– В кого же? – спросил я, стараясь быть любезным.

– Да есть один козел, – небрежно ответила Наталья. – Зовут его Феликс. Он курсант какого-то там – хрен знает какого – училища. По-моему, артиллерийского. Пушкарь, блин! Прицел сто двадцать, наводка пятнадцать: ба-бах! Есть контакт! Мудак страшный. Но любит меня без памяти. Должен приехать сюда, кстати. Ленка, ты его помнишь? Он был на дне рождения Берсенева?

– Помню, – отозвалась Ленка. – Милый такой мальчик. Пушистенький такой, рыженький, да?

– Пушистенький, – фыркнула Наталья. – Он пушистенький в одном месте. Сказать в каком? Он жениться на мне хочет. Прямо сейчас. Я говорю ему: «Ты что, сбрендил? Что я буду делать в твоем гарнизоне? Где-нибудь в сибирском Усть-Ужопинске. Из пушек стрелять?» Представляю себе эту картину. У меня брат военный, спасибо, знаю, что это такое. «Ты, мол, не бойся, будешь следователем в военной прокуратуре», – это он говорит. Ага, всю жизнь мечтала. Правда, девоньки, мужиков в армии… всяких видимо-невидимо. С одним не получиться – можно запросто другого зацепить. Нет, Феликс парень неплохой, но зануда он. Все время спрашивает меня: «Кто у меня еще есть». Блин, я что должна ему весь список огласить? В алфавитном, так сказать, порядке. Представляю его рожу. Маменька у него: «Ах Феликс, ах он тонкая душа». Терпеть меня не может. Чувствует, старая кочерга, что я дам ему еще просраться.

Я покраснел. Славик с Андреем переглянулись, девчонки захихикали. Судя по всему, уж они-то хорошо знали, на что способна Сидорчук. Алла заявила, что ее избранник должен быть джентльменом; Лена сказала, что хочет симпатичного, высокого и голубоглазого; Люда вспомнила кого-то, вздохнула и сказала: «Да уж». Сидорчук закурила и сказала равнодушно:

– Главное, говорю вам, чтоб не был занудой. Голубоглазый, синеглазый – какая на хрен разница? В темноте все равно не видно. Вот у меня, помню, был этот… из военмеда, крохотный такой, белобрысенький… Ленка ты его помнишь?

– Серега, что ли?

– Да нет, Саша. Или Коля? Да, блин, какая разница! Вот – пожалуйста: ни кожи, ни рожи, как говориться, а как, помню, он морду набил Барсеневу, когда тот его крошкой Цахесом назвал.

Девчонки загалдели. История, видно, и впрямь была громкая. Барсенев, упомянутый уже не однажды, наверное, был яркой фигурой на юрфаке. Во всяком случае о нем вспомнили еще не раз.

– А помните, – воскликнула Афонина, – помните, как эта, старшая наша пионервожатая, Наталья, на дне рождения говорит: «Саша, я хочу от тебя ребенка»?

– Вот сука! А помните, как мы заставляли тогда каждого опоздавшего вместо штрафной рассказывать политический анекдот, а потом включили магнитофон и дали послушать, кто насколько наговорил? Помните, как Барсенев с Наташкой испугались? Барсенев кричит: «Срочно стирайте, срочно стирайте!» Аж побелел бедняга.

– Ну так еще бы. Он в КГБ собрался после факультета.

– Да что ты?

– А ты не знала? Он готовит себя по полной программе. Член комитета комсомола, командир опергруппы, спортсмен. У него амбиции – ого-го!

Наконец вспомнили про нас.

– Э-э… да они спят уже.

Андрюха действительно мирно кимарил в углу. Славка зевал. Мы гурьбой вышли на крыльцо. В сером небе кое-где сияли звездочки. Легкий ветерок донес запах близкой озерной воды. На востоке разгоралась заря. Девчонки сгрудились, о чем-то перешептываясь и поглядывая на нас. Наталья отделилась от них и громко сказала:

– Миша, мне страшно одной, проводишь, ладно? Мой отряд – во-он там, в конце. Тут еще местные аборигены бродят, собаки всякие дикие.

Все посмотрели на меня участливо. Разумеется, я любезно согласился.

– Счастливого пути, – многозначительно сказала Люда.

– Не пропадайте, – сказала Алла.

– Мишель, ну ты найдешь нас, – сказали мои верные друзья.

Наталья взяла меня под руку и потащила. Светлело с каждой минутой. В лесу глухо и гулко запела кукушка. Я машинально про себя стал отсчитывать свой срок, но Сидорчук перебила меня.

– Вот завела свою шарманку. Я тут как-то спрашиваю ее: «Сколько мне жить?» А она замолчала, поганка этакая. Ну и хрен с тобой, думаю.

Трава была мокрая и прохладная от росы. Изредка с озера набегал свежий ветерок и листья на деревьях взволнованно лопотали. Хмель уже почти полностью выветрился из моей головы, я дышал с наслаждением, спать совсем не хотелось. Возле умывальника Наталья остановилась и попросила поддержать ее. Я обхватил ее за талию, она задрала ногу и поставила ее в оцинкованный, длинный желоб, над которым висели в ряд медные краны. От нее исходил чудесный вульгарный запах крепких духов, вина, табачного дыма и еще чего-то женского, теплого, волнующего – может быть это был запах ее гормонов, не знаю. Она вымыла одну ступню, потом обхватила меня за шею и закинула в умывальник другую ногу. На моей щеке растаяло нежное тепло ее щеки, я покачнулся, едва не упав, но она удержала меня, засмеявшись низким хрипловатым голосом. У меня мелькнула дикая мысль, что сейчас она помоет интимные части своего тела и представьте себе, она вновь отгадала мои мысли.

– Блин, все хорошо здесь, но подмыться – проблема. Вода ледяная в этих кранах. Я чуть не отморозила вчера себе… это самое. А теплая вода есть только в душе. Вам, мальчикам, легче. Да?

Я что-то промычал в ответ, краснея. Хоть я и вырос на Народной улице, но воспитан был, как вы знаете, на классической русской литературе, и к такому общению не привык.

Наконец мы добрались до большой, зеленой дачи, в которой располагался 7-й отряд. Перед парадным крыльцом была круглая песчаная площадка, но Сидорчук повела меня к обратной стороне дома, заросшей высокой травой и кустами черемухи и акации. Зачем-то ей непременно надо было заглянуть в окно своей комнаты. Окно находилось высоко. Несколько раз, схватившись за наличники, она пыталась подтянуться, но падала в траву; потом она попросила поддержать ее, и я схватил ее за талию мокрыми ладонями и стал пихать вверх и поддерживать пока платье не задралось и она упала мне на грудь прохладной попой. Кажется, ей это доставило такое удовольствие, что она даже не завизжала, а только повернула ко мне голову сверху и спросила.

– Ты как, в порядке? Держишь? Держи крепче, а то я боюсь упасть в крапиву.

– Не бойся, держу, – выдавил я, упираясь в ее ягодицы ладонями и вдыхая какой-то бесстыжий запах, от которого у меня началась эрекция.

Но и этим еще все не закончилось. Спрыгнув, Наташка уронила в траву свой золотой кулон и мы минут десять искали его в высокой траве, нашли, обрадовались, и она попросила меня помочь застегнуть его на шее. Еще минут десять я грубыми пальцами возился с крохотным замочком на ее теплой, покрытой золотистыми волосками шее, а она хихикала от щекотки и прижималась ко мне спиной.

Потом я проводил ее до крыльца, но дальше, в темную комнату не пошел. Она вздохнула, еще раз оглядела мою фигуру сверху вниз и помахала рукой.

– Ну ладно, мне пора. Спокойной ночи. Завтра… ой, сегодня уже, увидимся.

Я не сразу вернулся в барак. Сначала я спустился вниз, к озеру. Оно дымилось в утреннем свете. На купальне было тихо, прохладно и пахло рыбьей чешуей. Вода сочно чмокала под деревянным, влажно-скользким настилом, сухой камыш на берегу шелестел убаюкивающе. Я облокотился на покосившиеся перила, плюнул в темную воду и стал следить, как белое пятнышко медленно дрейфует к затопленному лопуху кувшинки. Раздался всплеск, блеснул серебром рыбий бок и пятнышко пропало. И тотчас под кустом, свисающим над своим колеблющимся отражением в воде, булькнуло что-то большое, тяжелое, отчего пошли круги, всколыхнувшие осоку. Где-то далеко крякнула утка. Ни души не было вокруг. Я подошел к почерневшей деревянной лесенке, уходящей в темно-вишневую глубь, расстегнул ширинку и пописал, с восторгом слушая, как моя горячая струя вспарывает холодную гладь воды, взбивая на поверхности пивную белую пену. Хотелось чего-то непонятного нестерпимо. Тогда я быстро скинул с себя всю одежду и прыгнул в воду. Она была обжигающе холодной, но мне это и надо было. Я выпрыгивал из воды и падал в нее с истерическим смехом, подняв целую бурю в купальне. Потом выскочил на берег, стуча зубами, и отжался от земли тридцать раз и сделал тридцать энергичных приседаний. Тело вспыхнуло жаркой истомой. Я оделся и закурил с наслаждением.