если ей надо удержать его на краю распада,

ибо если бы она не маялась, не плакала, не опять за своё, не ходила налево,

он бы глядел во мрак и не отводил взгляда.

Он её полюбил за наружную красоту...

Он её полюбил за наружную красоту,

Неудачный брак, леденец во рту,

Чистоту всех отверстий и духовную чистоту.

Вот она ступает с ним рядом, сама собой,

Заводная кукла с припухшей нижней губой,

Ей ещё не знаком гормональный сбой,

Её ноги длины, а изгиб спины (как он каждый раз убеждается в этом) розовый и голубой.

Она не выщипывает усы, её желудок работает, как часы,

И ему даже нравится, что она не умеет готовить ничего, кроме жареной колбасы.

Они идут вдоль берега моря, где соль истачивает чужие кости, лежащие на дне,

Где чайка, подпрыгивая на волне, отслеживает тень рыбы, плывущую в глубине,

Где рыбак сидит на молу, начинаясь на букву "м",

Поскольку ничего не ловит, но и пришёл не за тем.

Погляди, говорит он, вот мы, а дальше – всё, что не мы,

Мне приснился сон, что я один, я проснулся в слезах,

У тебя такие нежные гланды, говорит он, я схожу с ума...

Она молчит, поскольку знает сама, –

у неё красивая печень, которой на пользу сухое вино

(впрочем, сама она предпочитает коньяк), и крепкие мышцы ног,

её почки распускаются, как цветы,

её мальпигиевы клубочки

чисты.

Он говорит – погляди, какой вечер, какие облака над морем, зелёная звезда, вода,

Жаль, что портит окрестный пейзаж та женщина, бредущая неизвестно куда,

Она стара и страшна, она в песке оставляет след,

У неё от недостатка кальция хрупок скелет,

Вот-вот переломится шейка бедра,

И печень её черна.

Она говорит, – увы, это (в переносном, конечно, смысле) моя сестра.

А сама думает – не хочу туда смотреть, не хочу,

Схожу завтра на фитнес, схожу к врачу,

Пускай подтвердит, что моя печень свежа и нежна,

Что желудочный сок способен разъесть металл...

Пойдём лучше домой, говорит она,

Ты устал...

ИЗВЛЕЧЕНИЕ КОРНЯ 

Давид-марсианин      

Человек ли Давид?

 В доме Саула в него были влюблены все – Ионафан, Мелхола, сам Саул. Саул не мог заснуть без того, чтобы Давид играл ему на арфе. Дочь его, Мелхола обожала Давида. Сын его, Ионафан отдал Давиду всё – любовь отца, наследное царство, саму жизнь. Что каждый из них видел в нём? И какой чудовищный лик проступал сквозь тонкие черты, когда наваждение спадало?

 Саул, опомнившись на миг, метнул в него копьё. Мелхола увидела его в иной личине, незнакомого, чужого, пляшущего перед скинией, и выражение ужаса навеки застыло у неё на лице.

 Откуда он вообще взялся?

"Возьми мою броню, – говорил Саул, нервно меряя шагами шатёр, – этот великан убьёт тебя, он убил уже многих. Возьми мою броню, и шлем, возьми, пройдись по шатру, дай мне поглядеть на тебя, мой мальчик, чудное изделие природы, золото и слоновая кость, лилия долин. Дай-ка я опояшу тебя своим мечом..."

Давид не взял ни щит его, ни меч, ни доспехи.

Он взял у него всё остальное.

Всё забрал.

Тётя Лиза  

 Тётя Лиза была дочерью сахарозаводчика из местечка Лозны. И всё обещало быть хорошо. Потом, пыльным душным летом, в город пришли махновцы и тётю Лизу насиловали всем отрядом. Она тогда была гимназисткой и любила стихи Апухтина. Она выучилась на врача, вышла замуж за Самуила, но с тех самых пор у неё начались эпилептические припадки – осматривая больного, она замолкала, застывала, потом, на глазах у поражённого пациента, начинала раздеваться... Вот так, ни с того, ни с сего. Тем не менее, больные её любили. У Самуила оказался тяжёлый характер и, кажется, какие-то сексуальные заморочки, но об этом тётя Лиза предпочитала не рассказывать. Оставшись вдовой, всё больше жила по родственникам – присматривала за чужими детьми. Помогая по дому, пела чувствительные романсы декадентской поры. Ещё очень любила песню Зыкиной "Оборвалась тропинка у обрыва, оборвалась, как молодость моя". Удивительно верные слова, говорила она, налегая утюгом на чужие простыни и пододеяльники, удивительно верные слова...

Дядя Нюма и дядя Яша

 Дядя Нюма и его брат дядя Яша были деловыми людьми. Дядя Нюма работал завскладом, а дядя Яша – бухгалтером. Дефицитный товар уходил на сторону. За короткое время оба сделали приличные деньги, а дядя Яша даже отдал свою жену Сарру учиться на врача. Потом нагрянула ревизия, и склад опечатали. Братья наняли рабочих, за ночь разобрали заднюю стену склада и ликвидировали недостачу. Потом стену склада замуровали вновь. Во сколько это им обошлось – неизвестно, но наутро ревизоры, вскрывшие нетронутые печати, обнаружили, что товары на складе соответствуют описи – до последнего коробка спичек, если там были спички...

А чего же вы хотели, гражданин начальник? – сказал дядя Яша, дружелюбно похлопывая ревизора по плечу. Он потом всё-таки сел за растрату, но очень удачно – в самый разгар сталинской борьбы с космополитами, и вышел из тюрьмы по общей амнистии как жертва режима...

Юлик и Гера  

Юлика мобилизовали, но дядя Яша сказал – нет. Мальчика убьют, сказал он. И что будет с Ривочкой?

И он собрал приличную сумму и поехал в военкомат, и ему удалось-таки купить какую-то бумагу, и с этой бумагой он побежал к коменданту поезда, и он отыскал Юлика, который уже почему-то был чужим, худым и очень взрослым, и сказал ему: – Всё, ты уже никуда не едешь. Вот бумага, вон там стоит комендант, пойдём. Нет, сказал Юлик, без Геры не пойду. Какой Гера? – удивился дядя Яша, потому что он не знал никакого Геру.

Мой друг, – сказал Юлик. Когда ты успел с ним подружиться? – кричал дядя Яшка, и бумага в его руке дрожала на ветру. На призывном пункте, – сказал Юлик. – Мой лучший друг, Гера Колпаков.