Что ты видишь?

Господин мой на ложе объят золотым огнём,

У него в изножье сломанное копьё,

Он дрожит от страсти, мечется от любви,

У него запястья в золоте и крови,

Он укрыт парчою, в кувшине кипит вино,

Так его хочу я, что в глазах темно,

Отпусти же ведьма, дай пройти к нему,

То-то сладко, крепко, долго обниму,

Нам теперь иные будут сниться сны,

Яблоки глазные кому теперь нужны.

Мореплаватель 

Человек у порога

Ах путники, ну почему вы кажетесь угрюмы,

и медлите взойти на бриг иль, скажем, на корвет,

когда вы будете ловить сквозь пасмурные думы

тот лёгкий, золотистый тот, зеленоватый свет?

1-й путник

Ступай домой, там крепкий стол и блюдо с пирогами,

ребёнок в люльке сладко спит и пряха тянет нить,

и не качаются полы под крепкими ногами,

и больше нечего искать и не о чем просить.

Человек у порога

Ах, я бы отдал этот стол и блюдо с пирогами –

когда душа летит во тьму, к чему ей, скажем, стол,

чтоб мокрой палубы настил качнулся под ногами

и в отдалённый чудный порт мой парусник вошёл.

2-й путник

Ступай домой, там дольний мир, который нам неведом,

там женщина у очага пылает, как заря,

и не потянется тоска за треугольным следом,

и не глотают пустоту голодные моря.

Человек у порога

К чему печалиться, когда ваш парус ловит ветер,

и поцелуй далёких звёзд девичьего нежней,

и станет зеркалом вода однажды на рассвете,

и дивный край над ней взойдёт и отразится в ней.

3-й путник

Когда задержится душа в предсмертной полудрёме,

пред тем, как с палубы тугой рвануться в небеса,

приснятся ей очаг и дым, ягнёнок на соломе,

ребёнок в люльке, дальний лай сторожевого пса.

Человек у порога

Когда задержится душа на выбитой постели,

пред тем, как на далёкий зов рвануться из окна,

ей будет сниться скрип снастей, и мгла, где еле-еле

полоска сладостной земли, чужой земли видна.

Метаморфозы 

Над Тендровской косой, над Арабатской стрелкой

Угрюмый и босой швырнул ведро с побелкой,

И мелкий снег летит, с волной мешаясь мелкой,

Над Тендровской косой, над Арабатской стрелкой.

Летим, летим, мой друг, в чужое захолустье

На запад и на юг, к трепещущему устью.

Увы, среди зимы и там смущают воды

Русалки и сомы и прочие уроды,

Оттуда сам не свой бежал несчастный грека –

Там с пёсьей головой он видел человека,

Сидящего в шинке, как будто так и надо,

С жалейкою в руке и неподвижным взглядом.

Он позже написал: "Там чёрный ветер свищет,

Там бродит птичий грипп и новой жертвы ищет,

Там чёрная гора топорщит гриву сосен,

Там выговор чужой моим ушам несносен,

Из края злых собак и ласковых евреек,

Венецианских бус и пёстрых душегреек,

Кукушкиного льна, болиголова, сныти,

Верни меня домой, мой нежный покровитель!"

Уймись, дурак, уймись, ты поздно спохватился –

Твой чёрно-красный Рим за край земли скатился,

Уймись и пей вино, не так уж плохо в нетях,

Все умерли давно, лишь ты один на свете,

Так тереби калям в отсутствие покоя,

Как потаённый срам, дрожащею рукою,

Гляди, гляди туда, где пляшет в клубах пара

Холодная вода, качая бакен старый,

Где, видима едва, возносится над бездной

Железная вдова, подъемля меч железный,

Да пара островков скрипит крупою снежной,

Да горстка огоньков во тьме левобережной.

Человечек  

Человечек перемещается на восток

У него есть лампочка и свисток,

Если надо, он дёрнет за два шнурка

И поддует резиновый свой жилет,

Человечек передвигает часы вперёд,

Далеко внизу под ногами солёный лёд,

Ледяное крошево, стелющаяся мука.

Никому не нужный, маленький и смешной

Человечек перемещается над тишиной,

Над безглазой хлябью, где ни одного огня,

Он умеет дуть в свисток, но тому не рад;