Бензина в автомобиле не хватило. Машина стала среди степи.

Сергей сошел в черную пыль дороги.

Желтое солнце иссушило землю и душило Сергея. Сергей был одинок в этом мире желтых степей, черных дорог, красных лун, белых акаций и борющихся за жизнь и работу людей. И он уже сам не понимал, зачем он угнал автомобиль: он все всем уступал и отказывался от всего.

Опустив голову, он пошел по степи неизвестно куда, оставив беспомощный автомобиль на дороге.

Ерш, возвращаясь в город после купания, видел, как промчался Сергей на исполкомовской машине. Он указал направление, в котором скрылся Сергей.

К вечеру Никита Козлов пригнал автомобиль в гараж.

Он радостно сообщил Ершу:

— Машина цела. Все благополучно.

— А ваш однофамилец?

Никита угрюмо пожал плечами.

— А черт его знает! Как сквозь землю провалился. Уж попался б он мне, так… Такая сволочь дурная!

VI

В ноябре Никита Козлов получил из Новороссийска посылку. Он распорол полотно, в которое зашита была коричневая коробка, раскрыл коробку и увидел шапку.

Это была обыкновенная фуражка, сильно потрепанная. А в шапке оказалось такое письмо:

«Здравствуйте, Никита Константинович!

Я наконец женился. Жена у меня хорошая и тоже стоит на платформе. Жена нашла шапку нашего сродственника, служащего Сергея, по отчеству забыл, Козлова. В нашей республике чужие вещи не нужны, и, как я женился, так по всей честности отсылаю шапку и пользуюсь вашими готовыми услугами для означенной передачи. Насчет денег, что выдал на дорогу и на пропитание, может не беспокоиться, хотя жена имеет против, тем более означенное лицо, взяв деньги, оборвал сношения и не прислал на мой адрес следуемой мне по закону благодарности.

Известный вам портной Ферапонт Чебуракин».

Никита усмехнулся, вспоминая смешной летний случай с этим чудаком однофамильцем. Хотел кликнуть Дину, но воспоминания охватили его. Он сидел и смотрел неподвижно на коробку, на шапку. Какое-то раздумье шло на него из широких степных пространств, окружавших городок.

Куда девался однофамилец? И почему он в конце концов погиб? Ведь ничего плохого он не сделал, просто слишком уж был доверчив и даже, пожалуй, чересчур добрый был человек.

«Что это я? — подумал Никита. — Устал сегодня, что ли? Или непогода?»

Дождь с утра заливал землю.

Все совершенное им припомнилось ему. Скольких людей он выпихнул из жизни!

Никита встал, сердито отбросил коричневую коробку и вместе с ней ненужные мысли. Ведь так и от него, как и от однофамильца, останется только шапка!

1924–1928

Черныш

I

Часов в шесть вечера к подъезду, над которым огромными буквами выписано было название учреждения, подошел человек низкого роста, но очень широкий. Широкое у него было все: лицо, грудь, бедра. На голове у него — зеленая богатырка. Шинель — длинная, как у кавалериста. Впрочем, человек действительно служил одно время в кавалерии. За двухлетнюю службу пало под ним семь лошадей, человек же остался жив; жив он остался и в дальнейших передрягах, и теперь только одежда у него военная. В руке у него — стек. Он похлопывал стеком по правой ноге. Это был Черныш.

Черныш вошел в подъезд. Лестница была широкая; окна на площадках были такие большие, что в каждое из них свободно могли бы въехать два кавалериста.

Черныш толкнулся в дверь, что во втором этаже направо.

Сторож в ватной куртке и валенках (хотя было лето) отворил дверь.

— Кончены занятия. Кто там?

— Свои, — отвечал примирительно Черныш.

Сторож впустил его.

Черныш осведомился:

— А что, товарища Чаплина нельзя ли увидеть?

— Товарищ Чаплин занимается до четырех тридцать минут, — отвечал сторож. — А сейчас товарища Чаплина нет уже.

— Нет уже? Неужели ж совсем-таки нету?

— Товарища Чаплина нет, — повторил сторож.

Черныш глянул из передней в служебные комнаты и покачал головой.

— Очень большое учреждение. Дел-то, представляю себе, сколько! Вы поглядите, товарищ Чаплин задержаться мог, — может, он тут еще, не ушел?

— Ушел товарищ Чаплин, — вежливо сказал сторож. — А что я еще тут, так я тут живу, комнату при учреждении имею.

— Ушел?

И Черныш задумался. Потом спросил:

— А товарищ Чаплин часто бывает на службе?

— Все дни, за исключением праздников. У нас строго. У нас даже ежели, например, человек женился, так и то неделя отпуску, а не медовый месяц. Я вот в этом месяце второго числа женился, так только неделю свободы и получил.

— Женились — значит, дети будут, — сказал Черныш.

— Мальчик, — отвечал сторож. — Полтора года паршивцу. Я с женой в сожительстве состоял, а вот второго числа в комиссариате узаконились.

Черныш одобрительно кивнул головой:

— Хорошо. Это очень хорошо!

Сторож пожал руку Чернышу и растрогался:

— Очень приятно было приобрести знакомство. Будете в наших палестинах — заходите!

— Завтра буду.

И Черныш пошел вниз по лестнице.

Невдалеке от подъезда стояла плотная женщина в черном платье и пела. На ее высокой груди висел плакат: «Единственное средство к существованию». Черныш остановился послушать, но пение не понравилось ему. Не понравилось и то, что женщина глядела вперед, не мигая, словно нарочно. Она явно рассчитывала не на свой голос, а на жалостливые сердца прохожих.

«Дворянка, должно быть», — подумал Черныш и пошел дальше.

Пройдя несколько кварталов, Черныш сообразил, что следовало спросить у сторожа адрес Чаплина. Он вернулся, но никто уже не отворил дверь на его настойчивые стуки: сторож, должно быть, исполнив свои общественные обязанности, по уши погрузился в свою личную жизнь.

Наутро, когда трамваи стали принимать и выбрасывать людей в пиджаках и толстовках, с обязательными портфелями под мышкой, и тощих девиц, Черныш вновь отправился в учреждение, где служил Чаплин.

Сторож встретил Черныша по-приятельски, как старого знакомого, и указал ему комнату, в которой работал Чаплин. Чаплин сидел за отдельным столом, склонившись над толстой книгой, в которую вписывал ордера. Два регистратора стояли у него на столе — широкими корешками к посетителям. Кроме Чаплина в комнате работало, склонясь над столами, еще пять человек: четверо мужчин и одна женщина.

Черныш подошел к Чаплину и сказал:

— А вот и я. Узнаешь?

Он придвинул стул, сел и повторил:

— Узнаешь? Вот я и приехал. Черныш. Не узнал? Ведь земляки же, вместе росли. Еще когда я ранен был, так жена твоя, фельдшерица, за мной ходила; я тогда для поправления здоровья на родину был отправлен. Узнал? Еще я тогда стих ей написал, копию тебе на фронт послал. Фамилия моя — Черныш. Теперь узнал?

Чаплин жал ему руку.

— Как же, как же не узнать земляка! Вместе боролись! Как же!

Подумав, он прибавил:

— Как же, как же!

И увел Черныша для разговора в пустую приемную.

Они уселись рядышком на кожаный диван.

— Вот так, — сказал Черныш. — А почему я приехал? Ты и не представишь себе! Я работу тут хочу найти — вот почему я приехал! Не могу я в деревне. Я город люблю, чтоб шум вокруг и борьба. Вот как!

— Как же, как же, — растерянно говорил Чаплин, — обязательно надо работать. Узнаю, как не узнать земляка?

— А ну-ка поворотись! — сказал Черныш. — Да, раздобрел сильно, и пиджак — отличного сукна пиджак. В брюхе тебя порядком разнесло. Ну и у меня, — прибавил он тут же, — одежда отличная: своя, не казенная. И вид у меня хороший. Здоровый вид.

— Я живу очень хорошо, — скромно отвечал Чаплин. — Не зря боролся, на фронтах погибал. Жалованье приличное, квартира есть. Не зря боролся.

И он быстро переменил тон:

— Впрочем, борьба не кончена. При нашем мирном строительстве очень приходится бороться. Так что на себя денег хватает, а вот — поверить трудно — даже если пустяк одолжить кому-нибудь, так уж не хватает. Очень серьезная борьба идет за новый быт. Совсем денег нету.