Я положила ладонь на стекло.

– Луна, – в комнату, прихрамывая, вошла Ката.

Пригнувшись, я поискала взглядом ночное светило, однако оно спряталось за домом. Выскользнув наружу, я приблизилась к сеновалу и обернулась.

Губы приоткрылись от удивления. Я никогда не видела такой огромной Луны. Она висела в небе подобно гигантской жемчужине, словно мир уменьшился до размеров устрицы. Чтобы закрыть ее, пришлось поднять обе ладони, – прямо как Солнце, вместе с Его лучами. Она светилась белым сиянием, ярче опала, и оно подчеркивало множество шрамов на ее поверхности. Тем не менее ее яркости не хватало, чтобы восполнить Его отсутствие. В то время как Солнце освещало всю Матушку-Землю, Луна испускала мягкое серебристое свечение, которое не пронзало завесу ночной тьмы по-настоящему, а лишь наносило блеск на небо и смягчало тени мира под ним, мерцая на лужах, металле и светлых камнях.

Сомневаться не приходилось: раз Луна стала такой яркой, война богов докатилась до Рожана. Я всегда считала лунный свет прелестным: чистым и скромным, полностью меняющим вид всего мира – это оценит любой художник. Однако никогда прежде я не лицезрела полубогиню в таком пронзительном величии. Не стоило и надеяться, что получится передать захватывающее зрелище на холсте или ином материале. Возможно, лишь мозаика из обсидиана и бриллиантов справится хотя бы отчасти.

По возвращении в дом руки дрожали, тем не менее я взяла альбом для рисования, поднесла к ближайшей свече и начала с древесного угля. Придется довольствоваться сероватой бумагой.

Я набросала горизонт: мне столь часто доводилось его изображать, что хватало просто памяти.

Бабушка цокнула языком.

– Какой прок в рисовании?

Она никогда не понимала занятий, от которых на столе не появляется еда, а в сарае – сено, поэтому я пропустила ее слова мимо ушей. Я заштриховала горизонт, сильно нажимая на уголь для плотности цвета, затем нарисовала на небе почти идеальный круг и закрасила остальную страницу. После чего легким движением запястья добавила шрамы.

Рисование помогало мне думать. Живопись помогала думать. Лепка помогала. А сейчас мне ой как требовалось подумать.

– Возможно, Матушка-Земля передвинулась, – пробормотала я, заштриховывая тени.

– Матушка-Земля спит, – возразила Ката.

– Разве ты не ворочаешься во сне?

Рука замерла над рисунком. При тусклом свете и с помощью лишь кусочка угля удавалось передать разве что часть величественного пейзажа. Я отложила инструмент. Будучи начинающим художником в Элджероне, я первым делом усвоила одно: нужно вовремя остановиться. Однако останавливаться не хотелось. Странно таким простым рисунком передавать столь сложное явление.

– Где Энера? – спросила я. Бабушка всегда требовала, чтобы ее называли по имени, и с возрастом я приспособила эту манеру обращения и к матери.

Ката доковыляла до стула и уселась, но не стала зажигать свечи на своем импровизированном святилище. Она была набожна, но не глупа: не стоило растрачивать впустую ограниченный источник света.

– Кормит животных. Им все еще нужно питаться, знаешь ли.

Мои губы на мгновение плотно сжались.

– Я ей помогу.

С исчезновением света я, по крайней мере, стану хоть чем-то полезна. Мысль эгоистичная и вздорная – тем не менее она всплыла в голове.

– Возможно, боги наконец договорились, – предположила Ката.

Я тяжело сглотнула.

– Возможно, Солнце убит.

– Солнце нельзя убить. Боги бессмертны.

– Возможно, бога способен убить другой бог, – прошептала я, внутри все сжалось в тугие узелки. Впрочем, Луна лишь полубогиня – бессмертная и могущественная, но далеко не столь великая, как Солнце и Матушка-Земля. Вот почему ее влияние гораздо менее заметно, даже сейчас.

Повязав на талию фартук, я шагнула во тьму и не стала брать с собой масляную лампу: Луна освещала путь в достаточной мере, хотя поля вдалеке вырисовывались как вздыбившиеся черные удила, а тени вдоль тропинки растекались густо, как деготь. Мысленно вознеся еще одну тщетную молитву богам, я направилась к сараю с распахнутыми для освещения дверями и окнами.

Дневная живность молчала: не раздавалось ни пения птиц, ни жужжания пчел с тех пор, как потемнело небо, однако мышиное шуршание усилилось, как и стрекот сверчков, и уханье сов. Овцы не блеяли, но стояли беспокойно. Следовало ли отвести их в поле? Но как уследить за всеми ними без дневного света? К тому же кто знает, чем сейчас заняты волки: рыскают по округе или в замешательстве залегли на дно, ожидая окончания затянувшейся ночи?

Мама работала вилами, раскладывая сено по стойлам: я скорее ее услышала, нежели увидела. Она была тенью среди теней, только от обуви отражался лучик лунного света. Я не спросила об овцах. Мама пыталась работой заглушить страх. Не следовало ей мешать.

Мы подождем. Пока овцам в сарае безопасно. Мы подождем, и тьма рассеется. Во всех историях сражения на небесах всегда заканчивались быстро. Закончится и это.

Никогда еще я так старательно не заводила дедушкины часы, как в ту темную пору. С третьего дня я стала держать их при себе и заводила всякий раз, как освобождались руки. Заводила, когда не могла заснуть, заводила, когда мама плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не слышала Ката.

Накануне четвертой ночи я крепко сжимала карманные часы в левой руке, а правой ела: хлеб и крольчатину с фасолью, тушенную на постоянном огне камина. Ладони покрылись мозолями, поскольку приходилось часто колоть дрова, да и лес был неблизко. Я едва различала бревна впереди. Приходилось много трудиться. На ферме всегда приходится много трудиться, особенно без мужских рук. А когда мир погрузился в нескончаемую тьму, работы прибавилось.

– Интересно, как там Даника, – пробормотала Энера и откусила кусок хлеба. Без масла. Я могла бы взбить сливочное масло, если бы только нашла маслобойку.

– Давайте схожу в деревню. Дорога мне известна, – предложила я.

– Да справится она! – отрезала Ката. Тьма, как и дождь, делала ее сварливой. – У нее есть помощники.

Даника – мамина сестра. Она жила в Гоутире, ближайшей от нас деревне, в полусутках пешего пути. В отличие от мамы она вышла замуж. Большинство из ее восьмерых детей остались жить поблизости, включая Зайзи, мою лучшую подругу, которая была на шесть лет меня младше.

– Зайзи поможет, – прошептала я. Что-то в нескончаемой ночи требовало тишины.

Ката осушила свою маленькую чашечку и сказала:

– Нам нужна вода.

Я провела пальцем по циферблату часов.

– Схожу к реке вечером.

Мама покачала головой.

– Не по темному. Подожди до… – Тут она спохватилась. Подождать до утра? А если утро не наступит? А если оно не наступит никогда? – Я пойду с тобой, – исправилась она.

– Нам нужны дрова, – возразила Ката, вонзая вилку в кусок мяса. – Все свободное вре- мя следует колоть дрова. Не хандрить. Не спать. Не рисовать, – проворчала она, покосившись на меня.

Я не ответила. Незачем злить бабушку, которая всегда держала меня в ежовых рукавицах, как и мою маму. Вероятно, потому что я увлеклась мужчиной и провела лучшие годы своей юности вдали от фермы. Работала художником, причем добилась успеха. Возможно, я бы никогда не уехала из города, если бы не война: страны не поделили полезные ископаемые, и армия Белата пересекла границы Рожана, после чего мне пришлось бежать в безопасное место – назад домой.

Бои длились уже годы, и, судя по тем скудным новостям, которые доходили до наших пустынных равнин, мира не предвиделось. А пока не закончится война, и у людей вновь не заведутся в карманах деньги, мое творчество никому не будет нужно, несмотря на всю мою славу.

Однако я не могла просто перестать творить, даже на ферме. Даже когда не восходит Солнце. С таким же успехом бабушка могла потребовать, чтобы я перестала дышать.