Получив нагоняй и месяц сроку, – последний шанс, – Пётр Петрович приехал домой и застал Машу одетой и с собранными чемоданами.
– Ты куда? – изумился он.
– Я так не могу больше, Петя. Я уезжаю к маме. И детей забираю с собой.
Детей у них было двое. Сын Юра четырнадцати лет, и дочка, восьмилетняя Катя. Калугин уже и не помнил, когда видел своих детей в последний раз. Когда он вообще что-то или кого-то видел, кроме печатной машинки.
Жена превратилась в прислугу. Дети стали помехой. И результата нет. Книги нет! И всего месяц на исправление ситуации. А ситуация такова, что только семейных разборок ему сейчас и не хватало…
– Маша… ты только не бросай меня, слышишь? Ты поезжай, поживи у мамы. Я сейчас разберусь с работой, и приеду к тебе. К вам. Слышишь?
Мария Григорьевна сдержанно кивнула, и они с детьми уехали. Калугин бросился в кабинет, к столу. Эх, жаль теперь даже некого попросить сварить кофе… ну да ладно!
Он схватил папку с листами, в надежде вытащить оттуда всё, что может вписаться в нормальную советскую книгу. Имена героев, их семьи и друзей, их работу и досуг – обычные человеческие истории. Калугин перевернул пачку и начал просматривать свои тексты. Пробежав глазами по первому же листу, он нахмурился и вернулся в начало.
Внимательно перечитал. Потом взял следующий лист. Закончил Пётр Петрович читать свои листочки перед самым рассветом. И находился Калугин в состоянии совершенно потрясённом. Поражённом. Перевёрнутом. Он только что прочитал нечто такое, чего не было на полках советских книжных магазинов. По крайней мере, никто в стране такого точно ещё не писал.
Перед Петром Петровичем Калугиным лежал захватывающий добротный ужастик, написанный им собственноручно!
Калугин так обалдел от прочитанного, что чуть не залпом хватил полбутылки коньяка. Человеком он был очень мало пьющим, и поэтому сильно захмелел. Как был, в ботинках и костюме, – жена ушла, и некому было напомнить Петру, что дома нужно переодеваться в домашнее, – он рухнул на кровать и проспал до самого вечера.
Когда Калугин проснулся, реальность настигла его не сразу. Он пробудился, чувствуя себя семейным человеком, которому в последнее время не очень удаётся написание романа. А потом воспоминания хлынули на него, как снежная лавина с горы. И редакция вспомнилась. И Маша, которая почему-то вдруг решила уехать к маме. А потом уж и странный роман, написанный непроизвольно, лежащий в кабинете на столе, вспомнился. Придавило Петра реальностью. Размазало.
Сначала Пётр решил привести себя в порядок и поесть. Он затопил колонку, чтобы нагреть воду. Снял костюм, ботинки. Подумал, что теперь хоть голым по дому ходи – всё равно никого нет. Хихикнул своим мыслям. Голова была тяжёлая – и как люди выпивают постоянно? Гадость ведь какая! И во рту гадость.
Калугин помылся, побрился. Не спеша надел байковую пижаму, а сверху накинул подаренный женой халат. Медленным шагом прошёл в кухню и заглянул в холодильник. Там была еда. И Пётр почувствовал, как он голоден.
Достал из холодильника суп, выудил куриную ногу и впился в неё зубами, урча как мартовский кот. Пётр Петрович, конечно, весь обляпался и принялся вытираться красивым кухонным полотенцем. Маша сама шила-вышивала это полотенце, а Калугин уделал его пятнами. И халат весь устряпал. И стало так тоскливо ему. Словно жизнь закончилась. Как он будет без своей Маши? Как жить без семьи?
– Хватит ныть, малодушный ты осёл! – обругал себя Калугин. – Лишь бы не работать! Иди в кабинет и исправляй ситуацию.
Он прошёл в кабинет за стол, наплевав на то, что халат испачкан бульонными кляксами. Пётр Петрович был полон решимости. Сейчас он сядет за машинку, и сделает, что от него требуется. Месяц – это, конечно, чертовски мало для того, чтобы написать роман. Но главное, хорошо написать хотя бы половину, чтобы было что предъявить редакции. И тогда сроки продлят. Никуда-то не денутся.
«Инженер Потапов…» – написал Петя. Стоп. Потапов уже был, и с ним произошла бесовщина. Не надо больше Потапова! «Инженер Синичкин…» – напечатал Калугин на новом листе.
Дальше была пустота. Пустота на листе, пустота в голове. Даже в груди, чуть выше и правее сердца, было как-то тоскливо пусто. Словно душу вынули. «Никакой души нет, болван! Пиши!» – буквально зарычал на себя Калугин.
Он всё косился на роман-ужастик, который лежал на столе неровной пачкой. Роман-то потрясающий! Почему, ну почему у нас такое нельзя? А может… может, можно? Может, надо принести этот шедевр в редакцию, и заявить о себе вот в таком ключе. Да, не научная фантастика. И не космическая. Но чем не фантастика? Писал же Михаил Афанасьевич и про Дьявола, и про вампира. И про духов всяких, демонов.
Калугин в полной мере осознавал, что он – не Булгаков. К тому же, Булгакова можно было читать только нелегально – тема откровенно не приветствовалась. Если точнее, была под запретом. Но роман Петра про монстров был хорош. А про людей пока не пишется. Пётр придвинул к себе пачку листков и взял в руку карандаш. Взялся править, одним словом.
Удивительно, но править было почти нечего. Так ровно и гладко был написан роман. Сделав, тем не менее, кое какие пометки, Калугин обнаружил, что снова провозился до утра. И нужного опять ничего не сделал. Но ему так нравилась его новая книга…
Поспав часиков шесть-семь, Калугин взялся перепечатывать роман, попутно прокручивая в голове названия. Ничего путёвого, правда, в голову не приходило. А может, просто назвать книгу «Нечисть»? «Тёмная сторона» – подсказал кто-то. Пётр не понял, где голос. В его голове, или извне. Стало жутковато. Но название понравилось.
На то, чтобы перепечатать роман, у Калугина ушла неделя. Когда была поставлена последняя точка, он встал из-за стола и прошёл в ванную. По пути увидел себя в зеркале, висящем в коридоре. Калугин был небрит, с потемневшим лицом и покрасневшими глазами. Лихорадочный блеск глаз отразился в зеркале, как вспышка. Калугин подавил желание перекреститься. Да и не умел он креститься. Лишили их этой возможности. Всю страну лишили. Весь народ.
В непонятном приступе злобы, Калугин передумал приводить себя в порядок. На кой пёс, если он тут один. Сходив в туалет, Пётр завалился спать. Проснулся, что-то съел – давно уже пора было сходить в магазин, но Калугин не мог выбрать время для этого. Вместо магазина он пошёл в кабинет и решительно отложил перепечатанный роман. Убрал в папку и в стол.
Заправил в машинку чистый лист и вознамерился приступить к работе, которую от него ждали. И снова ничего…
– Почему?! – заорал Калугин в отчаянии. – Почему? Я же сделал то, что было нужно!
Он сам испугался своего отчаяния и своего крика. И того, ЧТО он кричал. Что было нужно? Кому было нужно?
Пётр Петрович явился в редакцию, как и было велено. Через месяц от последнего визита. Никто бы не узнал в этом похудевшем человеке с сумасшедшинкой в глазах прежнего Калугина. Редактор просмотрел первые десять страниц тут же. Очки на нём вспотели и поползли на лоб.
– Голубчик, вы спятили, что ли? Что вы мне принесли?
– Что получилось, то и принёс. Я творец, а не ремесленник. – угрюмо ответил Калугин.
– Хорошо. – редактору стало страшно, и он не стал спорить. – Хорошо. Я передам это… куда следует.
– Воля ваша. – ответил Калугин и вышел из кабинета.
Почему? Почему он не родился там, где такое можно писать? Где его роман оторвали бы с руками и ногами? Почему? Он шёл по Московским улицам, задевая прохожих и не замечая этого. Последствия для себя Калугин вполне хорошо осознавал. Будет всё плохо. Очень, очень плохо. С дачи выпрут, квартиру отберут, а то, может, вышлют за сто первый километр. Или уже не высылают? Пётр не знал. Не вникал. Не было нужды до этого момента.
А может его и вообще посадят в тюрьму за антисоветчину!? За мракобесие. И за что-нибудь там ещё.
До вечера Калугин слонялся по городу, плохо понимая, куда и зачем он идёт. Потом подумал, что неплохо бы повидаться с семьёй. Все эти дни никто из семьи не приезжал. Ни разу. Калугина осенило: наверное, Маша ждёт шага от него! И это правильно. И логично! Пётр обрёл цель и поехал на метро в ту сторону, где жила его тёща.
