— Старухи вечно пасть разевают шире валенка, — злобно

бросил Степан.

— Ты говори, зачем позвал. Катька грозилась не пустить

в землянку, — пожаловалась Клава.

— Восьмой корпус найдешь?

— С закрытыми глазами, — заверила Клава.

— На чердак сумеешь залезть? — понизив голос до шепо та, спросил Степан.

— Сумею... А зачем тебе? — насторожилась Клава.

— В землянке никому не скажешь?

— Даже Любовь Антоновне.

— На чердаке восьмого возле трубы закопан сверток. Его

спрятал для меня дежурный, я вместе с ним служил в армии.

Достанешь и отдашь мне.

— Почему ты сам не полезешь?

— Я надзирателем служил, за мной следят, — пояснил Се дугин.

— Что в свертке?

— Вещь одна. Я ее отдам кому нужно.

153

— За что?

— Завтра меня выписывают из больницы. Угонят на этап

в воровскую командировку. За эту вещичку я еще месяца два

тут прокантуюсь.

— Игорь Николаевич не берет, — предупредила Клава.

— Я не ему, начальнику дам.

— Теперь начальник новый, прогнали того майора.

— Не твое дело. Скажи... — но Седугин не успел догово рить, его перебила Клава.

— Смотри, за бараком кто-то прячется.

— Показалось тебе.

— Вон он идет, — Клава указала на человека, смутно

различимого в сумерках.

— Подойди сюда! — крикнул Седугин. Если бы Клава

вслушалась, каким тоном Седугин приказал подойти неизвест ному, то она уловила бы в голосе Степана неуверенность, доса ду и злость. Но сейчас ее интересовало не как говорил Степан

и даже не что он сказал, а кто прятался за бараком и подслу шивал их.

— Дорогие дяденьки и тетеньки! Я спою вам песню везде

и всегда, — дрожащим голосом заговорил Буров, с опаской под ходя к Степану и Клаве.

— Буров!

— Певец Буров, — поправил Клаву слепой. — Подайте не счастной заброшенной жене...

— Брысь! — крикнул Седугин, топнув ногой. Буров, высо ко вскидывая ноги, рысью пустился к бараку, но, не пробежав

и десяти шагов, оступился и всем телом распластался на земле.

— Рука моя рученька, — заплакал слепой, баюкая ушиб ленную культю.

— Бегом! — заорал Седугин. Буров, всхлипывая, поплелся

к вензоне.

— Зачем ты его так? Он слепой, без руки, — упрекнула

Клава, хватая Степана за плечо.

— Не учи меня! На чердак полезешь?

— Не полезу, — угрюмо ответила Клава.

— И не надо. Завтра со знакомым надзирателем пошлю

твоей матери письмо. Все опишу. Мать узнает, что ты сифи-лисная...

154

— Она не поверит! — в отчаянии выкрикнула Клава.

— Начальник больницы справку из вензоны присобачит.

Я с ним договорился.

— Ну зачем... Зачем ты так? — со слезами спрашивала

Клава. — Ты Клавонькой меня звал... Говорил... люблю... про щу за вензону...

— На чердак или письмо!

— Может вы убьете меня на чердаке... как Игоря хотели...

— Сравнила... Он главврач, а ты венеричка. Лезь или

письмо!

— Я к Игорю пойду! Скажу про твою заначку. Найдут — тебя к сукам отправят.

— Игорь не донесет, — криво усмехнулся Степан. — Сни лась ты Игорю сто лет. Он за тебя щепку гнилую не даст.

— Игорь в землянку меня перевел! Он Васька из больни цы выгнал! Пузыря! Горячего! Сам майор полетел! Вот какой

Игорь!

— Ты потише с майором! — оборвал Клаву Седугин. — Беги к Игорю. Завтра меня на этап, а сегодня письмо к матери

пошлю.

— Ну и посылай! Пускай мама узнает. Не нужен ты мне!

Ты притворялся! Ты хуже воров! Хуже сук! Ты на Бурова

напал! Бежать слепого заставляешь. Я бы полезла на чердак, а теперь хоть режь, не полезу. — Голос Клавы звенел и пре рывался.

— Ты и Бурова женой была? — Седугин злобно расхохо тался.

— А твоей не буду! — закричала Клава.

— Кто тебя такую возьмет?! Заразная! Расковырянная! — Седугин сплюнул.

— Ты! Ты! — Клава задохнулась. Она искала самое обид ное, самое злое слово, чтобы оно ударило Степана, заставило

кричать, драться, топать ногами, выть по-звериному, искала

и не могла найти. Стыд. А ведь это было. Были Васек и вензона. Горечь. Ну почему это случилось со мной?! Недоумение.

При чем тут Буров? Гнев. Он топчет меня, топчет, как шелу дивого щенка. Отвращение к Степану — ну как она могла

глядеть на него, мечтать, сидеть рядом, разговаривать? И к

самой себе: почему я согласилась с Инкой? Валю ошпарили

155

кипятком, но она осталась честной. Страх. Мама узнает все.

Бессилие... что я могу сделать? Жалость — кому я нужна та кая несчастная и опозоренная? И ненависть к Степану, нена висть, для которой еще не родились слова и мысли. Чувства

эти, противоречивые и болезненные, рвались наружу и не на ходили выхода, давили с чудовищной силой на хрупкое сердце

Клавы, отнимали способность думать и высказывать наболев шее.

— Что как гадюка от злобы раздулась? Говори, если име ешь что сказать. — Клава, не в силах сдержать себя, размах нулась, но Седугин перехватил руку девушки. — Поосторож ней! Меня учили руки выкручивать. Вот так. — Седугин зало мил ее руку за спину. Клава боролась с собой: закричать?

просить? Нет! Нет! А боль росла, становилась невыносимой.

— Полезешь на чердак? — До крови закусив губу, чтоб

не расплакаться, Клава застонала.

— Нет! — вырвалось у нее.

— Ну и не лезь, — спокойно сказал Седугин, освобождая

руку девушки. — В землянку ты не вернешься. На Игоря не

надейся. Он тебе не поможет. Иди к нему, а я попозднее приду.

Я ему скажу, кто ты.

— Что ты скажешь?

— Ты на него ксивенку писала?

— Какую ксивенку?

— Доносик. Ты заложила Игоря, что он фашистов держит

в больнице, заключенных бьет, пьянствует, с бабами живет.

Ксивенка у меня в кармане.

— Это не я! — прошептала Клава.

— Тетя твоя? Да? Игорь посмотрит сам. Он мужик гра мотный. По почерку определит. — Седугин вынул из кармана

сложенный вчетверо лист бумаги и помахал им перед носом

Клавы.

— Меня Васек заставил! Она била меня, чтоб я эту ксиву

написала.

— Васька Игорь шугнул из больницы. На него не свалишь.

Шпаргалке больше поверят, чем тебе.

— Я не хотела, — всхлипнула Клава.

— В вензоне один кобел притырился. Ждет не дождется

тебя. Игорь прочтет ксиву — и в вензону. Веселую жизнь тебе

156

устроят, Клавочка! Дров колоть не надо — на голове поколят.

Без воды обойдешься, слезами умоешься.

— Ты отдашь ее Игорю?

— Обязательно! Топай назад в землянку. Часа два пере кантуешься — и в вензону. — Голос Седугина звучал властно

и неумолимо.

— Полезу... Только письмо на Игоря...

— При тебе порву, — пообещал Седугин. Клава, согнув шись, словно на плечи ее лег непомерный груз, шла к восьмому

корпусу.

ИГРА

— Заскочим в вензону? — Седугин замялся. Волк потянул

его за рукав. — Пойдем, посидим. Послезавтра на этап тебе.

— Как... на этап? — Седугин застыл на месте.

— Повезут, Степочка, повезут. Ножками не потопаешь. Д о

глубинки далеко. — Волк с притворным сочувствием посмотрел

на Седугина. — Дорогу строить надо: «Дорогу построили быст ро, дорога пряма, как стрела, ох, сколько крови, сколько силы

дорога у нас отняла», — грустно пропел Волк.

— Ты чего воешь? Сожрать кого захотел? — игриво спро сил Чума, незаметно выныривая из калитки вензоны.

— Песню пою кирюхе, — отозвался Волк.

— А-а-а... На этап его провожаешь? — в нос просипел Чу ма, бросая быстрый взгляд на Седугина.

— И ты знаешь? — подавленно спросил Седугин.

— Ты о чем? — наигранно удивился Чума.

— Об этапе, — угрюмо буркнул Седугин.

— Кто ж про этап не знает? Спроси любого мусора. Волк

воет, аж за душу хватает. Я тебе веселое спою. Хочешь? — предложил Чума и, не дожидаясь согласия Степана, загундо-сил: «Я рекордистом был чекистской волею, я рекордистом