Простая, безыскусная музыка The Modern Lovers идеально соответствовала образам, которые изображал в своих текстах Джонатан. В те моменты, когда он переключался с описания внутренних волнений на внешнюю обстановку, объектом его внимания всегда оказывались придорожные (как на "Roadrunner") или городские объекты – автобусные остановки, аптеки, лавки, супермаркеты, закусочные, сетевые кафе, узнаваемые постройки и черты урбанистического ландшафта Бостона. Подобно акыну, выступающему в жанре «что вижу – то пою», Ричман был способен без усилий импровизировать подобные тексты. И, словно лишний раз подчеркивая связь своих песен с изобразительным искусством, имел обыкновение выставлять на сцену мольберт с собственным рисунком, изображающим, к примеру, улицу. «Она жила на этой улице!», – сообщал он зрителям, объясняя смысл одной из песен.

Джонатан не имел певческого голоса, но в речитативах умел играть интонацией не хуже Лу Рида^[89]. Он блистал этим умением во многих своих «разговорных» номерах, включая знаменитые «Roadrunner» и "Pablo Picasso". Однако в том, как нахально и вызывающе взлетал тон его голоса в конце каждой строчки, звучал отнюдь не равнодушный сарказм Лу, а прямая атака на слушателя. Эту же манеру возьмет потом на вооружение Джони Роттен – большой поклонник Джонатана. В тексте композиции, посвященной гениальному художнику, Ричман сообщал, что «некоторые клеят девушек, но все мимо кассы – такого не случалось с Пабло Пикассо». «Его никогда не называли мудаком, – провозглашал Джонатан и насмешливо добавлял: – Не то что тебя».

В университетах того времени были популярны смешанные «мальчико-девочковые» культмассовые мероприятия, называемые «миксерами». Ричман, вероятно, лучше всех улавливал своеобразное напряжение, царившее в смешанных аудиториях, и прекрасно обращал его в музыку: он даже написал песню под названием «Миксер». "The Mixer" – это настоящий гаражный рок: нервы, нахальство и фонтанирующие подростковые гормоны: «Эй, как тебе тут нравится – вокруг сплошной секс!!». Эрни Брукс рассказывал: «Песня напрямую говорит о девушках и парнях на «миксере», тыкает их носом в абсурдность ситуации. Это смешная песня, мы играли ее на этих миксерах, но никто не врубался»^[36]. Исполнение песни "The Mixer" зафиксировано на любительской записи, сделанной в Гарвардском университете в 1971 году. Просто поразительно, насколько похоже на Игги Попа звучит здесь Джонатан Ричман. Не менее агрессивной была отмороженная "She Cracked", в которой Ричман горланил в микрофон женоненавистнический текст («Она чокнутая… жрет мусор, ест дерьмо, а я сижу один, ем здоровую пищу!!»). В подобные моменты The Modern Lovers начинали звучать натуральной копией The Stooges – с электроорганом!

Накрахмаленный воротник как способ раздражать людей

И все же главным для Джонатана были не шум и натиск, а гораздо более ответственная миссия: каждое выступление The Modern Lovers было призвано нести зрителям серьезные морально-нравственные установки. В композиции "Dignified and Old" Ричман вступал в явную полемику с "My Generation" The Who и их известной строчкой «надеюсь, что умру, не дожив до старости»^[90]. Предваряя исполнение своей композиции, Джонатан объявлял: «Мы написали песню о том, как важно быть честным и старым, даже если девушка разлюбила и жить не хочется». Патлатые граждане получали по заслугам в композиции "I’m Straight". Во время очередной импровизации с текстом несчастный хиппи Эрни приобретал «вудстокский мозг», «кислотное лицо» и становился объектом насмешек: «бесхребетный Эрни – эй, где его хребет?». Под занавес концерта исполнялась напутственная песня о том, что не стоит тратить молодость впустую. Джерри Харрисон замечал: «В песнях Джонатана были идеи, которые в те времена многим были не по нутру – в том плане, что он выступал против наркотиков. На мой взгляд, он уловил определенный вид подросткового невроза лучше, чем все, что было об этом написано»^[37].

Очень вероятно, что Ричман изо всех сил желал своей аудитории добра, однако стороннему слушателю было крайне трудно разгадать весь этот противоречивый набор сигналов. Могла ли зашкаливающая самоирония выдавать полную неуверенность? Или, может быть, это была глумливая насмешка? Впрочем, даже если насмешки не было, раздражение могли вызвать уже гиперпозитивный настрой, немелодичная музыка и моралистические тексты. Рольф Андерсон вспоминал, что во время концерта в молодежном центре Кэмбриджа из зала в них летели плевки и банки. Огорчал ли Джонатана такой прием? «Не знаю, огорчал ли, но определенно придавал ему сил, – рассказывал Эрни Брукс в интервью к этой книге. – Поначалу я думал: "вот херня, что за дела?" Но потом понял – это означает, что его месседж доходит, что люди его слушают. Мне кажется, он был искренен, верил в то, что говорил. Но я думаю, была и другая сторона. Он точно не комплексовал насчет провокаций». Да и сам Джонатан подтверждал, что воспринимал свист и насмешки зрителей как часть своей битвы за правду. «[В моих песнях] чувствовалось, что я иду войной – в тех вопросах, которые касались наркотиков и того, что они делают с людьми»^[38], – объяснял он. У читателя может возникнуть вопрос, действительно ли Ричман был верен своему слову? «Да, мать его, – отвечал на этот вопрос Джон Фелис. – Он был, черт побери, самым что ни на есть честным персонажем. Он был всем тем, за что выступал… никаких наркотиков, только здоровая еда, гребаный морковный сок»^[39].

Джерри Харрисон комментировал: «Мы были похожи на прообраз панк-группы. Значительная часть музыки ушла от прочувствованных вещей в сторону профессионализма. А для нас самым главным было вдохновение»^[40]. С будущими панками Джонатана объединяла и манера одеваться – в том плане, что эта манера раздражала людей. Он любил надевать белую рубашку с накрахмаленным воротничком, простую белую футболку, простые джинсы без всяких признаков клеша и легкие кроссовки (в противовес модным ботинкам на платформе). Образ дополняла аккуратная бизнес-стрижка – Ричман регулярно ходил к парикмахеру. Этот «нормальный» (или «стрейт») облик имел свою философию: Джонатан выходил на сцену в таком же виде, как и на улицу, а значит, был честен перед своими зрителями. Кроссовки на тонкой подошве не делали его выше, чем он был на самом деле, короткие волосы не скрывали лицо, а футболки не скрывали руки («а руки способны сказать многое о той работе, которой я занимаюсь»^[41]). Назвать Ричмана предтечей хардкор-субкультуры straight edge – с ее стремлением одеваться «по-обычному» и вести здоровый образ жизни – было бы небольшой натяжкой, но интересно, что в 1973 году в своем единственном раннем интервью Ричман даже предвосхищал идеи Ричарда Хелла и первого поколения панков: «Иногда мне хочется выйти на сцену в рваной одежде и показать – чтобы быть в The Modern Lovers, не нужна специальная одежда»^[42].

В 1971 году The Modern Lovers по-прежнему испытывали трудности с организацией выступлений. Нередко им приходилось выбивать себе концерты в кафе – в заведениях, которые традиционно оставались уделом одиноких фолк-исполнителей. Но и ангажемент в каком-нибудь небольшом зале не означал хорошую новость – зал мог оказаться полупустым, а группа – в «нуле» или даже в минусе. The Modern Lovers добирались даже туда, куда редко захаживали рок-группы: по инициативе Джонатана ансамбль нередко давал концерты в больницах и домах престарелых. Учреждения такого рода требовали только тихой музыки, но Ричмана это более чем устраивало: пониженная громкость давала ему больше возможности общаться со зрителями и доносить до них свои тексты. По воспоминаниям Фелиса, на этих концертах Джонатан находил самую благодарную аудиторию: «Он попадал прямо в них, и они готовы были все это скушать! Он очаровывал их по самые помидоры! Изображал из себя Шарля Азнавура, а мы были где-то на заднем плане, едва играя»^[43].