскинувшаяся в ширину почти на двести миль, край бесчисленных рукавов и проток, пойм и заливов, край тысяч островов и мелей. Здесь, как и на мысе Пария, как и на острове Тринидад, стояли вековые леса, но если там возвышались холмы и горы, то здесь всюду лишь топи, болота и трясины. На огромных пространствах деревья стояли в воде, опираясь на обнаженные корни, переплетенные меж собой в невообразимом хаосе.
