— Я на бронепоезд пойду, — сказал Трегуб, и скупыми строчками отцовских писем, писем девятнадцатого года, полыхнуло на Шерстнева от этих слов.

Город вдруг возник впереди, чуть только кончился лес. Веселые домишки в зелени и вишневых садах побежали навстречу. Они были жалостно освещены вечерним светом. Шерстнев удивился, что уже вечер…

Зелень поредела. Каменные здания встали, как часовые, над мирной толпой укутанных зеленой порослью строений. Разноязычный, встревоженный говор колыхался и трепетал по улицам, и, когда Шерстнев остановил машину у красного кирпичного здания железнодорожного управления, сразу же стеснились вокруг люди, хватая за локти, за плечи, не пропуская к подъезду:

— Кто там?.. Где фашисты?… Много их?..

VIII

Война сразу вошла в душу, и навстречу ей поднялось все самое затаенное, сбереженное, неизрасходованное. Леночка не вскрикивала, не всплескивала руками, только все сжалось и напряглось в ней. Она как бы не поняла, что вот тут, где забрызганы кровью края воронки, убита Анюта, женщина, с которой она вчера еще так мирно болтала, и эта смешная круглоглазая девочка. Вот сейчас, в дыму и пламени, в громе и лязге, придет решение судьбы. Где Коля? Где он?..

Она осталась одна в вагонетке дрезины, и реальность медленно возвращалась к ней. Она не хотела знать ее, она отталкивала весь этот ужас, как ребенок, ей хотелось убежать во вчерашний день, когда все было так хорошо, но события неумолимо тащили, волокли ее. Она не могла сдержать дрожи, все трепетало в ней, ей стало холодно, почему-то заныли плечи, как в ревматизме. Необычайным храбрецом показался ей какой-то огромный мужчина, который вот там, под откосом, вскочил в кабину грузовика и погнал к шоссе. Он способен двигаться, действовать… Ему что-то кричал вслед и даже побежал за машиной человек в короткой засаленной куртке. И вдруг упал. Земля вскинулась близ него — и он упал. Упал и не поднимался больше. Она, не мигая, глядела на него, она ждала — почему он не подымется на ноги? И вдруг взвизгнуло за спиной, зазвенело стекло и стукнуло что-то в стенку, словно озорник камнем бросил. Она обернулась — черный фонтан оседал, расплывался, серел.

Она кинулась на пол, забрызганный стеклом, и, охватив голову руками, лежала там. Да, на ее глазах осколком снаряда убило человека, а осколок другого снаряда чуть не убил ее. Она лежала на полу и ни о чем не думала, ничего не соображала. Страх заполонил ее всю, не оставив места никакому другому чувству.

Тихо стало вокруг, тяжкий, раскатывающийся грохот разрывов отдалился от дрезины, а она все лежала еще, закрыв лицо руками.

Но вот в какой-то клеточке мозга возродилась жизнь, пошла расти и шириться, заставила сесть, потом встать. И наконец возник стыд. Она — трусиха, она опозорена навеки.

Жизнь с двойной силой вернулась к ней, и мозг уже заработал, придумывая оправдания. Что, собственно, она совершила позорного? Она легла на пол — но так приказал ей поступить Билибин, если снаряд грохнет вблизи. Она ведь не убежала, не угнала машину, как тот, кто умчался к шоссе. Она осталась на том месте, на котором оставил ее Билибин. Нет, ничего постыдного не случилось. В конце концов, это же первое — и притом такое внезапное — боевое крещение. Пусть еще раз постреляют — она больше не испугается.

Встав на ноги, она принялась подметать засыпанный битым стеклом пол. Она прибирала тщательно, как у себя дома, взяв какую-то тряпочку, лежавшую у мотора, и намотав ее на непонятную железную палку, стоявшую в углу. Почистив вагонетку, она поставила палку на прежнее место и бросила тряпочку назад — туда, где она была. Она не понимала, что в этих движениях она ищет спасения от новых приступов страха.

«Почему Коли так долго нет?» — подумала она о муже, словно тот просто на службе задержался. Тревога овладела ею. Почему он ушел вчера с диспетчером? Почему сказал, что, может быть, заночует на станции? Он, наверное, что-то подозревал недоброе. Теперь он, наверное, сражается там, откуда доносится глухая канонада. Он, может быть, давно уже упал и лежит, как вот этот человек в засаленной куртке, сраженный случайным осколком. Ужас, рожденный воображением, возвращался к ней…

Голоса послышались за окном, отворилась дверца, и большое тело Билибина влезло в вагонетку. За ним вошел водитель.

— Где он? — спросила Леночка оборвавшимся голосом. Не отвечая, Билибин приказал занявшему свое место водителю:

— Езжайте.

Дрезина, выйдя из тупика, помчалась по рельсам, все ускоряя ход. Вагонетку шатало и мотало, и ветер врывался в разбитое осколком окно, трепал волосы и бил в лицо, и зелень мчалась за окном, и синее небо источало тепло и свет. Все — как тогда, когда они ехали сюда, и все — совершенно другое.

Билибин сидел на скамье, склонив книзу свое грузное тело. Иногда его так встряхивало, что он подпрыгивал, как мешок, а затем вновь глядел себе под ноги, словно груз одолевших его мыслей тянул его голову к земле.

— Где Коля? — вскрикнула в отчаянии Леночка. — Почему вы без него?.. Куда вы меня везете?

Билибин сразу разогнулся быстрым и неожиданно гибким движением.

— Я хочу быть с ним! — требовала Леночка.

— Он уже уехал, — ответил Билибин. — Простите, я даже забыл сказать вам. Он уехал, в безопасности.

— Без меня? Один уехал?

— Было одно срочное поручение. — Билибин запнулся. Он ничего не мог придумать. — Одно поручение, — повторил он, продолжая думать о своем, и вновь голова его склонилась книзу.

Ему было не до Леночки сейчас. Он видел упорного мальчика, выросшего на глухой железнодорожной станции, в семье стрелочника, он видел медленно пробивающего себе путь человека, живущего по графику, вычерченному еще на студенческой скамье. Эта жизнь была отдана работе, она шла вверх и вверх — и вдруг ржавые потоки залили ее, обнаружился изъян, трещина. Жизнь рухнула. Выход был только один — точно и просто сказать всю правду о гибели материалов. Не так это страшно! Не надо преувеличивать. Но голову его клонило все ниже и ниже.

Леночка тоже молчала.

Она не понимала. Как? Он уехал до нее? Он даже не простился с ней? Он не позаботился о своей жене, бросил ее под таким страшным обстрелом? Он испугался и бежал один, без нее, как тот человек с машиной?.. Это было слишком чудовищно, слишком неправдоподобно, это просто никак не вязалось с ее представлением о нем.

Билибин молчал. Нечего его расспрашивать. Он будет повторять одно и то же. Какое поручение?.. Она доверилась этому маленькому чернявому человеку, она привыкла к нему, а он — кем он оказался?..

IX

Шерстнев по приезде в город прежде всего явился к начальнику дороги. Он вошел быстрым шагом и подчеркнуто официально сказал:

— Разрешите доложить — инженер Шерстнев. Задание по взрыву моста…

Начальник дороги перебил:

— Благодарю вас. Знаю. Есть приказ вам с товарищем Билибиным направиться в Москву. Но вас я немного задержу, я согласовал, потребуется ваша помощь.

Это был старый железнодорожник, суховатый, черноусый, с остриженной ежиком острой головой и острым взглядом узеньких глаз.

Он встал, пожал руку Шерстневу и повторил:

— Благодарю вас.

Подержал руку, не выпуская, и добавил:

— У меня есть донесение. Вы вели себя прекрасно.

Он отпустил руку Шерстнева, продолжая глядеть на него добрым взглядом.

Он сказал:

— На нас, железнодорожников, возложена сейчас громадная ответственность… Прошу вас через час явиться ко мне. Отдохните.

Теперь надо найти Леночку, если она не уехала. Билибин, конечно, знает, где она. Но Шерстнев, обойдя все этажи, нигде не мог выяснить, куда делся Билибин. Никто не знал инженера Билибина, только секретарша начальника дороги сказала, что он скоро должен быть.

— Ему приказано доставить материалы обследования, он обязательно будет. Я и то удивляюсь. Неужели копии нет, а только один экземпляр?

Шерстнев удивился: