Его оттеснил молодой человек с торчащими вперед зубами. От него попахивало виски. Эдит нравилось, когда мужчины слегка навеселе. Они были куда забавнее, откровенно восхищались ею, расточали ей комплименты, с ними было значительно легче вести беседу.

– Меня зовут Дин, Филип Дин, – весело объявил он. – Вы меня, конечно, не помните. Вы бывали в Нью-Хейвене с одним студентом-выпускником, а я жил тогда с ним в одной комнате. Его зовут Гордон Стеррет.

Эдит быстро вскинула на него глаза.

– Да, я два раза была с ним на балу – у третьекурсников и в клубе.

– Вы уже видели его, разумеется? – продолжал болтать Дин. – Он здесь. Я с ним только что разговаривал.

Эдит вздрогнула. Впрочем, она ведь была уверена, что встретит Гордона здесь.

– Нет, я…

Ее уже перехватил толстый рыжеволосый юноша.

– А-а, Эдит, – начал он.

– О, я… здравствуйте…

Она поскользнулась, споткнулась, пробормотала машинально:

– Простите, бога ради…

Она увидела Гордона. Он был очень бледен и стоял, прислонившись к косяку. Стоял совершенно неподвижно, курил и смотрел на танцующих. Она успела заметить, что он похудел и осунулся и рука у него дрожит, когда он подносит сигарету ко рту. Она танцевала теперь совсем близко от него.

– Они пригласили такую уйму чужих ребят, что тут… – говорил толстый юноша.

– Гордон! – крикнула Эдит через плечо своего кавалера. Сердце ее бешено колотилось.

Его большие темные глаза были прикованы к ее лицу. Он шагнул к ней. Партнер повернул ее в другую сторону. Она слышала, как он гудит у нее над ухом:

– Но большинство этих остолопов напились и смылись заблаговременно, так что…

Где-то сбоку прозвучал негромкий голос:

– Разрешите мне…

Она не успела опомниться, как уже танцевала с Гордоном. Он обнимал ее одной рукой, и Эдит чувствовала, как напрягается минутами его рука, чувствовала его ладонь с чуть расставленными пальцами на своей спине. Ее рука вместе с крошечным кружевным платочком была зажата в другой руке Гордона.

– О Гордон… – взволнованно начала она.

– Здравствуйте, Эдит.

Снова она поскользнулась, он подхватил ее, и, качнувшись вперед, она ткнулась щекой в жесткий черный лацкан его фрака. Она любила его. О да, она поняла, что любит его… Затем на минуту воцарилось молчание, и ее охватило странное чувство неловкости. Что-то было не так.

Внезапно сердце ее упало – она поняла, в чем дело. Гордон производил жалкое впечатление – у него был какой-то потрепанный, смертельно усталый вид, и к тому же он был пьян.

– О! – невольно вырвалось у нее.

Он смотрел на нее сверху вниз, и она увидала вдруг, что у него налитые кровью глаза и бегающий взгляд.

– Гордон, – взмолилась она, – сядем. Я хочу посидеть.

Они были почти в центре зала, но Эдит заметила двух юношей, которые направлялись к ней с разных сторон, остановилась, схватила холодную, безжизненную руку Гордона и увлекла его за собой сквозь толпу. Губы ее были плотно сжаты, лицо бледно под легким слоем румян, в глазах стояли слезы.

Они поднялись по устланной ковром лестнице, и Эдит присела на ступеньку. Гордон опустился рядом с ней.

– Ну вот, – начал он, остановив на ней мутный взгляд, – я очень, очень рад, что встретил вас, Эдит.

Она ничего не ответила и только смотрела на него во все глаза. Она была потрясена. Не раз в течение многих лет приходилось ей наблюдать мужчин на разных стадиях опьянения, разных мужчин – от старших ее родственников до шоферов – и порой это было забавно, порой вызывало отвращение, но такого невыразимого страха она еще не испытывала никогда.

– Гордон, – сказала она наконец с упреком, чуть не плача. – У вас ужасный вид!

Он кивнул.

– Я попал в беду, Эдит.

– В беду?

– Тысячи бед свалились на меня. Не говорите ничего своим, но я пропадаю. Я запутался, Эдит.

Его нижняя губа дрожала. Казалось, он уже почти не замечает присутствия Эдит.

– А вы не можете… – Она заколебалась. – Вы не можете рассказать мне, в чем дело, Гордон? Вы же знаете, меня всегда интересовала ваша жизнь.

Она прикусила губу. Она хотела сказать больше, но в последнюю минуту почувствовала, что это как-то не получается.

Гордон мрачно покачал головой.

– Нет, не могу. Вы порядочная девушка. Я не могу рассказывать порядочной девушке такие вещи.

– Чушь! – сказала она с вызовом. – Я нахожу, что так говорить – это просто оскорбительно. Это как пощечина. Вы пьяны, Гордон.

– Спасибо. – Он отвесил ей угрюмый поклон. – Спасибо за сообщение.

– Почему вы пьете?

– Потому что мне нестерпимо плохо.

– Вы думаете, что-нибудь исправится, если вы будете пить?

– А вы что, хотите обратить меня на путь истинный?

– Нет. Я хочу помочь вам, Гордон. Можете вы рассказать мне, что с вами?

– Я в ужасном положении. Вам лучше сделать вид, что вы со мной не знакомы.

– Почему, Гордон?

– Я жалею, что подошел к вам, – это было нечестно. Вы – чистая девушка и всякое такое. Обождите здесь, я сейчас приведу вам другого кавалера.

Он приподнялся, покачиваясь, но она потянула его к себе и заставила снова опуститься на ступеньку.

– Послушайте, Гордон, это просто смешно. Вы обижаете меня. Вы ведете себя как… как помешанный.

– Согласен. Я немного помешался. Что-то сломалось во мне, Эдит. Пропало что-то. Впрочем, это не имеет значения.

– Нет, имеет. Расскажите.

– Ну, вот что. Я всегда был со странностями, не совсем такой, как другие. В университете еще было ничего, а теперь стало совсем худо. Вот уже четыре месяца, как что-то обрывается во мне, точно плохо пришитые крючки на платье, и когда еще несколько крючков оборвется, все полетит к черту. Я понемногу схожу с ума.

Он взглянул ей прямо в лицо и вдруг рассмеялся. Она отшатнулась.

– Так что же случилось? В чем дело?

– Ни в чем, во мне, – повторил он. – Я схожу с ума. Все вокруг как во сне. Бал… «Дельмонико»…

Пока Гордон говорил, Эдит поняла, что он изменился неузнаваемо. От прежнего веселого, беспечного, легкомысленного юноши не осталось и следа – глубокое уныние, апатия владели им. Ее интерес к нему внезапно иссяк, уступил место чувству легкой скуки. Его голос долетал до нее словно издалека, из какого-то огромного пустого пространства.

– Эдит, – говорил Гордон, – я думал раньше, что у меня есть способности, талант, что я могу стать художником. Теперь вижу, что я ни на что не годен. Я не могу рисовать, Эдит. Впрочем, не знаю, зачем я говорю все это вам.

Она рассеянно покачала головой.

– Не могу рисовать. Ничего не могу делать. Я беден, как церковная мышь. – Он горько рассмеялся. Смех его прозвучал чуточку слишком громко. – Я нищ, живу, как паразит, за счет приятелей. Я неудачник! Я нищий, черт побери!

Ее отвращение к нему росло. На этот раз она едва-едва кивнула в ответ на его признание. Теперь она только ждала удобного случая, чтобы оставить его.

Внезапно глаза Гордона наполнились слезами.

– Эдит, – сказал он, повернувшись к ней и огромным усилием воли беря себя в руки. – Я не могу вам сказать, как много это значит для меня – сознавать, что есть еще на свете человек, которому я не безразличен.

Он потянулся к ней и тихонько коснулся ее руки, но она инстинктивно отдернула руку.

– Я страшно благодарен вам, – продолжал он.

– Конечно, – медленно проговорила она, глядя ему прямо в глаза, – всегда приятно встретить старого друга… но я огорчена, что нашла вас в таком состоянии, Гордон.

Наступило молчание, их взгляды встретились, и огонь, вспыхнувший было в глазах Гордона, потух. Эдит поднялась и стояла, глядя на него сверху вниз, лицо ее было бесстрастно.

– Пойдем танцевать? – холодно предложила она.

«Любовь – хрупкая вещь», – думала Эдит. Но, быть может, что-то сохраняется? Слова, которые дрожали на губах и остались непроизнесенными. Новые любовные слова, впервые зародившаяся нежность… Они сохраняются, эти сокровища, – для нового возлюбленного.